Сколько себя помнила – Мироновна болела всегда. Зоя у неё появилась давно, как только дочка уехала к новому мужу в Швейцарию. А в квартиру к Мироновне поселила одинокую, скромную и приятную женщину средних лет, из маленького рабочего городка на окраине области. Мироновна долго не верила, что её можно вот так бросить одну, с чужим человеком, буквально умирающую. С тех пор прошло шестнадцать лет. Про каждый свой новый день Мироновна знала, что он для неё – последний. Зоя тоже привыкла к ежедневному ожиданию самого плохого и уже не сразу вскидывалась и неслась в комнату хозяйки на каждый «ох». Дочка за эти годы ни разу не приехала – не могла то из-за работы мужа, то из-за своей. Но немалые деньги высылала регулярно и раз в неделю звонила по скайпу. Мироновна сразу отказалась с ней общаться, считая предательницей, и Зоя все шестнадцать лет, каждую неделю разговаривала с дочерью Мироновны как со своей, и уже чувствовала себя родственницей. Единственное, на что откликалась Мироновна – на новости о внучке Лизе, увезённой на новую Родину в возрасте трёх лет.
Каждый день начинался одинаково: Зоя готовила для хозяйки чай с мёдом и лимоном и кашу. В отдельной тарелке подавалась обязательная пригоршня лекарств – от сердца, от давления, для здоровых сосудов и успокоительное. Потому что Мироновна опять не спала ночь и возбуждённую нервную систему надо было поддержать. Особых объективных проблем со здоровьем у неё не было, всё по возрасту, но чувствовала она себя при смерти. Зоя должна была после завтрака растереть холодные сухие руки и ноги Мироновны – плохие сосуды – и одеть на тонкие бледные ноги пушистые крупной вязки носки. Потом Зоя уходила по своим делам, а Мироновна переделывала ежедневный тугой пучок на затылке (только сама всегда) и с книжкой коротала время в постели до обеда. Зрение у неё сохранилось прекрасное, и книги она читала запоем. В обед был обязательный куриный бульон с хрустящей горбушкой свежей городской булки и многократное измерение давления. Зоя записывала показатели давления в толстую тетрадь и сразу садилась звонить доктору – Вере Петровне, которая все годы наблюдала Мироновну. Когда-то много лет назад Зоя пыталась выяснить, почему Мироновна находится постоянно на грани, и Вера Петровна объяснила, что Мироновна не видит смысла в жизни – а это главная нить, связывающая человека с этим светом. Зоя долго удивлялась, не понимая: столько интересного вокруг, да ещё когда деньги есть – а у Мироновны глаза пустые и сил нет. А потом привыкла.
Если позволяли самочувствие и погода, Зоя одевала Мироновну на прогулку. Обязательно шляпку, перчатки и замшевые ботики. Они никогда это не обсуждали, но Зоя и так понимала, что Мироновна не из простой семьи, и придумала ей дворянских предков. Выходила на улицу Мироновна всегда сама, собрав все силы, распрямив насколько возможно тонкую спину и стараясь ровно идти к лавочке. Там она сидела час-другой с двумя соседками – только с ними. Если был ещё кто-то, то она проходила мимо к соседнему подъезду. «Аристократка» – так прозвали её во дворе, кто по-доброму, жалея её одиночество, кто с иронией, завидуя её достатку. Уходила всегда неожиданно, прервавшись на полуслове. Когда чувствовала, что устала. Дома пила чай полулёжа и никогда за все эти годы не пригласила Зою пить чай вместе. Относилась к ней спокойно и ровно, как и положено хозяйке к горничной. Зоя привыкла.
Раз в неделю Зоя ездила на кладбище, на могилу мужа Мироновны. Дочь перед отъездом поставила роскошный мраморный памятник с хорошей фотографией, а Зоя посадила мелкие синенькие цветочки. Она любила ухаживать за могилой – у неё дома было принято часто навещать родных покойников. Мужа Мироновны она никогда не видела, но ей очень нравилось его доброе и спокойное лицо на памятнике. Зоя привыкла считать его родным человеком. Она протирала тряпочкой лавку и садилась поговорить – рассказать Ивану Сергеевичу про «Нашу», как она называла Мироновну.
