Зачем вы матом пишете?
«Поэма новогодняя моя», фрагмент
Сам Председатель, век не поднимая,
как незабвенный гоголевский Вий,
меня, клонясь и ёрзая на стуле, –
«Зачем вы матом пишете?» – спросил.
Я ожидал подобного вопроса,
его мне очень часто задают;
и с возрастом, стесняясь и краснея,
мне на него ответить всё трудней.
– У вас в стихах сплошные инвективы
и в прозе через раз – ненорматив... –
добавил раздражённо Председатель
и веки ещё ниже опустил.
Так повелось, что русский славный мат
всегда был подконтролен, подцензурен
и, если попадал с трудом в печать,
то только в виде множественных точек
в набросках, письмах, личных дневниках
и только лишь у классиков почтенных,
чей свод «передовых произведений»
нам в школе с малых лет преподают.
Так было при царе и при Советах;
но не теперь, не нынче, не сейчас...
Покуда разрешённый плюрализм,
что был нам двадцать лет назад дарован,
(но, в принципе, всегда существовал
в умах народа и в его сужденьях),
хотя бы в Интернете, практикуют
все юзеры и лузеры ЖЖ;
пока не наступила во всю силу
Свободе слова нынешняя власть
на горло милицейским сапожищем;
покуда будет здравствовать и жить
в подлунном мире хоть один писатель,
производящий прозу и стихи,
без всякого сомненья – я уверен! –
ПЕЧАТАТЬ БУДУТ русский славный мат:
в газетах и журналах – как придётся...
но в книгах – точно! так же, как в сети!
Всё это в голове моей мелькнуло,
блеснуло и в душе отозвалось.
И только я собрался отвечать,
как Председатель, видимо, почуяв,
о чём сейчас пойдёт, сгущая краски,
моя изобличительная речь,
поднялся и рассержено добавил
пассаж из слов пяти или шести,
который можно было бы причислить
свободно разве к уличному трёпу
косноязычных глупых малолеток,
что не смогли скамейку поделить
у типового грязного подъезда
в любом посёлке, в городе любом.
Что это на поверку означало,
я понял слишком поздно (и с трудом);
скорей всего, должно быть: мы, мол, тоже,
как говорится, можем как-то так;
однако матом всё-таки не пишем,
и, правила приличья уважая,
культурку речи всячески блюдём...
Но, несмотря на злое порицанье
и примененье лексики обсценной,
нелепой в председательских устах,
я произнёс, с достоинством помедлив:
КАК МЫСЛЮ, ТАК ГЛАГОЛЮ И ПИШУ!
...Огромный вязкий сгусток тишины
заполнил кабинет и, смачно чавкнув,
застыл, как студень, в воздухе кривом.
Так продолжалось несколько мгновений,
а показалось – Вечность пронеслась.
Но вязкое молчанье нарушая,
мне Председатель веско возразил:
«писать, как мыслишь – это дело вкуса,
вы с этим не по адресу пришли».
Прекрасное – по сути – заявленье,
какие бездны кроются за ним!
Какие гады ползают в тех безднах,
какие страсти в бездны те влекут!
Здесь и тоска, и плач по Госзаказу,
и, если он поступит – Госзаказ –
очередное скрытое стремленье
власть предержащим сделать аnus ling,
тем показав, что ты душой им предан,
как гражданин, писатель, человек...
Здесь есть ещё желание стать модным
и, получив рекламу, тиражи –
как пирожки – повсюду продаваться
в известных «книжных», в клубах и с лотков...
Нет, нет – не то... в тех безднах есть другое,
(но есть и то, о чём я говорил)!
Там, в глубине, средь ползающих гадов
и посреди бушующих страстей
одно бытует тайное желанье –
ПИСАТЬ, КАК СКАЖУТ, МЫСЛИТЬ, КАК ВЕЛЯТ,
и, действия с властями согласуя,
признание и статус обрести.
Вот это и скрывается за фразой:
«писать, как мыслишь – это дело вкуса»...
– Вы с этим не по адресу пришли!
продолжил, распаляясь, Председатель, –
у творчества есть Высшие Задачи,
писатели их призваны решать –
прямым педагогическим внушеньем
на светлой просветительской стезе...
без суеты, скабрёзности и мата,
без всяких ваших... этих самых, где...
Но тут, со стула криво приподнявшись,
его второй мужчина перебил.
