Аббат Прево
Горшок с пустой похлебкой.
Естество
Уже не просит ни вина, ни пищи.
Уныл и одинок аббат Прево.
Теперь его занятье –
Кипа писчей
Бумаги и гусиное перо.
Он погружён в страданья кавалера,
Таскающего шпагу по пятам
Красавицы Манон,
Увы, без меры
Стремящейся к веселью и деньгам.
Ах, де Грие, слабак ты, если честно
О приключениях твоих порассуждать.
А барышне прелестной было лестно
С беспечностью судьбу твою ломать.
Ты положил к её ногам карьеру,
Богатство, знатность, воинский мундир.
Ты этой шлюхе, Господи прости, поверил
И разум свой страстями замутил.
Ах, де Грие, в тебя вложил я сердце,
Истерзанное лживостью любви.
Скользи теперь по этим строчкам текста.
Ведь это же не я, а ты блудил!
Сказать по совести, все эти муки ада
Не стоят ни гроша, ни пары слов.
И всё же ты возвысился над стадом
Жующих скуку праведных коров.
Уснул аббат Прево, ссутулив плечи,
В одежде кавалера де Грие
Чадят над ним слезящиеся свечи.
Поблескивает шпаги острие.
Северное сияние
Вы заметили, что зори стали тусклы?
Прежних роз на горизонте не видать.
То ли дряхлым стал небесный мускул,
То ли пыль в пространство вознеслась..
То ли зори с горя почернели,
То ли тошен им промышленности газ,–
Серым отливает свет вечерний,
Может, в чем-то укоряя нас.
И уже не станешь, как бывало,
Голову откинув, наблюдать
Как играет мирозданье ало
И кругом такая благодать
Я хочу в Норвегию, где фьорды
Светом неземным озарены,
Где играет чистотой природа,
И в неё народы влюблены..
Постоять бы там на кромке льдистой
И взлететь в трепещущий излом
Красок ослепительных, лучистых,
Что сияньем северным зовём.
Всё сужаются заветные укромья
Уголков нетронутой земли.
А глаза скучают по раздолью,
Как душа – по истинной любви.
25 ноября 2017
Фрегат
Линия уровня делит меня пополам.
Верхняя палуба – холст, паруса и пассаты.
Низ – миллионы полипов и хлам
Гипсовых ртов и корявых суставов.
Эти ракушки, как хищники, жрут мою плоть.
Даже волна не способна содрать их с днища.
И нет такой швабры, чтоб их побороть,
И даже химчистка была бы тут лишней.
Лет десять назад я недаром гордился собой.
И флаги мои трепетали от бриза.
И юные дамы ходили роскошной гурьбой
По палубе, выскобленной для круиза.
Но море сломило тщеславные планы мои.
Познал я и бури, и горечь коварных предательств
Других посетителей новые ждут корабли.
Ко мне же приходит одна окаянная старость.
От груза ракушек с годами я стал тяжелеть.
И кто-то решил поступить очень просто:
Отправить меня безнадежно ржаветь
В заливе – печальней людского погоста.
Теперь я добыча настырных ракушек,
Что липнут и липнут, меня не щадя.
Но мне не забыть золотые веснушки
Пловчих, что когда-то любили меня.
* * *
Ничего не случилось,
Но всё же
Приключилось такое само.
Взгляд метнулся
И сделался строже,
И в ответ потемнело окно.
И сказать просто не было силы,
И молчать слишком долго нельзя.
Об одном я тогда попросила:
«Мы, как прежде, с тобою друзья?».
Ты позволил себе усмехнуться,
И плечо покривилось слегка.
От такого недолго свихнуться!
Я спешу. До свиданья. Пока!
Огонь батарея
Огонь батарей,
Отдерни ладонь.
Какое горенье;
Пылает гармонь
Всей ширью своей
Под широким окном
Потеет, потеет
Натопленный дом.
Любимое место Тараса- кота.
Ему нипочём жаркота, жаркота,
Когда батарея накрыта бельём
Марусиным пледом
И прочим тряпьем.
Шипи, батарея,
Как домна. Шипи.