– Наша-то вчера опять полночи стонала – сердце, говорит, дышать не могу. Я уж ей и капли капала, и водой горячей отпаивала. Предложила лечь с ней в комнате, но вы же её знаете – лучше, говорит, умру в одиночестве. Гордая чересчур. Дворянка. Но обошлось вроде. Дочка ваша вчера звонила, Наша ушла и дверь закрыла – чтобы даже голос не слышать. Только про Лизу потом спросила – а про неё-то в этот раз и не говорили. Замолчала, к стене отвернулась и жестом мне так – иди, мол, Зоя, покинь мою комнату… Ну, я не обижаюсь. Ну всё, пока пойду. Привет от вас передам.
Однажды ночь выдалась особенно трудная – ветер за окном выл и рвал рамы, фонарь мигал и скрипел. На душе было жутко и тоскливо. Мироновна долго лежала в темноте, чувствуя, как удушье огромной липкой жабой заползает на грудь и давит, давит. Страх близкого конца холодным потом облил затылок и предательской тонкой струйкой пополз между лопаток. Невыносимая тоска заставила Мироновну вскрикнуть в темноту:
– Зоя!!
И сразу Зоя, как не спала, возникла в проёме двери в одной рубашке:
– Что? Плохо?
Необъяснимо плохо. Вот так люди умирают. В тоскливую холодную ночь.
– Прости меня, Зоя, если я в чём неправа была.
Зоя испугалась всерьёз, побежала за горячей грелкой, растирала холодные руки. Мироновна уснула только под утро – тревожным, больным сном. Зоя с жалостью смотрела в осунувшееся, бледное до зелени лицо, глубокие тени под закрытыми глазами, на худую жилистую руку, как птичью лапку поверх одеяла. Поставила чай в термосе рядом с кроватью – чтобы не будить и ушла к Вере Петровне за новым рецептом.
В поликлинике пришлось задержаться – такой рецепт подписывает только главврач, а его не было. Потом в аптеку, потом сразу в магазин. Уже подходя к дому, Зоя с ужасом поняла, что её не было слишком долго, часа четыре. Воображение рисовало страшную картину последних мгновений брошенной умирающей, Зоя ускорила шаг, потом побежала, насколько это было возможно с тяжёлой сумкой. Взмокшая, с ноющей болью в боку, уверенная в своих страшных предположениях, она ворвалась в квартиру и, не закрыв входную дверь, в обуви влетела в спальню. Кровать хозяйки была пуста. Зоя так ясно представила себе смерть Мироновны, что была совершенно уверена, что тело непостижимым образом уже увезли в морг… Через пару минут включилось осознание происходящего. В нос вполз запах горячей сдобы, а в уши – звуки жизни, доносящиеся с кухни.
Не раздевшись, Зоя вошла в кухню. Но Мироновны и там не было. У плиты спиной к Зое пританцовывала и напевала худенькая девушка. Шёл неведомый в этой кухне аромат печёного. Роскошные пепельные кудри покрывали спину девушки до лопаток, а на изящных, стройных ногах были тёплые носки Мироновны. Зоя остолбенела. Её чуть не разбил паралич, когда девушка повернулась – это была Мироновна! Но какая – румяная, глаза блестят, спина прямая…
–Зоюшка! – бросилась к ней хозяйка. Зоя ушам своим не верила. – Давай, раздевайся и проходи скорее. У меня радость – Лиза приезжает! Она мне сама позвонила – сама! Лиза! Уже завтра. Хотела сюрприз сделать, но решила не рисковать моим сердцем и предупредила. Я ей оладьи жарю. Я ей маленькой всегда такие делала – как мне моя бабушка. У нас в деревне это главное лакомство было!
