Амурное
«Что привезти тебе?» – «Цветик аленький.
Пап, ты же знаешь: чтоб краше не было…»
Небо всё в кляксах: Амурчик маленький,
Дерзкий бутуз с колчаном и стрелами,
Злясь, опрокинул свою чернильницу…
Скука – уроки чистописания!
Пусть хоть весь мир вверх дном опрокинется –
Что ему, душке, образование?
Если младенцем со взглядом ангельским,
С детской глумливой своей улыбочкой –
Брендом заделался, богом каверзы,
Символом сложенных половиночек?
Что ж, не пустили его на улицу,
Лук отобрали – лишили радости…
В угол забился, сидит и дуется.
А у людей – ничего не ладится.
Город скучает – больной, засаленный,
Ветер гоняет листву пожухлую…
Ну неужели не сможем – сами мы?
Без пацана – самодура пухлого?..
«Девушка…» – вот, уже получается!
Дальше полегче, ведь осень длинная…
Небо? Подумаешь, нам без разницы.
Сам насвинячил – пусть сам и вымоет.
Бытовое
Мощь свирепого рыка пронзает эхом
Галереи, каморки и переходы.
Предсказуемость новой шальной потехи
Далеко превосходит прогноз погоды.
Волны гнева – по окнам (летит слюда лишь),
Сотрясают старинную кладку башни…
Ты устало и ласково наблюдаешь
Столь привычный, приевшийся рукопашный,
Подбираешь осколки разбитой вазы
В белоснежной, тобою белёной, спальне.
Предки смотрят с портретов, слегка чумазы –
Осуждают за копоть на покрывале…
На лугу за мостом – голосина трубный:
Снова чучело с палкой, в стальных доспехах.
Ах, «на бой» – начинаются танцы с бубном!
Значит, кто-то кого-то спасать приехал.
Если мост развести и закрыть ворота,
Да следить, чтобы ров не мельчал под кручей –
Он забудет и сам, что хотел чего-то.
Покричит и уедет – не первый случай.
Пара миль до трактира, и пиво – к вобле…
Наболтает с три короба, спляшет с саблей.
Утром выйдут газеты: «Огонь и доблесть!»
(Нам сперва их носили, потом отстали).
Ты – останешься.
День перельётся в вечер.
Тень от замка коснётся опушки леса.
Мы зажжём в канделябрах витые свечи –
Почитать про дракона и про принцессу…
Белоснежная спальня в привычном шоке,
Впечатлений хватило б на том преданий.
У тебя на ладонях следы ожогов.
У меня – неизбывный комок в гортани.
Наши земли обширны, права исконны,
По легендам в деревне слагают песни.
Ты всю жизнь приручаешь моих драконов…
А своих завести – недосуг. И тесно.
Не так
Опять не так?.. в который это раз?..
Уж сколько рёбер, яблок и потопов,
Апостолов, поэтов, остолопов,
Разорванных страниц, влюблённых глаз,
Охапок недосохшего белья,
Остывших, недопитых чашек чая,
Забвения прекрасного начала,
Тоски осиротевшего жилья,
Некнижности затасканного слога,
Недвижности застывших облаков...
Опять не так. Всё горько и легко –
Как вздох разочарованного Бога.
Водовозное
Счастье просто и беспородно, если выберет – то само.
На обиженных возят воду, на волшебниках – эскимо.
Водовозы усталым шагом измеряют пути в длину:
Каждый тащит свою баклагу, даже, может быть, не одну.
Ничего никогда не поздно, если выберут – то тебя.
Кто-то щедро насыплет проса зимним встрёпанным голубям.
Это каждому, это даром. Не пугайся, не потеряй…
Серебром отливает старым под ногами прибойный край.
Безотчётной тревогой мечен, безотчётным восторгом пьян,
Отцветает багряный вечер, зачерняется по краям.
Тени резче, острей инстинкты. Тянет сыростью из лощин.
Солнце валится в паутинку, паутинка слегка трещит.
Солнце грузом чужого смысла оседает в густой пыли…
Дай-ка вёдра и коромысло: воду нынче не привезли.
Стихийное
если (когда) коснуться узнать обнять
свет одиночество тёплое на губах
время Огня это будет время Огня
глина узор отпечаток клеймо судьба
если (когда) поверится отболит
след на песке и дорога и пыль и прах
время Земли это будет время Земли
корни побеги соки надрез кора
если (когда) взвихрит полыхнёт костром
искра звезда неизвестность движенье штор
время ветров это будет время ветров
воздух движенье небо дыханье шторм
если (когда) потянется влажный дым
лиственно пряно под корень до дна дотла
время Воды это будет время Воды
дождь и река и лодка и без весла
Аюттайя
Гору накрыло небо – хрустальный панцирь, вырос под небом город – и стал великим. Будды сжимали лотосы в тонких пальцах, Будды хранили мир в узкоглазых ликах. Пламя пришло внезапно и отовсюду, пламя плясало ярким священным цветом. Отсвет огня ложился на плечи Буддам, Будды не отворачивались от света.
