* * *
На чёрный день отложишь свечи,
Бумагу, ржавое перо, –
стихоплетение не лечит,
Но отвлечёт в слова игрой.
И вот, из темноты кромешной
Мной созданный незримый кот
Пойдёт налево и неспешно
Привычно сказку заведёт:
«Тарзанкой протаранив небо,
Таранькой постучав об стол,
Отстоя пены моря требуй
И не бубни, что жизнь – отстой.
Слоняться у воды уныло,
Ждать златорыбкино ку-ку, –
Не проще ли послать на мыло
Судье короткую строку?»
Погоды нет и нет ответа, –
Всевышний разум ни гу-гу.
По горло сыт, лещей отведав,
И новых ждёшь на берегу.
Себя становится всё жальче:
Проходит всё, и жизнь пройдёт.
Последний вздох: а был ли мальчик?
И чёрный день, и чёрный кот.
* * *
Осыпаются мгновенья
С веток вечной суеты,
Энный день обыкновенный
Строит планы, жжёт мосты.
Пьяный дворник озабочен,
Вперил в небо мутный взгляд:
Файвоклочны снега клочья, –
Чай, земли не забелят.
Чёрный ворон увлечённо
Стрелки ставит – по слогам
Составляет для вороны
Клинописный мадригал.
Занимается извозом
От эфира до сохи
Нерастраченная проза,
Облачённая в стихи.
Дело лечит, слово ранит.
Пушка бьёт по воробьям.
Я учусь ходить по грани
Бытия-небытия.
Ночной сплин
Хандра – затасканный курсив
В прокуренной строфе,
А сплин изыскан и красив –
Как вечер в Wine Buffet.
Качает небо хлёсткий дождь,
Качает комп инфу.
А сплин, как дождь, не переждёшь, –
Тоскуй, пиши, кайфуй.
Во мне художник и поэт
Брюзжат, противясь сну.
А вдохновения всё нет, –
Обоим чуть плесну
В стаканы хлебного вина
И подожду пока
со сном окончится война
И вызреет строка.
К утру напившись вдрабадан,
Дуэт мой прохрипит
О том, что вышла ерунда,
Тошнотный общепит.
Достанет детский пистолет
И дуло вставит в рот:
Художника в поэте нет.
Да и наоборот.
Проводы
Облако к облаку – вот вам лицо врага.
Речка молочная бьётся о берега.
Липкий кисель принимает в себя волну,
Совесть и правда давно отошли ко сну.
Сохнет язык, молоко удаляет с губ.
Мы – на войну, а они от войны бегут.
Так победим – и гори белый свет огнём.
Тот, кто не спрятался вовремя, сгинет в нём.
Градом пригладим вздыбившийся народ –
Свой ли, чужой ли, – сам дьявол не разберёт.
Плачет старушка-мать, глядя сыну вслед.
Завтра старушке исполнится сорок лет.
Каркассон
Мир – Каркассон.
Я стираю его города.
Я человеком не буду уже никогда.
Маты бессильны, – молись, обречённый… Моли,
чтобы «ответ» не пришёл с разорённой земли.
Кто мне поверит,
что я убивать не хотел?
Рою траншеи, сгребаю сугробы из тел.
Я выполняю приказы –
я просто солдат.
Пусть отвечают за всё те, что в штабе сидят.
…………
Ночи в бреду, словно минное поле – кровать,
материн голос – сынок, перестань воевать –
бьётся в висках, бьётся болью кровящей культи.
С этой войны никогда мне домой не прийти.
* * *
Солнце вышло. Думаешь: ну вот же
Новый день настал как новый мир,
Город сбросил сон и снова ожил,
Наполняясь шумом и людьми.
В кухне довоенный календарик,
С февраля застывший на стене.
Двачетыредва в глаза ударит
Как всегда, а кажется – больней.
Встроишь взгляд в безоблачную осень,–
В небе птицы носятся, орут…
Чудится мне в их разноголосье:
Обсуждают обходной маршрут.
321…
Очнёшься утром,
если ближе к утру случилось веки сомкнуть,
и видишь кошмарный сон,
и хочется снова уснуть и больше не просыпаться.
Навязчивый голос, про то, что здесь все умрут –
и те, кто за, и те, кто против дружбы навек и братства.
И дробно виски отбивают «за что, за что?».
В разрушенном доме прилип к потолку красный шарик –
несбывшимся праздником, чьей-то детской мечтой –
а Чик и Брикки давно сбежали.
Катится снежный ком – голова ли, живот ли бабий.
И где руки-ноги? А, их хватило на пьедестал,
но он куда-то пропал или же запоздал.
Сладкий мой зимородок, что-то мычащий, слабый.
Ты улетишь через два с лишним года
туда, где снега и на снежок-то не хватит.
Хватит о грустном, хватит! А пока ты в отдельной палате,
и свобода твоя – несвобода.
Операция начинается. Маска, скальпель, разрез.
Вот ты в резиновых пальцах, в белых – как снег.
Белая лампа-солнце глаза не разъест?
Громче кричите, создание новорождённое.
Кажется, вечность голоса ждём её.
Шлёп, шлёп – меньше снежка попа,
замёрзшей руки синей.
И бог с ней, ещё нарастёт к весне.
Плавала Лиля в большом животе.
Лилю делили клетки не те.
Схлопнулась до яйцеклетки.
Сперматозоид меткий
Вернулся в дуло.
Папа уснул, и мама уснула.
В съёмной квартире спят.
Ночью наступит март.
Скажи мне
Скажи мне, что канонада –
Бессмысленный страшный сон.