Не веря себе, Зоя смотрела на изящное овальное блюдо, на котором горкой лежали толстые ноздреватые оладьи неровной формы. Такие не аристократические. Как из Зоиного детства – с тяжёлой чёрной промасленной сковородки, сложенные в старую эмалированную миску и заботливо закутанные свежим полотенцем. «У нас в деревне»? Это про кого?
– Что так смотришь, не ожидала? Я ведь сама деревенская. Всё умею руками, с детства. А потом замуж вышла и всю жизнь училась быть дамой, женой своего профессора… Зоя, отвези меня на кладбище, я там так давно не была. Хочу сама посмотреть, с Ваней радостью поделиться!
Оделись в два счёта, вызвали такси. Около кладбища Мироновна купила роскошные бордовые розы на длинных стеблях. Лёгкой походкой, с прямой спиной подошла к витой ограде. Положила розы, осторожно погладила памятник, забыла руку на тёмном камне. Как на родном плече, сухую тонкую руку с крупным кольцом.
– Ну, здравствуй, Ваня. Родной мой… Думала, что увидимся только на том свете. Сил не было сюда идти. А сегодня я должна была к тебе прийти – радостью поделиться. Внучка наша приезжает, Лиза! Любовь наша и радость последняя. Я её приведу к тебе обязательно. Вот решила сама сначала посмотреть – всё ли в порядке.
Повернулась к Зое и неожиданно обняла её крепко, прижала к себе:
– Спасибо, Зоюшка, от всего сердца, что за Ванечкой моим ухаживаешь.
Зоя, совершенно ошеломлённая всеми событиями сегодняшнего дня, даже не нашла слов в ответ. Только так же крепко обняла Мироновну.
– Поживём ещё, Ванечка? Поживём!
И твёрдой походкой направилась к выходу. Идущая рядом Зоя обернулась, почувствовав взгляд. Иван Сергеевич слегка улыбался с фотографии, и глаза его, как показалось Зое, были необычайно весёлыми. И Зоя даже услышала, как довольный мужской голос ей в ухо сказал:
- А Наша-то, Наша! Ещё поживём!..
Мишка
Таня блаженно закрыла глаза. Солнце и море – лучшие лекарства от усталости. А когда у тебя не было отпуска несколько лет – вдвойне. Она мечтала вот так приехать одна в далекую южную страну, лечь всем телом на песок и впитывать прогретый морской воздух каждой клеточкой. И отключить телефон, и не думать ни о чём. Вот оно, наконец-то.
Оказывается, она даже задремала, потому что лёгкое прикосновение к колену выдернуло её из каких-то огромных шёлковых цветов с разноцветными лепестками. Открыла глаза: чёрный щенок-подросток пугливо отскочил в сторону. Вроде похож на лабрадора: большая морда, уши – два замшевых лопуха. Какой несчастный вид у него! Облезлый, худой… Да ещё и боится – значит, успел натерпеться от людей. Таня достала из сумки пару коржиков с завтрака и бутылку воды. Щенок был таким голодным, что пересилил страх и жадно схватил еду. Таня налила воду в ладони и протянула малышу. Он с минуту пристально смотрел ей в глаза, решая, можно ли доверять этой девушке. Затем сунул тугую кнопку носа прямо в её руки и попил. И тихонько потрусил вдоль пляжа. А Таня опять блаженно закрыла глаза и легко уснула
Через пару часов засобиралась в бунгало. От соседней пальмы торопливо поднялся тот же щенок. Держась на расстоянии, он проводил Таню до порога и нерешительно присел в стороне.
– Ну, заходи, пообедаем вместе!
Щенок в дом не пошёл, сел у двери. Тарелку вылизал до блеска и даже махнул хвостом.
Открывая утром дверь, Таня невольно толкнула ею щенка, который немедленно отскочил в сторону и виновато поджал хвост.
