* * *
А всё предрешено.
И если суждено,
Приснятся на заре пророческие сны...
И ветер-вертопрах вдруг распахнёт окно,
Когда душа и плоть вдвойне обнажены.
И со стола слетят усталые листы,
Где жаркие слова сплетаются в стихи,
Где – на пределе чувств – все истины просты,
А помыслы – чисты, как первые грехи.
Лилит
Был день шестой. Ты славно поработал,
Всё именуя средь Эдемских кущ.
А за работу полагались льготы –
И Бог был молод, мудр и всемогущ.
Он обещал небесное блаженство,
Покой и отдых на закате дня,
И прилепить тебя навеки к женской
Душе и плоти. Только про меня
Забыл. А я была – ещё до Евы!
Ты оставался при своём ребре.
Но нам двоим взошло созвездье Девы
В том давнем, первозданном сентябре.
И мы бродили по пустому саду,
И звёзды тихо падали в траву,
И вкус у яблок был медово-сладок.
Мне не приснилось – помню наяву,
Как ты моих волос рукой касался.
Пьянели от нектара мотыльки.
Ты мне в глаза смотрел и отражался
В них, словно в лунном зеркале реки.
И мы с тобою в салочки играли:
Я убегала – ты меня ловил.
То вместе выше облаков взмывали,
То вниз, на землю, падали без сил.
И умирали, друг на друга глядя,
И возвращались к жизни вновь и вновь.
А в небесах, расшитых звёздной гладью,
Рождался свет по имени «Любовь».
Ещё бесплодно дерево Познанья
Добра и Зла, и древа Жизни – нет.
Тебя ещё пока не одурманил
Нагого тела нестерпимый свет.
И мы, как дети, – юны и невинны –
Пытались притяженье превозмочь.
А то, что губы – пряны, пьяны, винны,
То в этом виновата только ночь
Да терпкий сок раздавленных черешен...
Вокруг ещё – Эдем, а не Содом.
До Евы я – со мной ты не был грешен!
Грех появился на Земле потом.
Ева
Мне имя – жизнь. Меня зовёшь ты Евой.
Обречена на сладкий райский сон.
Евфрат – направо. Хиддекель – налево.
Назад – Гихон, а впереди – Фисон.
Тут нет разнообразья абсолютно:
Всё те же птицы, звери и цветы.
В Раю – ужасно пусто и безлюдно,
И очень скучно – только я и ты.
Мне не с кем перемолвиться словечком,
Уж я не говорю о паре слов!
И Бог мне обещал, что будет вечной
Вот эта пресловутая любовь?
До гроба мне выслушивать Адама,
Что снова Рай я плохо убрала?
Ах, если б только были чемоданы –
Немедленно бы их я собрала
И прочь из Рая мчалась без оглядки,
Хоть к чёрту на кулички – только прочь!
Мне эти ваши райские порядки,
Как в горле кость. Но некому помочь:
Я одинока. Как я одинока!
А муж – он, как всегда, объелся груш,
И сон – послеобеденный, глубокий –
Не доведи Господь – я не нарушь!
Мне надоело пыль стирать с деревьев –
Так громко называются они:
Познанье! Жизнь! – Словам теперь не верю.
Неужто так и будут мчаться дни,
Как близнецы, похожи друг на друга?
А клетка золотая – тоже плен!
И тело, что сегодня так упруго,
Когда-то превратится в прах и тлен...
Но... кто это среди ветвей мелькает?
И что за плод упал мне на ладонь?
Какой он мягкий, сочный, прямо тает
Под пальцами – его ты только тронь!
Так, может, откусить? Совсем немного,
Всего кусочек, капельку, чуть-чуть...
Ну что ж, что обещанье дали Богу!
Могу я в жизни, хоть разок, рискнуть
Нарушить ход истории вселенской?!
И пусть потом душа моя болит,
Я поступлю по-своему – по-женски,
Как чувство, а не логика велит.
Адам
Лунный демон, Лилит – белых лилий дурман окаянный,
Почему твоё имя приходит в рассветных стихах?
С неба звёзды слетают и бьются со звоном стеклянным.
Ева спит, разметавшись во сне после ночи греха.
На кудрях её пепельных – танец серебряных бликов.
На припухшие губы её в поцелуях моих
Положу две черешенки, огненных два сердолика –
Амулетами против укусов ревнивой змеи.
Я люблю тебя, Лил, не познавшую искусов Рая!
Но и Еву люблю. И любовь полуправдой гублю.
Я за слабость свою ненавижу себя. Презираю.
Проклинаю. Прощаю. И снова двух женщин люблю.
Что же ты так суров к неразумному сыну, мой Боже?
Отчего ты готов Древо Жизни сгубить на корню?
Мне осталась на память змеиная мёртвая кожа,
Я под Древом Познанья сегодня её схороню.
Ревекка
Любуется небо стыдливой луной молодою,
Закатный румянец украсил суровые горы.
Немало красавиц под вечер пришли за водою,
И с ними Ревекка стоит у колодца Нахора.