Ведь ты заменяешь собой кирпичи
Той печки, в которой
Пекли калачи
И даже варили
Трёхдневные щи.
Огонь, батарея!
Круши холодень!
Сырые перчатки
Сквозь рёбра продень
Такая горячая,
Просто огонь!
Далёкого детства
Умолкла гармонь.
* * *
Мне близок путь доверчивой пчелы.
Она не любит тонкого обмана.
И мёд её – сокровище земли –
Не лжёт добавкой сладкой рафинада.
Первый холод
Вот и наступили холода.
Морщится озябшая вода.
Листья ивы тянут губы к рыбкам.
Плечи ждут спасительной накидки.
Где-то там укладывают скирды.
Доклевали птицы черноплодку.
Первый холод – новая страница
Книги, но она без заголовка.
Скоро выпадут колючие иголки..
Террорист обвяжется напалмом.
И за парту сядет новый школьник.
А поэт подвергнется нападкам.
Выйдет, охнув, старость на прогулку
Обмотав чувствительное горло
И домой вернётся ваша Мурка.
И тесней к земле прижмётся город..
В стиле кантри
Серебристая Грустиния
Пролетает над Гусинией..
Что ж вы, гуси,
Гуси белые
Меня не веселите,
Гусельками не бренчите,
В пух носы уткнули,
Ой вы, гули – гули..
А Грустиния все тянется
Над крылатыми домами.
Там под крышами случается
Хохот с тортом и чаями.
Но не хочется Грустинии
Слышать звоны-колокольчики.
Набухает небо синее,
Будет падать снег игольчатый.
А сейчас двоится радуга,
Пол России охватила.
Так порадуйся, Грустиния,
Пролетая над Гусинией.
Анна Ахматова и Исайя Берлин
Запомнит прохлада Фонтанного дома.
Как важно ночную беседу продлить
Она говорила умышленно громко,
Желая чертей ненавистных позлить.
Английский шпион – это вовсе не шутка.
Но ей интересен неведомый мир.
А те, кто играет в опасные жмурки,
Пускай задохнутся от этой игры.
«Я с детства была неуемной пловчихой
И мне нипочём далеко заплывать.
Меня не заставят казаться притихшей
И в спешке беседу прервать».
И как бы дразня сослуживцев Содома,
Она прочитала главу наизусть.
И строчки слились с золотистой соломой.
Ах, как Саломея умела блеснуть!..
И слушали «уши», внедрённые в лампу,
Как в комнате зрел долгожданный донос.
И тлело в печи угасавшее пламя,
И был наготове печатный разнос.
--
Примечание. Встреча Анны Ахматовой
и советника английского посольства
в Москве Исайи Берлина состоялась в ноябре 1945 года.
Саломея Андроникова – прообраз
стихотворения Мандельштама «Соломинка».
Река речей
Над миром высится. как сумрачный костёл,
Громада каменных идей и представлений.
Пыхтит и булькает невидимый котёл
И каша льётся, угрожая затопленьем.
Что делать, ты хлебаешь эту муть,
Поскольку в рот вливается задаром.
И всё же бросишь есть когда-нибудь,
Почувствовав, что кашей ты замаран.
Поэт, не ешь,
В сторонку отойди.
Пусть без тебя течёт река речений.
Стило своё в чернила окуни. . .
И углубись в печаль уединенья.
Зеркало
Зеркало алчет добычи.
Не забывая – сиять.
Затянет тебя в пучину,
И будет лицо глодать.
Отнимет природный румянец.
Ужимки сведёт на нет.
За слоем стеклянного глянца
Прячется сумрачный свет.
Захочешь ударить – не бойся!
Как в морду бандита врежь!.
Потом собери отбросы
И выброси в чёрную брешь.
Скажи пустоте с выраженьем:
«Признайся в своей вине!»
И новенькое отраженье
Повесь на голой стене.
Голос
Как жаль, что в голосе моём
Нет трубного призыва.,
Что нет императива в нём
И грозного мотива.
А я б хотела сделать так,
Как в сказке «Семеро козлят»,
Где волк менял басовый рык
На пенье матери-козы.