Но солнце встаёт из ада
Пылающим колесом
И катится всё быстрее,
Кромсая земную плоть,
И ужас ползёт пыреем –
Полоть не переполоть.
…….
Веет ветер, сеет пепел
По лугам да по полям.
Дьявол спит в подземном склепе,
Рядом с ним «дебилы, бля».
Кто зелёнкой жертву метит –
Бог ли, чёрт ли, – всё равно.
Двадцать первое столетье
В эту ночь пришло за мной.
Зимний мотылёк
– Из-за такой малости!
Из-за бабочки! – закричал Экельс.
Рэй Бредбери
Солнце окуклилось. Облачный кокон жмёт.
Серая мгла обступила со всех сторон.
Время – не щедрый сеятель. Вечный жмот, –
выдаст за новое то, что старым-старо.
Тут не открестишься – это, мол, не моё.
Вынужден брать и оплачивать по счетам.
Вымолчишь правду – и вымолвится враньё.
Выплачешь боль – обнажится её тщета.
Заговорить ли на птичьем пришёл черёд?
Страх ли забыть человечий язык велит?
Не всё равно ли – привычно идёшь вперёд,
будто надеясь, что рай на краю земли.
Лишь остановишься, – голуби тут как тут,
следом за ними – вороны и воробьи:
месят лапками грязь и подачки ждут,
только пусты озябшие руки твои.
Надо расслабиться, чтоб не сойти с ума.
Просто не думай, – радуйся, что живёшь.
Просто прими: для тебя навсегда зима,
краткая оттепель – самообман и ложь.
Снежную крепость и крепость тяжёлых вин
сходу не взять и осадой не одолеть.
С полем событий воюешь опять один.
А из укрытий – ночной темноты поветь.
……………
Голос вернулся и мысли в слова облёк:
точка отсчёта смертности – здесь и сейчас.
Кокон разорван. Оранжевый мотылёк,
крылья раскрыв, застыл на растяжке луча.
Я учу грузинский
Смотрит ночь голодными глазами
диких звёзд, луну загнавших в угол
чёрной рамы мёртвого окна.
Я учу грузинский: сахли, дзагли.
С оптимизмом и с деньгами туго.
Я теперь сама себе страна,
дом, собака, преданная кхмари, –
только незадача с падежами:
он меня, а может, я ему?
Вот попарно созданные твари
от потопа вместе убежали, –
Мы с тобой бежим по одному.
Обживая тесное пространство
новых представлений и привычек,
продолжаю спать вчерашним днём.
Узнаю нелестное про нрав свой
не от тех, кто вежлив и приличен,
а от предлагающих: гульнём!
Мне от превращений, как Алисе,
удивляться, вроде, не пристало:
то расту стремительно, застряв
в переулках старого Тбилиси,
то теряюсь, глядя вверх на скалы, –
кажется, что жизнь прошла зазря.
Хорошо в гостях, – ну кто бы спорил.
Только загостившимся не рады.
Где мой дом сегодня – не пойму.
Я учу грузинский: эрти, ори…
Я почти исчезла – от неправды,
что привыкнуть можно ко всему.
Полынь
Солнце жалось к нагретой земле,
щель искало, куда б закатиться,
рассыпало последнее злато.
Муравьи подбирали крупицы
и на глянцевых спинках несли
невесомый подарок заката.
Ветер искры раздул и притих
в подземелье мышиного царства.
– Горе, горе, – стонала полынь,
чуя близость ползущего жара.
Нет ни крыльев, ни ног у травы, –
только корни, глубокие корни.
– Ветер, ветер, ну где же ты, брат?
Подхвати, разнеси моё семя!
Слышишь песню большого огня?
Умоляю – спаси! Не меня –
пусть родятся и вырастут дети!
Вышел ветер и встал в полный рост,
Дунул-выдохнул в полную силу.
Полыхнула полынь и сгорела дотла.
От корней до созревших соцветий.
* * *
Переболеть стихами и забыть
Тяжёлую предательскую осень,
В которой каждый внешний звук несносен,
В которой принимаешь сны за быль.
Внутри опять такая пустота,
Что не заполнить прежними словами,
А рядом – мир забавных мишек Гамми:
Войди в него и детство наверстай.
Почувствуй бесконечность бытия
И сущность несущественных событий.
Лишь маленький доверчивый даритель
Теперь твоя работа и семья.
Порой строптив, порой невыносим,
Но как же беззащитен и зависим.
Баланс на грани пропасти и выси –
Держи его и бережно неси.
* * *
Молчи и слушай. Слушай и молчи.
Сбивает груши перелётный ветер,
Скрипит калитка, дождь незло ворчит
И каплями в дырявый зонтик метит.
Под зонтиком в песочнице своя,
Устроенная детскими руками
Простая жизнь: три слоника стоят,
Оберегая круглый плоский камень;
На камне надпись мелом – вкривь и вкось –
Название игрушечной планеты.
Планеты, до которой ты дорос.
Молчи и слушай: как идёшь по ней ты,
Как бьётся гулко сердце в такт шагам,
Поспешным, неуверенным, но верным.
«Сезам, откройся!» Но молчи – Shazam
Сверяет каждый отзвук с ноосферой.
Ты видишь? Нет ни страхов, ни обид
У мальчика с ведёрком и лопаткой, –
Он смел, умён и станет знаменит,
Построив мир счастливый и богатый.
Вернёшься к гениальной простоте, –
И снова горизонт широк и светел.
И созревают груши перед тем,
Как их сбивает перелётный ветер.
© Людмила Макеенко, 2022
© 45-я параллель, 2022.