Город лежал в руинах пяти столетий, люди ступали в обуви на пороги, верили: боги счастливы, если где-то свергнуты с пьедесталов чужие боги. Город лежал открытой смертельной раной, пачкая кровью складки своей постели. Люди входили в боль закопчённых храмов. Буддам в глаза, наверное, не смотрели.
Камень одним ударом не переломишь – камень, рождённый миром в его начале. Люди рубили яростно и наотмашь, Будды сжимали лотосы и молчали. Если безумью в мире дано свершиться, то и дела во славу его свершатся. Люди рубили по узкоглазым лицам, по головам, плечам, по цветам и пальцам…
Город лежит под небом семи столетий, город под пеплом выжил в эпоху мрака. Тот, кто смотрел в глаза неизбежной смерти, смотрит на мир без жалобы и без страха. Будды сидят на стёртых седых ступенях, в трещинках мелких камень шероховатый. Будды хранят Вселенную, как умеют – сотни безруких и безголовых статуй.
Прозрачное
Сквозь день – увидеть небо и дома,
Смотреть, как воробьи в весенней луже
Резвятся в отражённых облаках,
Не ожидать от птицы молока,
И впитывать тепло, и молча слушать,
И не бояться горя от ума,
Марать бумагу росчерком пера,
Касаясь слов – внимательно, незряче,
И ощущать, какая глубина
Просвечивает, синяя, до дна –
Сквозь день, настолько тонкий и прозрачный,
Что страшно провалиться во вчера.
Над крышами
Пойдём сегодня гулять над крышами –
Там город тихий, почти неслышимый,
Там воздух держит, и можем выше мы –
Огромнокрылые,
Летучемышие,
Девятижизненно
Десятикратные.
Огни в тумане – цветными пятнами,
А мы над ними – босыми пятками.
Ты хочешь неба – бери, бесплатное.
Наш тусклый город – он навсегда устал.
Уйти нетрудно – держись, считай до ста.
Гулять над крышами – разве шалости?
Пойдём, пожалуйста. Ну, пожалуйста.
Насквозь
Если забудешься и уснёшь –
Сны не о том, не те.
Тёплый, обильный и тучный дождь
Кормит своих детей.
Прошлое с будущим – на мечах,
Небо в подкову гнут.
Ты ни при чём, и тобой сейчас
Меряют тишину.
Цепким, настойчивым проросла
Смутная боль в груди.
В трижды четыре морских узла
Скручены все пути.
Кто-то войдёт в твой непрочный дом,
Миру подправит ось…
Линия жизни прошьёт ладонь –
Прямо сейчас, насквозь.
Льдистое
В ночное тёмно-синее ничто
С вкраплениями льдистого сиянья
Врисован холод – жгучий, окаянный,
С отточенной кинжальной остротой.
И мы тоскливой осенью больны…
Стих входит под лопатку со спины
И вылетает – рвано – через горло.
Два дерева в обнимку – в жёстком порно
В экранной раме моего окна.
Душа невольным страхом сведена
И видит мир неверно и неполно…
Терпи, моя родная, будет больно:
Тебе ещё полгода до весны.
Заройся и укутайся плотней
В подшёрсток ноября, сухой и тёплый,
И нарисуй на запотевших стёклах
Понятное двоим – тебе и мне.
Мир седьмой
Итак, седьмая планета, которую он посетил, была Земля.
А. де Сент-Экзюпери, Маленький принц
В этом мире я только прохожий...
С. Есенин
Этот мир не похож на другие. Я видел всякие.
Притяжение давит – поймает и держит якорем.
Одиночество здесь на ночную тоску помножено…
В этом мире я только прохожий – мне не положено
Знать, как щерятся пОлночи комнатами безуглыми…
Здесь полно баобабов – похоже, давно не убрано,
Здесь полмира невстретивших всех остальных – невстреченных,
Здесь сперва приручают, а после уже ответственны,
Здесь уходят в себя невозвратно и без прощения –
Деловые, немые, бесследные, оглашенные.
В этом мире я только прохожий, бродяга с улицы,
Эта ночь обовьётся, вопьётся – и небо сбудется…
Подожди меня, роза – за преданность платят жизнями…
Мир седьмой провожает скитальца глазами лисьими.
