Рыба-самолёт
пальцем в небо ткнёшь проверить
спелость облаков
и в дыру увидишь перья
пену молоко
солнце клюква в птичьем клюве
рыба самолёт
под хвостом внизу везувий
и залив – петлёй
креном дыбом синей кручей
лодочки вразброс
рыба влёт таранит тучи
задирая нос
ждут икринки в брюхе рыбьем
нерест недалёк
рыба грезит о карибах
снова недолёт
Программа
Две кнопочки: рождение и смерть.
А между ними – чёткая программа:
вот это можно, а того — не сметь.
...напра-налево, остальные – прямо.
Но хочется всегда наперекор –
бежать, нырять, летать, воспламеняться.
Всё вздор – и оговор, и приговор,
когда тебе не более, чем двадцать.
И в двадцать видишь розовые сны.
Вселенная – таинственна, маняща,
застёгнута на фибулу луны –
слегка приоткрывает звёздный плащ, но
ты, пуп Земли, в себе и о себе,
никто другой тобой не признаётся:
навозный шарик лепит скарабей
и мнит его неуязвимым солнцем.
И так живёшь беспечно до поры,
не понимая: поздно или рано
вдруг лопнет себялюбия нарыв.
Тогда, как в сети загнанный подранок,
упрёшься в беспощадные глаза
охотника по имени Так Надо
и разглядишь в них призрачный квазар,
мерцающий у самой кромки ада.
С/ хождение
Спустите мне, спустите сходни,
Пойду искать пути Господни.
А. Введенский
твой первый ком
как будто ни о ком
второй о том что курица
не птица
с небес по веткам
до корней спуститься
копать тревожа дней
минувших лом
к привычной лжи
о чём ни расскажи
сведут релиз так подленько
так нагло
ты превратишься
вмиг
из бога в бага
в чужой программе сбой
букашка shit
на каждый чих
спроворить новый стих
окажется так мелочно
так мелко
сансарой вертит
загнанная белка
затаптывая всё
чего достиг
стучись в миры
доказывай ори
обменивая бублики
на бейглы
не стать своим
быть
отовсюду беглым
но всех понять
и с прошлым
примирить
Внесезонное
я из мая выпадаю
белым пухом в декабри
повитаю над годами
и оттаю изнутри
будут яблони и груши
и туманы над рекой
и забудется «послушай
не пора ли на покой»
не повязанная ЗОЖем
дни и ночи отожгу
и опять мороз по коже
про болячки ни гугу
дремлет старая кукушка
ей в часах и стол и дом
пересчитаны подушно
все кто вспомнились с трудом
незатерянной иголкой
доржавеет день в стогу
тысяч дней таких же долгих
час настанет стог сожгу
зреет солнца помидорка
а тоска ползёт как сныть
я у лета на закорках
въеду в осень может быть
Дожить до мая
Идёшь себе по лужам, топчешь небо,
выплёскиваешь солнце на асфальт.
Тебя послали вроде бы за хлебом,
В действительности же – на ля-ля-фа.
Весна морочит голову. И печень
Расширилась от тех, кто в ней сидит.
Хроническую хрень поправить нечем,
Исчерпан доверительный кредит.
Чадит листва, дожившая до марта,
И вспыхнув, догорает со стыда.
Идут навстречу люди, в чьи дома ты
Не будешь приглашённым никогда.
У мусорного бака остановка –
Оставил кто-то рядом сапоги.
Своей клюкой подхватываешь ловко
Обноски с респектабельной ноги.
О прошлой жизни редко вспоминая,
Не упрекаешь ни детей, ни жён.
И у тебя есть план – дожить до мая,
А летом и бездомным хорошо.
Солнце
Солнце-счастье, солнце-разум,
Солнце-властелин.
Всяк своё светило празднуй,
Своему молись.
Не ломись – в окно и в двери –
Завтра рухнет всё.
Мы потерпим, мы поверим,
Мы себя спасём.
Птицы выучатся плакать,
Плакальщицы – петь,
Превращать земную слякоть
В золото и медь.
Мерой мира время сверим
С вечной суетой.
Солнце-бездна, солнце-берег,
Солнце-звук пустой.
Егорка
Вещество не виновато,
Что стабильно до поры.
Распадётся мирный атом
На отдельные миры.
С горки катится Егорка,
А под горкой рак лежит.
Пиво, пенисто и горько,
По дороге вдаль бежит.
Там, вдали за речкой сотня
Необученных бойцов.
Жгут костры, глядят в сегодня,
Отвечают за отцов.
Завтра чёрное нагрянет
Ожидаемо вполне.
Не курить бы на ночь дряни,
Если истина в войне.
Вот и выпита касторка.
Водка. Скальпель. Полный мрак.
Простынёй накрыт Егорка.
Рак свистит: пора, пора!
Дуо
Сам себя назначишь корифеем
И давай о вечности звонить:
Кто из вас двоих аутодафее,
Чья прочнее тоненькая нить.
С нежностью милашки-крокодила
Судишь тех, кого не проглотил,
И шипят они «судью на мыло»
В беспросветной святости кадил.