– Вам надо посетить на Комсомольском
проспекте находящийся Союз,
или Союз писателей российских,
что рядом, через дом, на Поварской.
Или заехать в офис на Неглинной,
где Русский нынче действует ПЕН-центр;
надеюсь, там вас порадушней примут,
оценят и в ряды свои возьмут.
Всё это было сказано с ехидством,
но мягким и отнюдь не показным.
– Боюсь, что в изобилии таком
мне будет разобраться слишком сложно;
тем более, скорей всего, едва ль
в любом из существующих союзов
меня любезней встретят, чем у вас,
включая вами названный ПЕН-центр, –
съехидничал мужчине я в ответ;
и с кипы замусоленных бумажек
демонстративно взяв свою книжонку,
её обратно в сумку положил.
Всё та же, словно студень, тишина,
перемежаясь с сигаретным дымом,
унылый кабинет заполонила
и надавила плотно на виски.
Я вышел в коридор, не попрощавшись,
но дверью хлопать всё-таки не стал...
* * *
Ряды кариатид меж столиками в зале,
Где сцена, микрофон и рампа без огней;
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,
И подпевал тапёр всё глуше, всё пьяней.
Ты пела до зари, как канарейка в клетке
(Надеюсь, этот штамп читатели простят).
Бухали калдыри, визжали профурсетки,
И за двойным окном луной был полон сад.
Пока не пробил час, – в объедках рататуя
Танцующий в дыму ламбаду и фокстрот,
Излишне горячась, толкаясь и быкуя, –
Догуливал своё уралвагонзавод.
Сама себе закон, в слезах изнемогая,
Ты пела о любви – всё тише, всё слабей.
Гремя под потолком и жалости не зная,
Мне голос был – он звал: «Забудь её, забей!
Не будучи знаком ни шапочно, ни близко,
Ты думал, будет с ней и просто, и легко?»
Я отвечал кивком. «В притонах Сан-Франциско»
Наигрывал тапёр, как полный еbanko.
Тарам-тарам-тарам – в пылу цыганских арий
Поклонники её – соперники мои…
В саду был ресторан, за садом дельфинарий,
За ними порт и рейд, на рейде корабли.
И дела нет важней, чем выйти на поклоны;
Нет счастья, нет измен – есть только вечный драйв,
Есть рампа без огней и дама у колонны:
По виду (и вообще) – типичная sex-wife.
Под солнцем и луной не изменяя градус,
Не требуя любви и верности взамен,
Мелодией одной звучат печаль и радость…
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
* * *
Чем больше толерантности в столице,
Тем меньше в ней России и Москвы.
* * *
Гелий и водород. Солнышко догорит.
Выдаст нам от щедрот. После: Shift+delete;
После: адзип рулю. Феноменальный йух.
Я тебя так люблю! Больше, чем прочих шлюх.
Больше, чем эту твердь с воздухом и водой…
Смертью Поправший Смерть, не приходи, постой!
Не умножай разлук, каждый Твой новый шаг
К нам приближает круг, где ожидает мрак.
Нет про былое дум. Кто виноват – вопрос.
– Что же нам делать, кум?
– Верить! И досвидос.
Даже восстав с колен, мысленно бью поклон:
Я говорящий тлен; монументальный фон.
Буду с тобою груб. Сделай потише pops.
Знай, что нагрянет – упс! – неотвратимый ёбс.
Ты ли придёшь, не Ты ль, знаю: в толпе задрот,
Спишут меня в утиль – гелий и водород.
Выйду с похмелья в чат, произведу наброс…
Я не могу молчать. – Что же мне делать, босс?
Как же мне верить, дух – вызволив из-под глыб?
Если в итоге – йух, ёбс и всему адзип.
Бодрствую или сплю, думаю, – в этом суть:
Я тебя так люблю! дуру и замазудь.
Будет стабилизец, или конец времён,
– Как же мне быть, Отец?
– Делай как я, сome on!
Значит, настал момент, не изменяя курс,
Переменить контент, но сохранить ресурс.
* * *
Какая разница, какая под нами вертится земля?
Нас примет родина чужая. Поймёт и примет. Буду бля.
Весь преисполнен мрачных мыслей, с тяжёлой сумкой на ремне,
С Отчизной я простился. Мы с ней расстались дружески. Вполне.
Нас до вокзала вёз бомбила, не затыкая помело,
И всё, что было, было, было – оно, как водится, прошло.
