Любовь Гудкова

Любовь Гудкова

Четвёртое измерение № 16 (508) от 1 июня 2020 года

Я устроена много проще...

По стремительной реке сплав...

 

Марине

 

Век двадцатый не давал прав,

век двадцатый отбирал жизнь.

Перед вечностью поэт прав,

не умея потакать лжи.

 

Ты, Марина, хорошо взвесь:

злость людскую оторви-брось –

это только клеветы взвесь,

это только для петли гвоздь.

 

По стремительной реке сплав –

жизнь поэта – через ток дней.

Веры, слова и любви сплав,

безысходность, боль и страх в ней.

 

Горечь времени одной есть,

воспевать её на весь свет.

Даже в смерти свой резон есть –

утешения, увы, нет.

 

Й (и краткое)

 

Дай мне йоду замазать раны.

Да не яду, чудак, а йоду.

Эти раны ветрами рваны,

обречёнными дуть на воду.

 

Ну, не надо истерик. Что ты?

Уж не тронутый ты, не псих ли?

Я себя не отдам ни йоты.

Видишь, боли уже затихли.

 

Если что, я немного йогой

овладела. Теперь я – Будда.

Да не лезь со своей убогой

трепотнёй, всё равно забуду.

 

Я тебе не смогу и трети

рассказать, что со мною было.

Я в тайгу уходила, к йети –

эх, живут они там уныло…

 

И по стрит-авеню Нью-Йорка

я бродяжила месяц кряду...

Вспомнить сладко, а помнить – горько.

Нет, не йоду. Давай-ка яду.

 

Резервный пророк

 

«...Автомобили катятся по булыжной мостовой,

точно вода по рыбам Гудзона...»

И. Бродский

 

Тьма опустилась, город сожрал непроглядный смог.

Душно, как в банке, накрытой грязным обрывком тряпицы.

Души деревьев давно расклевали птицы.

Время ещё осталось, но

растеклось лужицей возле ног.

 

В этот протухший от ожиренья мирок,

в сонный Нью-Йорк не восшествовал, не ворвался,

просто запнулся-упал, а потом остался,

нет, не философ, не бог –

резервный пророк.

 

В серый, пустой, бесцветно-вонючий сток

раз окунулся, вышел и, преклонив колени,

буднично, как раз плюнуть, он

оправдал перед светом тени,

спас, отмолил и прах отряхнул с сапог…

 

С самой высокой горы оценив результат, подведя итог,

перепроверив: светит ли солнце, вода течёт ли,

яркость, контрастность и звук –

насколько отчётлив,

руки умыл, отчёт написал: «Всё, что смог».

 

А ночью по Тверскому ходят лошади...

 

А ночью по Тверскому ходят лошади,

И Пушкин улыбается на площади.

И город поразительно красив!

Газон лесною кажется поляною,

фонарь – луною. И брожу я пьяною

походкой, оставляя след-курсив,

 

и напевая песенку чуть слышную.

Играет ветер сорванной афишею,

читая вслух четыре буквы: МХАТ!

А кони, возомнив себя Пегасами,

над клумбами, как будто над пампасами,

стремглав неудержимым вихрем мчат.

 

Окружена особняками старыми,

ночными пробираюсь тротуарами

туда, где радость смешана с тоской.

Бульварные скамейки да излучины

до сантиметра навсегда заучены,

и выделены жирною чертой.

 

Здесь памятными стелами и плитами,

подсветкой электрической залитыми,

дома гордятся. А над головой

Два скакуна из племени икарова:

по масти от гнедого до чубарого

за место в небе бьются меж собой.

 

На них созвездья сверху смотрят выспренне.

Они ж копытом бьют. И сыплет искрами

на мостовую мелкое стекло

дождя. И в это самое мгновение

бронзовогривый жеребёнок гения

пытается подняться на крыло.

 

Всевластье снегопада над Москвой...

 

Всевластье снегопада над Москвой.

Зима. Ажурный свет. Хрустальный воздух.

Становятся рубиновее звёзды,

обшитые тесьмою кружевной.

 

Не потревожен гулом городским

под снежной шубой дремлет Долгорукий…

Доносятся пленительные звуки

из-под земли. И я спускаюсь к ним

 

гранитными ступенями на счёт,

раскисшим снегом, переходом гулким.

Вибрацией волшебной закоулки

наполнены. И музыка влечёт

 

к себе и останавливает там,

где создают гармонию вселенной,

Вивальди исполняя вдохновенно,

альты, и отзываются альтам

 

виолончели, скрипки, контрабас…

Смычки взмывают в потолок бетонный,

неистово дробя на обертоны

мелодию, пространство, время, нас!

 

Всевластье снегопада над Москвой

разрушено! И всё вокруг звучало

лавинным грохотанием обвала,

а после захлебнулось тишиной!

 

Clock-clock

 

Иду по асфальту я: цок-цок –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

С надломленной ветки течёт сок –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

Не спит муравейник – жилой блок –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

Смеётся с портрета поэт Блок –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

Как будто по телу идёт ток –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

По темечку, вниз до ступней ног –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

Я вырвала с корнем волос клок –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

Железною шпорой в больной бок –

Часы по-английски мне: Clock-clock.

Всё время, как бремя, как злой рок

Часы по-английски мне: Clock-clock.

Я злюсь, я зверею!.. Какой прок?