А давно ли кроликом невинным
прятался в нещипанной траве,
Думал, сверху вечности не видно
Тараканьих скачек в голове?
Мылом, мылом, мылом электронным
Поутру промытые мозги
Тронулись вагончиком с перрона
Станции с названием «Ни зги».
Пялишься в окно заворожённо –
Горизонт иконками оброс –
И корчуешь из себя пижона
Под наркоз мелькающих берёз.
* * *
Тебя не было и не будет.
Остаётся принять на веру всё,
что до,
и представить, что после случится.
Ты и сам – дело случая.
Три расплывчатых фотографии –
доказательство детства,
но кажется, что родился больным стариком.
Столько тщетных усилий,
а в итоге один на один с бессонницей
в непролазной тоске по несбывшейся жизни.
Ты пришёл и уйдёшь беспомощным.
Одолев свой путь – короткий ли, долгий ли –
от воды до огня,
ты исчезнешь навек.
И некому будет вспомнить меня.
Сеть кого-то да принесёт.
Пламя бабочек, синее в синеве, различимо едва.
Птица синяя ищет рыбу и бьётся об лёд.
Холодно, холодно, холодно.
Сеть пуста.
Рыба, выйдя на берег, ищет ловцов.
Всё так сложно, что проще махнуть рукой.
Сердце-маятник, время – дамоклов меч.
Пугало
Истина где-то рядом
Разбегаются дороги.
В точке сходятся пути.
Мыши, львы, единороги –
Вам ли истину найти?
Небо голо, нивы сжаты,
Зёрна сохнут в закромах.
Где мой верный провожатый?
Всё – сама, сама, сама...
Извиваются дороги.
Горизонт утоп в лесу.
И владею пусть немногим,
До него не донесу.
На поляне – перепутье,
Время путает следы.
Всё равно куда свернуть, но
Не попасть бы в след беды.
Что ни доля – доля риска,
Риской мечен каждый ствол.
Солнце грузит жёстким диском
Мой истрёпанный подол.
Не сменить наряд неброский.
На потеху воронью
Я одна на перекрёстке
вечным пугалом стою.
Пробуждение
Гляну в окно спросонья –
Держат деревья высь,
Бабочка на газоне
Просит цветок – проснись!
Что-то щебечет утро
облачным кружевам.
Утро светло и мудро –
Слушай и не зевай.
Утром вывозят мусор.
Чисто и в голове.
Пахнет вишнёвым муссом
летний густой рассвет.
Чиркнет пичуга звонко
Солнцу – гори, гори!
И золотой иконкой
явится лик зари.
* * *
экранам синим пламенем гореть
а вместе с ними планам и привычкам
курсирует невидимая смерть
по улицам домам умам столичным
теперь трясись пока не грянул гром
считай часы считай что всё пропало
монетки прячет мальчик под ковром
на завтрак много на подарок мало
а за окном пугливы облака
и март ещё холодный и морозный
влюблённый мальчик воду льёт в стакан
для так и не подаренной мимозы
* * *
Вытравливаю девочку в себе –
эгоистичную,
капризную,
непризнанную.
Она бросается мне под ноги,
цепляется,
канючит:
«Не дай меня в обиду,
не выдавай – и я тебя не выдам»,
размазывает слёзы по паркету.
И вдруг,
умолкнув и калачиком свернувшись,
лежит безжизненна,
нелепа и хрупка,
белее белого над нею потолка.
Мой циник говорит –
Наплюй и разотри.
Я набираю в панике «103»,
кричу в неотвечающую трубку:
скорее помогите,
всё отдам
за пару всхлипов
истерички этой!
Но
завтра
всё расставит
по годам.
Мой добрый век
Ты дал понять: не моего ума
огромный мир, а ближний круг – тюрьма.
Историю творил и разрушал,
за души не давая ни гроша,
ты кровью умывался молодой,
надежды щедро сдабривал бедой.
Ты так несправедлив, ты так жесток.
Стекает время в ржавый водосток.
И стать бы на крыло давно пора,
да не хватает лёгкости пера, –
Всё в пух и прах, в сигнальный едкий дым, –
вовсю горят вишнёвые сады.
Мой новый Вертер потерял покой
И мучается выспренной строкой,
Пытаясь уложить в неё рядком
Всё то, с чем белый свет давно знаком.
Его приходом смену возвестив,
Себе не оставляю перспектив.
Но бесконечно правит свысока
Предел мучений добрая рука.
Лета маленькая смерть
нет на вспышку ни намёка
извивается туннель
размазня и неумёха
чем слабее тем сильней
подбирай по цвету пазлы
побирайся на ходу
подлецы голубоглазы
хоть хвали хоть негодуй
как ни фоткай миг короткий
бесконечный сюр во щах
жизни жалкие ошмётки
соболезнуй и прощай
солнце жжёт на дне колодца
утопиться и взлететь
будет перьями колоться
лета маленькая смерть
на один случайный выстрел
неслучайных стопицот
смех умрёт легко и быстро
маска
белое лицо
© Людмила Макеенко, 2020-2021
© 45-я параллель, 2022.