Так, подустав от русской ебли, бежал от Муз я и Харит:
Поэт цепляется за стебли, когда над пропастью висит.
Своё по полной отработав ещё на стыке двух веков,
Достали игры патриотов и либеральных пидарков.
И стало жить невыносимо, всегда под лозунгом одним:
«Другие дым, я тень от дыма, я всем завидую, кто дым».
Но здесь – такой же ебаторий, лишь только с разницею той,
Что за порогом дышит море – арбузной коркой и гнильцой.
Жить будем здесь! Без сожалений; для звуков сладких и молитв;
На весь остаток сбережений и на текущий депозит в
Амбициозном укр-банке и ждать, что с гривной упадём
На самостийные коленки пред укрепившимся рублём.
Даст бог, и нам не выдут вилы от двух финансовых систем.
А нет, так здешние бомбилы нам скинут цену. Без проблем.
Они стоят на перекрёстке, где по ночам, «у фонаря»,
Гуляют местные подростки, всем внешним видом говоря,
Что им без разницы, какая под ними вертится земля;
Стоят, молчат, понять давая, что знают, кто здесь будет бля.
Открытое письмо
Здесь день за днём проходит, словно в сказке;
И волны, взяв купальщиков в тиски,
Заносят их – орущих по-еблански –
За волнорез и ржавые буйки.
Желая жить духовно, не по свински,
И рифмы подбирая на ходу,
Отсюда убежал поэт Сельвинский,
В каком-то незапамятном году.
Но здесь не бездуховный и пидовский,
Нудистский и кислотный Симеиз;
Тут выступал в курзале Маяковский!
Читал стихи про Ленина на бис.
Пускай пейзаж до боли одинаков:
Дома, песчаный берег, облака, –
Здесь побывал у родичей Булгаков
И написал рассказик для «Гудка».
Когда брожу один средь горлопанов,
И жду, когда закончится сезон,
Мне здесь везде мерещится Кабанов,
Хотя отсюда далеко Херсон.
Здесь каждый сантиметр на пляже продан,
Но всё равно: «Пожалуйте за вход!»
Кабанов – нет! – он не отсюда родом,
И, к сожаленью, в Киеве живёт.
Хоть здесь не украинская столица,
Но облака над городом тихи.
О, небо, небо, ты мне будешь сниться,
Как иногда Кабанова стихи.
На днях, боясь, что буду дурно понят,
Я вышел в Сеть с писанием одним…
Он мне в ЖЖ оставил добрый коммент,
Но в переписке мы не состоим.
Он в этом весь. Таким его запомни!
(Отзывчивым, воспевшим анашу…)
Он не пришлёт из Киева письмо мне;
Я из Москвы ему не напишу.
Но всё же нас, оправдывая риски,
Роднит язык – надёжа и оплот.
Я здесь живу, как хер евпаторийский;
А он как хер херсонский не живёт.
Поднаторев в издании журнала,
Который здесь не купишь никогда,
Он вызывает откликов немало;
Я помню, случай был тогда, когда
Ему пришлось в Колхиду прокатиться
На фестиваль поэзии… И тут,
Его назвали сразу – Кабанидзе (!);
Меня, бывает, Жукманом зовут.
Но это всё, я думаю, от скуки,
От неуменья пить, курить траву…
Москва, Москва, как много в этом звуке!..
Как он Херсон, покинул я Москву.
Когда мы в мир шагнём потусторонний,
Быть может, на последние LAVE,
Ему воздвигнут памятник в Херсоне.
Мне не поставят даже бюст в Москве.
Пусть горизонт окутывает дымка,
Но облака над городом светлы.
Кого забыл? Ах, Леся Украинка!
Нехай о ней балакают хохлы.
Я здесь живу. Пишу, стихи слагаю,
И к морю всякий раз иду, когда
В саду горит прекрасная звезда,
Названия которой я не знаю.
* * *
Закат в Киммерии. Над городом пыль.
Скрывая похмельную робость,
Сойди на платформу, себя пересиль
И сядь на вокзале в автобус.
За окнами переместятся дома,
И перекупавшийся в море
Курортник, от скуки сошедший с ума,
Пройдёт через двор в санаторий.
И свет на домах, как пришедший извне,
Как будто описанный в сказках, –
Блуждает огонь в голубой вышине
Среди переулков татарских.
И пригород тот, что являлся во снах,
Покуда ты значился в списках,
Мелькнёт за окном, исчезая впотьмах
В пологих холмах киммерийских.