Ну, где ж найти мне кузнеца,
Который начал бы с конца
И в тонкую плаксивость
Добавил бы крикливость.
Тогда б заговорила я
О всех проблемах бытия
Так громогласно, чтоб меня
Не только слышала б родня.
Бытовой вопрос
Пронизываю мыслью слой за слоем
Обычность обывательских забот.
Гремели за стенами войны, бойни,
Менялись флаги, шли на эшафот,
Кипели страсти в «верхних эшелонах»,
Трещали кресла признанных светил,
Но быт, преображеньями нетронут,
Сводив концы с концами, как-то жил.
В войну он ел котлеты из очисток,
От недостатка витаминов стал плешив
И, как былой изобретательства зачинщик.
Народным способом своих детей лечил.
Сгибался быт под тяжестью ненастий
И трясся от гайдаровских реформ,
И было, как обычно, всё некстати,
Но быт стоял, минуя гнёт препон.
Приветствую его незаменимость,
Его кастрюль торжественный трезвон,
Его неукротимую терпимость
И отдаю ему почтительный поклон.
И пусть над ним плывут неуследимо
Угрозы покорить его форпост.
Я верю: пролетают мимо, мимо
Попытки наступить ему на хвост.
5 марта 2018
* * *
К чему фантазии о том,
Чего в помине нет,
Когда немыслимый сюжет
Доступен, как предмет.
Сменяя сцены невпопад,
Витийствует театр.
И новый Гамлет выйти рад,
Стряхнув с кулисы прах.
Дня не проходит, чтоб спектакль
Толпу не забавлял.
И смерть подносит свой бокал,
Где веселится зал.
И снова взяты из райков
Циничных клоунад
Костюмы глупых игроков
И маски буффонад..
Узнать, кто вышел в летний парк,
Фальшивя обаяньем, –
Задачка не для школьных парт,
Ведь лица – без названий.
И тянется из грунта лет
Кровавый бал мистерий
И цепкий на руке браслет,
К несчастью, не утерян.
Забавы дня накроет мрак
Невыясненных фактов
Их по привычке замолчат,
Сыграв в последнем акте.
* * *
Трудно выбралась из грубой шубы,
Ноги грузные поставила враскос.
По-ямщицки выругалась круто,
Больше от досады, чем всерьёз.
Барыней прикидываться тошно,
Но и от народа далека.
Люди вздрогнут:
«Поэтесса, что ж ты
Так ругаешься и смотришь свысока».
Шаль поправив невесомой муфтой,
По ступеням поднялась дворца..
Придала своей фигуре крупной
Значимость известного лица.
* * *
Уходит пора любви,
Приходит пора раздумий
О бедах родной земли.
Поруганной злобой огульной.
И мысли о ней тяжелы,
Как гири для груза капусты.
Они – о бесчестии лжи,
О проклятом ложе Прокруста.
О многом другом, что саднит
При виде молекул распада.
О том, почему скорбит
Душа, будто камнем прижата.
Судьбу невозможно понять,
Но с нами неладно опять
И скалится зло за окном,
Кляня колокольный звон.
* * *
Забудутся дома, где хоронились
Рубины долгожительства родов.
Мерцавшие в неистребимых генах
Наследников подпорченных годов.
Забудутся мечты и упованья,
Без связи с оглушительным ТВ
Террасы, чаепитья, гостеванья,
Библиотеки, ёлки и т.п.
Забудутся лакеи, гувернантки,
Вошедшие героями в роман
Исчезнут на полях страны таланты.
К несчастью не доставшиеся нам.
Как жаль, что все сводилось к усреднению,
Что опекаем властью «средний» класс.
Но так хотелось видеть исключенье,
Чтоб класс аристократов был у нас.
Не богачей, не меркантильных боссов,
В костюмах зарубежных кутюрье,
А тех, кто слышал в детстве мамин голос,
Воспитанный в возвышенной семье.
23 ноября 2017 г.
© Людмила Шаменкова, 2017–2018.
© 45-я параллель, 2018.