Всю неделю они обедали вместе, находя удовольствие в обществе друг друга. Щенок оказался как раз тем товарищем, который нужен в такой поездке. Благодарным, деликатным и тихим. Он просто ждал, когда Таня его позовёт, тихо вилял хвостом в ответ и каждый раз после еды трогал Танину руку прохладным носом – говорил «спасибо». Она уже понимала, что не сможет просто уехать и оставить этого облезлого беспризорного ребёнка. Пришлось потратить остатки денег и сделать ему ветеринарный паспорт. К счастью, никаких серьезных болячек не оказалось. Нужен только хороший уход.
Щенок понял, что он теперь домашний, и безропотно перенёс погрузку в багаж. Таня всю дорогу волновалась, как он там себя чувствует. Крепкий черноглазый сосед не выдержал:
- Извините, у вас всё в порядке? Вы сидите, как на горячей сковородке!
Таня – неожиданно для себя самой – всё ему рассказала про найдёныша. Парень слушал с большим интересом и в ответ поделился воспоминаниями о том, как в детстве сам привёл домой щенка. Два дня ночевал с ним в подъезде, пока мама не разрешила оставить… А потом пятнадцать счастливых лет не было у него ближе и вернее друга.
– Звали его Мишкой. Потому что был похож на медвежонка. И потому, что я – Михаил.
Тане определённо нравилось то тепло, с которым он говорил о своей собаке. А Михаил продолжал:
– Я обязательно отвезу вас домой, как прилетим. У меня машина на стоянке, всё войдёт – и чемоданы, и переноска.
…Таня первая прошла таможню и сразу побежала забирать собаку. И случайно потеряла нового знакомого. Почему-то было жаль до слёз… А в такси она решила, что назовет собаку Мишкой.
Через год Таня отмечала Мишкин день рождения – день, когда он подошёл к ней на пляже. Ни разу за это время не пожалела Таня о своем поступке. Мишка вырос в огромного, кудрявого пса – помесь лабрадора с терьером. Души не чаял в своей хозяйке, был очень послушен и умён. Впервые в жизни Таня чувствовала себя в абсолютной безопасности глухими вечерами во дворе.
Она положила Мишке праздничный кусок говядины и вдруг заметила, что пёс не проявляет никакого интереса к угощению. Лежит, прикрыв глаза, и хрипло дышит. Таня очень испугалась – такого не было никогда. Пыталась его расшевелить, гладила курчавые бока, тянула за огромные лапы… Пёс не вставал. Лишь испуганно косил влажным глазом и тянул длинную верёвку слюны из пасти. Таня, в нарастающей панике, побежала к соседям, с которыми дружила. Мишку срочно отвезли в ветклинику.
Пока доктор осматривал Мишку, пока он вместе с медсестрой укладывал тяжёлого пса на стол для УЗИ, Таня смотрела только на своего несчастного любимца, поглаживая и успокаивая его…Как же настрадался её пёс в этот день! Да и сама Таня едва сдерживала слёзы. И только когда проглоченный резиновый мячик был извлечён из собачьего пищевода, Таня подняла глаза на доктора в синей форме, увидев, наконец, его лицо.
– Не волнуйтесь, теперь всё в порядке. Вы успели вовремя, можете забирать собаку домой. И… знаете, я очень рад, что вы приехали именно сюда. Потому что не представлял, где вас искать…
Таня где-то видела уже этого крепкого парня, но от пережитого волнения никак не могла сосредоточиться. Доктор снял шапочку – Михаил! Таня неожиданно для себя самой бросилась ему на шею:
– Спасибо! Спасибо от всего сердца вам за моего Мишку.
– За Мишку? Тёзка, значит…. Мой и моего Мишки из детства… Ну, теперь-то я вас обоих точно не потеряю!
И Таня второй раз почувствовала сердцем, что от её поведения, её поступка сейчас зависит вся дальнейшая жизнь – и её, и этого чужого и одновременно родного парня. И Мишки. Сначала Мишку спасла она, потом – Михаил. А может быть, пёс и появился в их жизни, чтобы они встретились? Недаром говорят, что собаки – это последние ангелы на земле…
© Людмила Миллер, 2019.
© 45-я параллель, 2019.