Отсюда твоя начинается быль:
Ни чести, ни славы, ни денег;
Лишь ходит по степи волнами ковыль –
Устойчивый крымский эндемик.
Как будто с Отчизной не порвана связь
И только с годами крепчает…
И та, что тебя так и не дождалась,
Стоит на перроне, встречает.
Как будто бы ты не погиб на войне,
А вышел, как все горожане,
На свет, где огонь разгребают во тьме
Татарские дети ножами.
Ой ты гой еси
Ой ты гой еси, русофилочка, за столом сидишь, как побитая;
В огурец вошла криво вилочка, брага пенная – блядовитая
Сарафан цветной весь изгваздала; подсластив рассол пепси-колою,
Женихам своим ты отказ дала, к сватам вышедши с жопой голою.
Затянув кушак, закатав рукав, как баран боднув сдуру ярочку,
Три «дорожки» враз с кулака убрав, с покемонами скушав «марочку», –
То ли молишься, то ли злобствуешь среди гомона полупьяного, –
Ой ты гой еси, юдофобствуешь под Бердяева и Розанова.
А сестра твоя (нынче бывшая!) в НАТО грозное слёзно просится.
Ты в раскладе сём – вечно лишняя, миротворица, богоносица.
Вся на улицы злоба выльется, в центре города разукрашенном –
Гости зарятся, стройка ширится, и талиб сидит в кране башенном.
В лентах блогеры пишут набело о Святой Руси речи куцые;
Ты б пожгла ещё, ты б пограбила – жалко, кончилась РЕВОЛЮЦИЯ.
Извини, мин херц, danke schon, камрад, не собраться нам больше с силами,
Где цветы цвели – ковыли торчат, поебень-трава над могилами.
Прикури косяк, накати стакан, изойди тоской приворотною,
Нам с тобою жить поперёк дехкан, словно Вечный Жид с чёрной сотнею;
Отворив сезам, обойдя посты, заметая след по фарватеру:
– Баяртай, кампан! Вот и все понты, – как сказал Чучхе Сухе-Батору.
Так забей на всё, не гони волну, не гуляй селом в неприкаянных…
Обними коня, накорми жену, перекрой трубу на окраинах,
Чтобы знали все, чтоб и стар, и млад, перебрались в рай, как по досточке;
Чтобы реял стяг и звенел булат, и каблук давил вражьи косточки.
Библейский блиц
Когда она в церковь впервые внесла
светильник светил от угла до угла
и всеголосавоединосливались
Господь ниспославший нам психоанализ
смотрел на пришедших с упрямством осла
Мария врала и волхвы пререкались
и бкувы с турдом соибарлись в совла
Тот храм обступил их как замерший лес
В глазах у волхвов обозначился блеск
(извечный предвестник всего рокового)
и Слово которое было у Бога
меняя значенье утратило вес
Мария замолкла Смеркалось окрест
И холодно было младенцу в вертепе
Поэт нахлобучивший дачное кепи
как смерд удобрял на участке корма
Стояла зима И всё злей всё свирепей
сквозь трепет затепленных свечек
сквозь цепи
Господь доводил этот мир до ума
Дул ветер из степи
и высился крест на вершине холма
Вдали было поле Была тишина
как снег под ногами светла и темна
И было им странно Внезапно нагрянув
толпа напирала локтями ебланов
Святое семейство в потёмках тесня
«Ты с миром Господь отпускаешь меня»
изрёк Симеон после пары стаканов
и тихо добавил «такая фигня»
И странным виденьем грядущей поры
наполнился воздух С далёкой горы
мерцала звезда словно суппозиторий
под видом младенца природе ввели
Светало Означились кедров стволы
И ослик заржал как пидорено горе
пророчице вторя и множа «ла-лы»
И было ему не сносить головы
свидетелю снов и безгрешных соитий
Звезда как никчёмный энергоноситель
светила на мир из высокой ботвы
И высился крест И молчали волхвы
Но лошадь пошла поперёк борозды
(и рифма вогнала пророчицу в краску)
Ворчали овчарки при свете звезды
Морозная ночь походила на сказку
Собаки брели озираясь с опаской
и жались к подпаску и ждали беды
Но буря прошла в этот раз стороной
Младенец заснул как пузан на открытке
Мария схватила его под микитки
и запеленала в яслях простыней
Простившись без слёз с пролетарской страной
поэт (что свалил после краткой отсидки)
гонимый по миру колбасной волной
осел в США не оставшись в убытке
История та оказалась «джинсой»
и сделалась притчей во многих языцех
Господь пересказывал оную в лицах
когда возвращался по водам босой
но мы отвлеклись Позабыв о границах
рассвет охватил горизонт полосой
и свет засиял не во тьме
а по сути
без лишних понтов и избыточной крути
Средь серой как пепел предутренней мглы
стояли толпой на холме нищеброды
ругались погонщики и овцеводы
ревели верблюды лягались ослы
И только волхвов из несметного сброда
впустила Мария в отверстье скалы
Но всё изменилось по ходу времён
для нас как для идолов чтящих племён
вертеп или храм не имеет значенья
По Фрейду любовь это пересеченье
в отсутствии Бога двух разных начал
Светало И ветер из степи крепчал
Но чудо свершилось без б. и без п.
