Максим
Шумков

Тень от башни

(1-я часть поэмы)

В постели – тело пьяной дуры.

Играет радио шансон.

Волосья ржавой арматуры

Растут сквозь спёкшийся бетон

На обветшалом небоскрёбе.

При бледной питерской Луне

Он виден мне, в дождливом рёве,

В моём гостиничном окне.

Но звёзд не видно. Чашку кофе

Я выпиваю в три глотка

И меланхольных философий

Приходит пошлая тоска.

И мерзок мыслей ход, и страшно

В стене зияет чёрный зёв

Обоев старых. Тень от башни

По полу на меня ползёт.

И грани мрачной пентаграммы,

Почти невидимые днём,

Как свет неоновой рекламы

Зелёным светятся огнём.

Пятно беспамятного гула

Шумит и давит в голове.

В забвеньи память утонула.

Так отражается в Неве

Пейзаж размытой акварели

Осенне-сумрачных тонов.

Кто эта женщина в постели!?

Отбросив пледовый покров,

Она внезапно встала с ложа.

Смещенье заданных орбит

В её безумном взгляде. Ёжась

Ознобно, тихо говорит:

«Язык священного Шумера

Осознан мною был во сне.

Я вспомнила, что я Венера.

Купаясь в Солнечном огне

Была когда-то я богиней.

Звездою, впаянной в янтарь,

В табличках из кирпичной глины,

Осталась с именем ИштарЪ.

Теперь я вновь сумею словом

Творить пространственную нить.

Смогу судьбу всего живого

Как пожелаю раскроить...»

Я стал трясти её за плечи,

Прервав словесный беспредел:

«Полегче, женщина, полегче.

Возможно, был тяжелый день

У вас сегодня. Очень странно

Всё то, что вижу я вокруг.

Мне явно не хватает данных.

Я даже вспомнить не могу,

Представьте, собственное имя,

И как я оказался здесь,

Вдвоём с шумерскою богиней,

Сошедшей, видимо, с небес.

Или пришедшей с Междуречья,

Или исторгнутой из недр

Зелёного восьмиконечья

Непостижимых огнесфер.

И тень по грязному паркету

Ползёт всё далее, тесня

Свет, проявляющий предметы.

А население планеты

Кривляется, блюдя заветы

Вечери трудового дня.

И, кстати, вы совсем раздеты!

Богиня, слышите меня!?...

Безумья вязкое болото.

Кошмар какой-то наяву...»

И тут она: «Я знаю, кто ты.

Твоё я имя назову.

Ты – (и слова, со звонким стуком,

в беспамятстве пробили брешь)

Царь ограждённого Урука

Всё повидавший Гильгамеш...»

Апостроф

Во сне всеобщих истин не понять,

Так думала земная королева.

Звучали флейты дивные напевы,

Стяжая с мирозданья благодать.

И белый рай черёмуховых кущ,

С истомным плеском вод в комфортной ванне,

Смягчал, казалось, все больные грани,

Сверкавшие в нутре нависших туч.

Священное бла-бла «Б~гЪ есть Любовь...»,

Твердил наш ум торжественно-распутный,

И ставил, ограничивая буквы,

Непознанности хитрый апостроф.

Чаепитие

Будничной хроникой месится тесто

Видимого бытия.

Мало кто знает про тайное место

Присного вечного «Я».

Всполохами озаряет пространство

Космос чужой головы.

В чуде изменчивого постоянства

Запах сушёной травы.

Время взял в руки предвечный возничий,

В небе читаю слова:

«Я изначален, Я метафизичен».

За ночь сухая трава

Тайной тропой довела до порога.

Дальше – лишь огненный шум...

Газовой плитки. Чай початый, «Логос».

Гладкой обёрткой шуршу.

Отражение

В воздухе марь простудно-весенняя,

Здесь могила блаженной Ксении.

Васин остров. Смоленка ручьиста.

На ангелах налёт буро-мшистый.

Под избушечностью луковичной кровли

Глубина часовни.

Пряно пахнет ладаном-раем,

В храме покойника отпевают.

Б~гЪ является мне в Таинстве-обряде,

Поправляет ангелам длинные пряди,

Весь осыпанный ритуальной охрой,

На меня внимательно смотрит.

Потом достаёт карандаш и тетрадь,

А меня клонит в сон, я начинаю дремать.

Над бездной-Невой шевелюсь жизнью-тенью

Воображаемых людей-сновидений,

Пока их не стопорят могилы-якоря.

А Б~гЪ всё продолжает смотреть на меня.

У ангела что-то спрашивает неслышно,

Потом в тетради своей что-то пишет.

От ответа ангела в голове пустота-кружение:

– Вот м...чудак! Это же твоё отражение!

Ручеёк

Прочертила границу лесная кайма,

Ощетинясь верхушками ёлок.

Талым мартом сменилась седая зима

С щебетанием птиц балаболок.

Серым пеплом покрылась осевшая гладь

Покрывала горелого снега.

Исчезает беспамятная благодать,

Обнажая ранимую негу.

Почерневшие стебли сухих лопухов

Пробиваются мёртвой щетиной.

Воздух в липкой крови нерождённых стихов,

С перерезанной пуповиной.

Солнце больно зияет слепящей дырой,

Целясь в щель незализанной раны.

Упадёшь, не покрывшись дебелой корой,

В пустоту алкогольной нирваны.

Заповедной тропой серпантинится нить,

Ручейка сигаретного дыма.

В небесах продолжают протяжно трубить

Белокрылые Херувимы.

Собирает овец Всепрощающий Бог,

Нищих духом, пропахших навозом.

Время прежних молитв перешло грань эпох,

В рай отправившись с рыбным обозом.