Часы по-английски мне: Clock-clock.

 

Фальшивы охи, стоны, поцелуи...

 

Фальшивы охи, стоны, поцелуи,

Фальшивы слёзы, но не всё ль равно,

Когда любить не кажется грешно,

И даже городских фонтанов струи

Нас горячат сильнее, чем вино?

Как будто кто-то Сильный превратил

Их в терпкий и пьянительный напиток,

И мы, гермафродитами улиток,

Без раковин, без платьев и без крыл

Сплавляемся в один бесценный слиток!

 

Я устроена много проще...

 

Я устроена много проще –

сломит чёрт ногу, руку выломит –

зацелована – святы мощи,

по воде написана вилами.

 

Отрываюсь, плачу̀ и пла̀чу.

На погосте сквозь землю вылезти,

раздавая богатым сдачу,

да сбирая у нищих милости,

 

ничего мне не стоит. Мощи

хватит – тысячи солнц внутри меня.

Вот такую ты, мой хороший,

так легко на другую выменял.

 

Знаешь, я ненавижу тебя. Очень!

 

Знаешь, я ненавижу тебя. Очень!

«За что?» – спросят глаза твои синие.

Растопят слова мои кружево инея –

Я повторю, громко, что есть мочи:

«Знаешь, я ненавижу тебя. Очень!»

 

«За что?» – спросят глаза твои синие,

А в них небо, и оно вверх тормашками...

– Но у тебя нет крыльев, бедняжка, и

Для тебя закрыты авиалинии.

«За что?» – спросят глаза твои синие.

 

Растопят слова мои кружево инея –

Крупными каплями он по щекам стечёт, и

Какие ещё между нами остались счёты –

Потушен очаг и разрушена ветхая скиния...

Растопят слова мои кружево инея,

 

Я повторю, громко, что есть мочи:

«Ты, только ты есть у меня на свете!

Только с тобой у меня могли бы родиться дети...»

В середине притихшей и устоявшейся ночи

Я повторю, громко, что есть мочи:

 

«Знаешь, я ненавижу тебя. Очень!

Ты любишь меня, но, как старая лампочка, вполнакала.

И этой твоей любви мне чудовищно мало!

Вот за это я разорву твоё сердце в клочья.

Знаешь, я ненавижу тебя. Очень!»

 

Лилит – Адаму

 

Тебе не жаль потерянного рая?

Я говорила: «Не вкуси плода!»

Но, своенравно чувствами играя,

ты пренебрёг обетами тогда.

Зарёванная, гордая, нагая

была я глиной под твоей ногой…

А рядом зубы скалила другая,

«Попробуй», – соблазняла, – «дорогой!»

 

и нарвала заветных яблок с древа,

не ведая, что дальше предстоит…

Так знай, что искусителя напева

не слушала бы мудрая Лилит!

А что ещё содеяла бы Ева,

когда в ребре и капли мозга нет?

Но ты, Адам! Как не боялся гнева

Его, нарушив волю и запрет?!

 

Всё та же, оскорблённая, босая...

Не мать и не сестра, и не жена

спустя тысячелетья вопрошаю:

«Ты за ошибки заплатил сполна?»

И снова ты, другую выбирая,

лишаешься блаженства навсегда.

Тебе не жаль потерянного рая?

Я говорила: «Не вкуси плода!»

 

* * *

 

Как по ножам я к исповеди шла

перед людьми и Богом виновата.

И божий страх стекал, как пот со лба,

и ожидала верная расплата.

Но, как и прежде, на глазах у всех,

я улыбалась, вспоминая грех,

 

и плакала… С тревогой и мольбой

смотрела в лица и не находила

ответа. Края ризы голубой

коснувшись и под свет паникадила

попав, забыть хотела этот стыд,

что пред глазами у меня стоит.

 

Но голубем во мне толкнулась жизнь,

когда вопрос встал строго: или-или.

Не убоявшись горьких укоризн,

я вырвалась из-под епитрахили.

Пусть грех, пусть блуд… Да как ни назови,

я не смогла раскаяться в любви!

 

* * *

 

Я в Сочельник просочилась к тебе в сердце.

Я проникла в твою крепость, к тебе в замок.

Я приникла к темноте твоих изнанок

И молилась о тебе-единоверце.

 

Я прильнула к твоему стальному торсу.

Я желала поцелуя, но не смела.

Я свой крестик теребила то и дело,

И гайтан мой оборвался, перетёрся.

 

Я несла тебе и золото, и ладан.

Я оставила себе всю горечь смирны.

Я давно уже смирнейшая из смирных.

Не гадала, но ты мною был угадан.

 

Я звезды не дождалась и причастилась

Твоих таинств и плодов твоих запретных.

Книги правы, но нарушила завет их

Так легко, что даже и не изумилась.

 

Тьма сгущалась. С ней в борьбу вступали свечи.

Как азартно ты и я с огнем играли!

Полночь близилась, и время по спирали

Уходило, торопясь вочеловечить

 

Образ твой. Как это, в сущности, нелепо,

Безрассудно и безумно, но волшебно…

Ночь и ветер! Вместо Храма и молебна

На соломе я сижу внутри вертепа.

 

Оказалась перед тягою соблазна

Я слаба. Но в этот час родится сила.

Отказаться от любви своей, мой милый,

Во спасение души твоей согласна.