Трудно сбрасывать кожу
– Нелегко сбрасывать кожу, – сказал Каа…
Р. Киплинг, Маугли. Весенний бег
Дрожь по кольцам – пока ещё слабую – усмири: ожидание полнится страхами до краёв… Это будет неясное жжение изнутри – беспокойное, неотвратимое, не твоё. Неотступным предчувствием брошенности на смерть, неотвязным предвиденьем шаткости всех основ – опасенье не то опоздать, а не то – успеть, квинтэссенция мыслей, абсурд бестолковых слов,
Приговор обнажённости – жгучий и ледяной, приговор обречённости – яркий до слепоты, неназначенный, непредрешённый, неименной апокалипсис детски-беспомощной наготы… И, узорчатой лентой врисовывая в песок устаревшее прошлое, списанное в утиль, ты опять – на короткий, по мерке вселенской, срок – подчиняешься слову «живу» вместо слова «жил»,
Ты пронизан неистовым знанием, что к чему, ты почти умираешь от близости к тишине, ты остался бы вечно счастливым в ущерб уму, ты и вправду не хочешь себя защищать извне – но прозренье не вечно, не вечен сезон дождей, из расщелин земли вымывающих боль и грязь. Так бывает – увы, не предскажешь, когда и где...
…трудно сбрасывать кожу – особенно в первый раз.
Котя, не плачь…
Котя-Котенька-Коток,
Котя – серенький хвосток,
Приди, Котя, ночевать,
Нашу деточку качать...
Котя, не плачь, мой серенький, ну не плачь.
Просто такое время – палач, не врач.
Просто коту написано на роду
Высмотреть в тёмной комнате темноту.
Песенку ты мурчал, колыбель качал –
Дети взрослеют, сонные, по ночам,
Время быстрей теченья речной воды...
Первый растит овец, а второй – плоды.
Римское зелёное
Выйди к реке и слушай зелёный гул.
Думай о чём-то медленном и своём,
Не на бегу,
На лугу
Под большим холмом.
Выйди к реке, смотри на зелёный свет,
Свет на воде качается и блестит.
Времени нынче нет.
Время – в пути.
Выйди к реке и слушай неясный звук.
Вздрогни, спустись и раздвинь тростник:
Так не бывает, чтоб сразу двух.
Чтобы двоих.
Ляг у воды, не спрятавшей все концы.
Ты теперь будешь – мир.
Дай им найти сосцы,
Lupa, корми,
Ляг и пусти под светлую шерсть на брюхе.
Вечность снимает слепок.
Старые боги глухи,
Новые – слепы…
Лемеховое
Это – твоё, если стала земля мала:
Будут тебе окоёмы, леса, века.
Крытые лемехом старые купола
Тянутся в низко летящие облака.
Зябко да ветрено – Боже не приведи,
А приведёшь – защити, отведи беду…
Лемех становится серым, когда дожди –
Самое меньшее, дней пятьдесят в году.
Скрипнет непрочная паперть: иди, войди.
Мысь растечётся по древу, как мысль – меж строк.
Лемех становится серым, когда дожди.
Издали кажется – старое серебро.
Не…
Не жалею, не зову, не плачу…
С. Есенин
Вдруг понимаешь, что поздно уже не сметь
Петь вдохновенную ересь про жизнь и смерть.
Сколько осталось пути – половина, треть?
Я не жалею – а толку теперь жалеть?
Гамбургский счёт актуален и не смешон.
Плед и вино – пусть банально, но хорошо.
Кот на диване – пушистый родной пижон.
Я не зову: кто хотел, тот уже пришёл.
«Сколько мы вместе?» – «Да столько и не живут!»
Видим в окно облетающую листву.
Жизнь полосатая – спелый степной кавун.
Я не реву, ненаглядный мой, не реву.
Карандашное
Здесь на часах всегда «потом» и у посуды лёгкий крен.
Мой первый внук рисует дом и море у смолёных стен.
Как хорошо, что есть у нас запас цветных карандашей!
В его мирке всегда «сейчас» – простая мудрость малышей…
Невесткин очерк пухлых губ, от сына – тёмно-чайный взгляд.
Мой мальчик ласков и неглуп, и в чём-то, кажется, талант:
Он помнит зыбкий облик сна и создаёт его портрет,
Он дарит морю имена и ветру говорит «привет»,
Он полагает цвет живым, он знает лучше и полней,
Как много алой синевы в зелёной пенистой волне…
Важнейших дел числом под сто у неуёмного внучка:
Возиться с кошкой и котом, кормить корову и бычка,
Смеясь, ловить дрожащий луч на гладко струганом бревне,
За отраженьем мягких туч следить в неверной глубине.
Пока плывёт надёжный дом с чудным названием «ковчег»,
Я с внуком говорю о том, как шли дожди, как падал снег,
Как чёрно-белая зима писала мелом на стекле,
Как люди строили дома на твёрдой ласковой земле,
Как зрели яблоки в садах, как цвёл каштан, как вился дым,
Как в ручейках текла вода с дрожащей искоркой звезды.
Я расскажу, чтоб ты узнал, наследник сгинувших веков,
Что мир теперь, смолён и мал, плывёт беспечно и легко
В румяно-яблочный рассвет, упруго слушаясь руля…
…что прежней жизни больше нет.
Нам рисовать её с нуля.
©Людмила Калягина, 2016.
© 45-я параллель, 2016.