Маргарита
Борцова

* * *

А ходики – плуты и блудни.

У стрелок – повадки сорочьи.

Расклёвано время на клочья,

На хроники празднеств и будней.

Грешите, спешите решить

Задачку с одним неизвестным,

Ведь смерть прибывает на тесный

Перрончик заблудшей души.

Отбытья ли ветреный знак?

Виляет флажком провожатый.

Спешите, машите… Прижатый

К окошку потеет пятак.

Мой друже, к чему же рыдать?

Какие грядут полустанки!

Какие сонеты и танки

Вам ангелов сбацает рать!

Того ж, что мелькнёт за стеклом,

Вы вряд ли черты различите.

Вперёд, где встречает Учитель,

Где светит Родительский Кров.

Аты-баты

Облака летят куда-то

Далеко издалека,

Словно белые солдаты,

Словно вёсны, сны и даты

Проплывают облака.

Я гляжу им вслед устало,

Я за ними не спешу.

Я совсем ручною стала,

На бумаге я пишу:

Облака летят куда-то

Далеко издалека…

Стану облаком – тогда-то

Будет жизнь моя легка.

* * *

Ахалтекинцы,

по кругу, по кругу:

Ветер и воля,

доля и ветер…

Если глаза им

выклюет вьюга,

Кто за ошибку

злую ответит?

Сбитые бабки,

марево пены…

Давятся небом

чёрные птицы.

Если верёвка

дольше вселенной,

Грудью о звёзды

вправе разбиться

Ахалтекинцы…

Белые пятна

Б.Р.

Белым гневом напенясь, рокочет грудастый прибой,

Развернулись часы и без спроса уходят обратно.

Нас на этой земле ни за что не полюбят с тобой.

Мы на карте судьбы – одинокие белые пятна.

К мысу Бурь никогда не ведут корабли моряки.

Там волна о волну расшибаясь, не ведает боли.

Протяну тебе «здравствуй», рукой не коснувшись руки,

А, верней, промолчу – это лучшее рядом с тобою.

Это было однажды, столетие с лишним назад –

Проникаясь разлукой, скорбели кленовые листья,

И грустил, и печалился старенький, седенький сад…

Всё, что было тогда, с неизбежностью сна повторится.

Даровал ли Господь утешенье от маленьких бед,

В рост свинцовые крылья и лиру стальную на вырост?

Будем мы виноваты, что нас на земле ещё нет…

Будем мы виноваты, что нам небеса не открылись…

* * *

Больно, больно, ещё больнее –

не бывает. Но с нами – воля.

Небосвод стал земли чернее,

Млечный Путь обратился полем.

Распаши там одну полоску,

расскажи, что туда засеял.

Видно, ратаем быть не просто:

молоком истекает семя.

А венчает всё скрежет сердца,

отпираемого ночами…

Кто же ключ умыкнул от сейфа,

где хранятся мои печали?

Выручают слова простые,

как эрзац. На цикорий вина

подменяю. На кухне стынет

кофе с горечью наполовину.

* * *

В сонм небожителей «мальчика» Леля?!

Пел пастушонок, на флейточке блеял.

Тёрлись овечки самые разные:

чёрные, белые, жёлтые, красные…

Глазки с раскосинкой, губки в помаде.

Господи! Я ли паслась в этом стаде,

тоже бродила по травке зелёной,

ту же водицу лизала на склонах

лужиц прогретых? Пей из копытца –

ягнёночком станешь.

Господи, господи! Как не устанешь

нас вразумлять ты, с мозгами из ситца:

нет бы испить, а потом утопиться… −

Мудрый, десницей по-отчьи тяжёлой,

нас, никому не доставшихся в жёны,

попримелькавших за жаркое лето,

ушленьких, душненьких ярочек-ретро.

Песенка спета. Теперь ни гу-гу?

Многая лета тому тростнику.

* * *

Если скажет Бог, что не быть мне впредь,

что на сборы, мол, у него легки,
заберу с собой моих вёсен цветь

да ещё возьму про тебя стихи.

А когда припрут возле райских врат

и начнут шмонать на предмет шмотья,

эту цвети медь выдам на погляд,

а стихи затарю под сердцем я.

Потекут вприглядку, без срока схим

с плеснецою дни – хором, напоказ.

И не ты меня – заслонят стихи

от бессонных, страшных Господних глаз.    

* * *

Имидж меняла и телефонный номер,

спину носила, как рейсшину.

Я даже не хотела, «чтобы ты помер» –

это бы ничего не решило.

А ночами шлялась под твоими окнами,

задувалась в щели со сквозняками,

чуяла: ты шпаклюешь кокон

семейный, с лопиной, – задубев щеками,

вновь распинаешь шарик воздушный,

вместо воздуха пакуешь память.

Бог вам в помощь – в ничто послушно,

влагу век подперев руками.