Нет девы прекрасней в земле плодородной Харрана!
Ревекка – учтива, отзывчива, трудолюбива.
У местных мужей кровоточат сердечные раны,
Но, видимо, для чужеземца созрели оливы.
Сверкают одежды её неземной белизною,
И стан её тонок и гибок, как ветка омелы
О, да! Исааку она будет славной женою,
Ему сыновей нарожает – отважных и смелых.
Так, может, безмерное бремя ей только приснилось,
И сына предать не пришлось досточтимой Ревекке?
Ах, сколько же солнц с той далёкой поры закатилось,
И сколько овечьих бубенчиков смолкло навеки!
Но горькая память ей душу дотла выжигает...
И вскрикнет Ревекка ночною испуганной птицей.
А сын её младший уже никогда не узнает,
Как наземь скользила сквозь пальцы её чечевица.
Колыбельная Далилы
Летят неумолимые часы.
Я ноши тяжелей не знала сроду:
Соблазн любви и преданность народу
Мной брошены сегодня на весы.
Да будет светлым твой последний сон,
Спи сладко, мой любовник златокудрый.
Едва забрезжит на востоке утро,
Я расплету семь кос твоих, Самсон.
Пробудит золотой пчелиный рой
В медовых прядях первый луч случайный.
Прошу, не поверяй Далиле тайну.
Молю, молчи, мой солнечный герой!
Должна я буду стражников позвать,
Как только твой секрет известен станет.
Ты одинок в чужом, враждебном стане.
Я так хочу тебя поцеловать,
Но разбудить боюсь. Увы, пора.
Мне нужно оставаться непреклонной,
А ты слова любви бормочешь сонно.
И бритва так безжалостно остра.
Вины моей прогорклое вино.
Вселился в душу демон вечной ночи.
Мне в каждом сне твои слепые очи
Лобзать до самой смерти суждено.
Суламифь
Но звёзды синеют, но иней пушист,
И каждая встреча чудесней, –
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.
Долгожданное чудо моё, Суламифь...
Мир не ведал такого со дня сотворенья,
И сегодня Господь ниспослал озаренье,
На любовные песни меня вдохновив.
Мне печатью на сердце легла Суламифь.
Это знают все дщери Иерусалима.
Голубица моя, я готов твоё имя
Петь средь лилий прекрасных и светлых олив.
Ты не сможешь меня разлюбить, Суламифь...
Мы вкусили с тобою от яблок желанья,
И слились воедино два наших дыханья,
Драгоценный напиток Любви пригубив.
В час, когда ты покинешь меня, Суламифь,
В лес лисицы уйдут сквозь прорехи в оградах.
Без садовника чахнет лоза винограда,
И пастуший рожок забывает мотив.
Но когда, по весне, ручейки зазвенят
В иссушённой ветрами долине Кидрона,
Убегу, хоть на день, от постылого трона
В наш с тобой виноградник – ловить лисенят...
Не смотри на него, Саломея!
Не смотри! Не смотри на него, Саломея!
Ты к нему подошла недозволенно близко.
Он подослан к тебе искусителем Змеем,
У него золотые глаза василиска.
Отвернись! Не гляди на него, голубица!
Сердце мне не терзай звоном диких тимпанов.
Он твоей оглушающей страсти боится,
Не танцуй для него танец похоти пьяной!
Но седьмая вуаль лепестком облетела...
Над толпой развращённой паришь ты нагая.
Всем доступно твоё совершенное тело.
Прекрати! Не танцуй для него, дорогая!
Это просто душой завладели суккубы.
Он признать вожделенье своё не посмеет.
Перестань же лобзать его мёртвые губы,
Умоляю: не надо смотреть, Саломея!..
Накануне
Глядите – да она брюхата!
Ату её! Забить камнями!
В грехе Мария виновата –
Так пусть гниёт блудница в яме!
Ишь, всё про Ангела толкует,
Что благовестником был Деве,
И поминает Бога всуе –
Мол, от него дитя во чреве.
Она опутана пороком.
Где дёготь? Вымажем ей двери!
Пускай послужит впредь уроком
Всем, кто противен нашей вере, –
Чтоб им не показалось мало,
Чтоб положить конец проблеме.
...Но над землёй уже сияла
Звезда в далёком Вифлееме.
Покаяние
Очей восточных спелые маслины
Пьянят сильней глумливого вина.
Мне имя не Мария Магдалина –
За что же гложет вечная вина?
Что ж голову я посыпаю пеплом
В неровном свете призрачной свечи?
Всё так же белоснежен легкий пеплум.
Семь бесов успокоились в ночи.
Но жарко плоти под льняным хитоном.
Увы, простоволосой и нагой –
Мне под тобой не выгнуться со стоном
Крутой эпилептической дугой.
Зачем же я молю об искупленье
Своих вселенских и земных грехов?
Упал рассвет, как грешник, на колени
Под проповедь библейских петухов.
© Людмила Чеботарёва (Люче), 1995–2011.
© 45-я параллель, 2011.