Маргарита
Графова

Девятый день

Памяти моего друга
Алексея Леонтьева

Ни оркестра, ни голоса –
Тихий плач в темноте,
Числа вечного возраста
На могильном кресте.

У фиалок кладбищенских
Непростой аромат,
Осень – глупая нищенка –
Выбирает наряд.

На деревьях проявится
Ядовитая медь,
От изменника-августа
В дар – нежданная смерть –

Не исчезнет, но спрячется,
Испугавшись меня.
Девять жизней растрачены
До девятого дня…

* * *

В моём предосеннем доме
Сомнение и любовь.
В наушниках – Клаус Номи,
В блокноте – клочки стихов.

Не радует цифра восемь
В потоке условных дат.
Мне хочется, чтобы осень
Устроила звездопад,

Чтоб в плен холостого ветра,
Схватившего календарь,
Сдалось разбитное лето,
Закованное в янтарь.

Нетающий лёд расколот,
Элладу сожгла Сибирь...
Из космоса вещий холод
Хрустально поёт: «Люби!»

Ноябрь

Остывающим пожаром
Растеряло солнце мощь
И скатилось мёртвым шаром
За пределы рыжих рощ.
Бледный лист дрожит под снегом,
Как слеза из янтаря,
Как короткого ночлега
Не нашедшая заря.
Серый бархат небосвода
Растворился в едкой тьме,
И смущенная природа
Покоряется зиме.

Шут

Не хватает свечного воска
Для сжигания темноты...
На сакральных картинах Босха –
Издевательские шуты –

Демиурги в цветных нарядах
Из покинутых мной миров...
Объявляя итог расклада,
Снова выпадет шут Таро.

Неразрывно и повсеместно
Те знаменья вослед бегут.
И мне видится, что оркестром
Управляет всё тот же шут.

Шут диктует лихие строки,
Строя рожицы и смеясь,
Где отвержены и жестоки
Господин и предатель-князь.

Он бранится беззубой пастью –
Безобразен, неистов, стар.
Шут с клеймом королевской власти:
Наважденье иль Божий дар?

Неделима душа оркестра
С горьким ямбом моей тоски...
Злая Вечность укажет место
Между боговым-шутовским.

Зилант

Зилант, прикованный к пьедесталу,
Который век стережёт Казань –
В ночное небо глядят устало
Большие бронзовые глаза.

Он чует жаркую близость солнца,
Металл расплавленной чешуи,
Как будто снова дракон несётся
Быстрее ветра тугой струи.

Как будто снова зилант свободен,
Внизу – чужой и безвольный мир.
Прощать врагов – не в его природе...
Но точит меч молодой батыр.

На гладь гранитного постамента
Упала бронзовая слеза...
Дрожит в прохладном плену рассвета
Вторую тысячу лет Казань.

Ночной демон

Луна сочится белёсой кляксой
Сквозь антрацитовый крепдешин.
Лохматый демон с душой паяца
(А может – чудище без души?)

Шипит, крадучись на крепких лапах,
На грудь запрыгивает легко
И пьёт настой из больного страха,
Как забродившее молоко.

Необручённые с небом звёзды
Искрятся в недрах больших глазниц,
Он рвёт клыками упругий воздух
И точит когти о лунный диск.

Но лишь рассвет расплескает краску,
Испачкав золотом звёздный мост,
Усатый дьявол попросит ласки,
Свернув колечком пушистый хвост.

Богом даренный

Возложила сердца часть
На алтарь состаренный…
Не увлечь и не проклясть:
Он же – Богом даренный.
Несчастливая судьба
Ведьмой злой угадана –
Бесконечная мольба
В сонной дымке ладана,
Что чернит простор очей
Пылью воронёною…
В душном мареве свечей
Вою пред иконою:
«Огради, Христова мать,
Ты рабу ничтожную,
Обречённую страдать
Из-за дара Божьего!
Заточи в смертельный плен,
Где Сибирь коварная!..
Не вставала б я с колен,
Вечно благодарная!..»
Обездвижены уста,
Лоб кровит испариной…
Малосильна мать Христа:
Он же – Богом даренный…

* * *

Вспыхнула костром осень,
Умерли глаза-звёзды,
Волосы мои – проседь,
Иней на висках мёрзлый.

Утренний мороз строгий
Трауром сковал жилы:
Мне прислали весть – боги! –
Что венчался тот, милый,

И прекрасна та дева.
Я ж, в геенне злой страсти,
Выжгла б ей глаза гневом,
А уста твердят: «Счастья!»

А душа горит болью –
Режущей, глухой, жгучей.
Тают на щеках солью
Скорбные дожди-тучи.

Мачеха Сибирь с силой
Ленты мне вплела в косы.
Если бы ты знал, милый,
Как слепы глаза-слёзы!

Снегом молодым белым
Ляжет на поля скатерть...
Смертное моё тело,
Чёрная земля-матерь.