* * *

Как суетно и безвозвратно

Стремим мы на пламя свечи!

Мгновенье побудь со мной рядом.

О бренном давай помолчим.

Давай помолчим об утратах

В вокзальной глухой тишине.

О том, что сказал ты когда-то,

О том, что ответилось мне.

И пусть нам зачтётся за праздник

Тот миг прогоранья дотла,

Когда повенчает нас разом

Молчания вечная мгла.

* * *

Какая неведомо тайна?

Осколки каких же мистерий

Вот в этом сплетенье банальном

Огней, и теней, и растений?

Их пальцы – на клавишах неба,

Их души темны и свободны.

Вселенские дюжие ветры

Качают их плечи и бёдра.

Любимые, будьте со мною,

Нелёгкую правьте работу,

Пока небеса не закроют

От слуха последнюю ноту.

Любимые, в песне ли, танце,

О, не исчезайте внезапно!

Прошу вас, останьтесь, останьтесь –

И ныне, и присно, и… завтра.

* * *

Может, в последний раз

Тот огонёк не гас.

Просто горел во тьме,

Наперекор зиме,

Наперекос судьбе.

Кто я? Никто тебе.

На пересуд молве –

Тяжестью сонных век.

Ну а потом – молчок,

Впадины вместо щёк,

Слёзы взамен очей.

Чей он теперь? Ничей.

И никогда в пути

Падшему не светить,

Не расцвести углю.

Я же – тебя люблю –

Наперерез зиме,

Наперевес суме,

Истине вопреки –

Не отведу руки.

* * *

Не кори меня, не обижай,

Без тепла мне на свете не жить.

Скоро осень пожнёт урожай,

Срежет жизни непрочную нить.

Я тебя ни о чём не молю:

Не накоплены вроде долги.

Только музыку помни мою,

От забвенья её береги.

В два аккорда – так песня проста.

И ни слова – молчанье меж строк.

На галёрке пустуют места.

Здравствуй – свидимся лет через сто.

* * *

Не летай без меня, не колдуй над упрямым замком…

И не пей молока, даже если придётся случайно.

Сбереги кошану. Помнишь, был с нами лично знаком

Рыжий кот, точно страж, охранявший альковные тайны.

Он молился за нас, бессловесный пушистый дружок.

Шебаршились за дверью те, душу скребущие, звуки.

Оттого было нам в тишине, как во сне, хорошо,

И на рыженькой спинке сходились бессовестно руки.

Пусть раздастся в квартире в чужой пулемётный звонок,

Пусть друзья замаячат, как флаги на вражеских башнях.

Но о хрупкости нашей давно позаботился Бог:

Будь что будет – вдвоём. Ведь с тобой ничего мне не страшно.

* * *

Осень ударила в бубны.

Осень шаманит и стонет.

Хочешь, я больше не буду?

Впрочем, и это – пустое.

Слишком печальную тему

Ветер сегодня затронул:

С кем же я, лето? Не с теми ль,

Кто твои листья хоронит?

Время повальных пожаров,

Твердь и вода – пепелище…

Я не лукавлю, но жаль мне

Лодок поджарые днища.

* * *

Понарошечная любовь, понарошечная,

нечто с крошечными ручками и ножками,

нечто с козявочными ухватками,

нечто не горькое и не сладкое.

Где заблудилась? В каком лесу?

Я не увижу и не спасу

капельку эту, такую крошечную,

понарошечную, понарошечную.

Поналетали ветрища злые,

ветры разорные, озорные.

Ветры, в разлуках и злобах опытные,

и любовь без остатка слопали,

девочку с хрупкими ручками-ножками.

Нехорошие – понарошечную.

Полетали вкруг, полетали –

зелена головушка – сидеть не стали.

Но оставили перья белые.

Ветры злые, вы что наделали?

Я ж под сердцем таскала крошечную,

кровью выкормила понарошечную.

* * *

Проклятая тобой,

Преданная другим…

Что для меня боль?

Боль для меня – дым…

Что для меня день?

День для меня ночь.

Что для меня смерть?

Смерть для меня дочь.

Ад для меня – печь,

Свет для меня – тьма.

Прежде чем в стих лечь –

Тихо сойти с ума.

* * *

Старухи выживают в одиночку:

Шкворчат на кухне, семечки жуют,

Впихнув в жилья просоленную бочку

Грошовой жизни гужевой уют.

Они встают задолго до рассвета.

Пьют спозаранку с крендельком чайки.

Латают дыры в осень, в зиму, в лето…

И кормят кошек крошками с руки.

А в судный день уходят без мороки,

Без лишних слёз, без фраз, без суетни,

Отбыв сполна положенные сроки,

Упрятав в тюль себя от глаз родни.

Их напоследок умастят молитвой,

О вечной жизни скажут нараспев,

Где за оградкой старой –

дед Димитрий,

Певунья Сирин, бык, орёл и лев.