и с бкувою бувка в солвах помеянлась
Рассвет прокатился волной по толпе
Господь призадумался (самую малость)
и двинулся вниз по заветной тропе
Светильник светил и тропа расширялась
* * *
Забористей вина бывает только речь,
И тайный голосок сквозь волны перегара:
Она – всё та ж: Линор безумного Эдгара...
И ясные глаза. И волосы до плеч.
В душе повальный срач, и в помыслах – бардак
И бесконечный спор гаруспика с авгуром.
Для тех, кто побывал под мухой и амуром, –
Любая простыня наутро как наждак.
Ты помнишь, как он пел её и Улялюм,
И прочую бурду, размазанную в прозе?
Для вынесших зело, порознь и в симбиозе,
Любые словеса – потусторонний шум.
Но кто-то говорит, и, значит, надо сечь,
И выслушать, приняв, как плач или молитву,
Несказанные им, несхожие по ритму,
Другие имена, Линор, твоих предтеч.
Да были ли они? Но, видимо, отсель
Нам их не различить, довременных и ранних,
Когда тоска, как нож, запутавшийся в тканях,
Вращается, ища межрёберную щель.
Карающий давно изрублен в битвах меч,
В каких там битвах – нет! – при вскрытии бутылок.
Пространство смотрит нам безрадостно в затылок.
Мы входим в сотый раз в одну и ту же – течь.
Патриотический романс
Почти ничего не осталось от той, что любила меня,
Быть может, лишь самая малость, какая-то, в общем, фигня;
Ничтожная жалкая доля от чувств, что питала она:
Навязчивый вкус алкоголя; рельеф обнажённого дна.
Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим;
Внизу, среди впадин и трещин, во тьме отступивших глубин
Доверчиво, просто, по-детски сказала, прощаясь, она:
«Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».
Я век коротал в бессознанке, но чуял, как гад, каждый ход.
Прощание пьяной славянки запомнил без знания нот.
На смену большому запою приходит последний запой (?);
А мы остаёмся с тобою, а мы остаёмся с тобой
На самых тяжёлых работах во имя Крутого Бабла;
Я век проходил в идиотах; ты медленно рядышком шла.
Меняя своё на чужое, чужое опять на своё,
Мы вышли вдвоём из запоя... Почти не осталось её.
Щекой прижимаясь к отчизне, в себе проклиная раба,
Мы жили при социализме, а это такая судьба,
Когда ежедневную лажу гурьбой повсеместно творят...
И делают то, что прикажут, и действуют так, как велят.
Летят перелётные птицы по небу во множество стран,
Но мы не привыкли стремиться за ними... ты помнишь, как нам
Не часто решать дозволялось, в какие лететь ебеня?
Почти ничего не осталось от той, что любила меня.
Все трещины, впадины, ямки: рельеф обнажённого дна;
Прощание пьяной славянки; родная моя сторона;
Простые, но важные вещи – как воздух, как гемоглобин.
Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим.
Где рухнула первооснова, там нет никого, ничего:
Мы не полюбили чужого, но отдали часть своего.
Уверенно, гордо, красиво – не знаю, какого рожна:
«Таков нарратив позитива», – сказала, прощаясь, она.
Быть может, лишь самая малость – и кончится это кино:
Унылый столичный артхаус, типичное, в общем, говно,
Но нам от него не укрыться в осенней дали голубой,
Летят перелётные птицы, а мы остаёмся с тобой.
© Максим Жуков, 2007–2013.
© 45-я параллель, 2013.