Юлия Броварная (Винница)
Я тебя отпускаю
С пальцами в шоколаде,
С тайною в животе.
Месяц назад – в Элладе,
В прошлом году – везде.
В сон твой, в аську, в оконце –
Только бы отворил…
Здравствуй, ясное солнце,
Век без тебя не мил!
Морс без тебя не сладок,
Пешки – не в королев,
(Кошку хватил припадок,
Плачет бумажный лев…)
Мне подарили город,
Мне перешили фату.
Пробует первый холод
Складывать буквы на льду.
Книжки, что ты читал мне,
Песенки, что свистел –
Выжжены, как напалмом.
Только в саду свиристель
У облетевшей рябины
Выклюет сочную гроздь,
Всё – зашепчу, – Коломбина,
Всё, говорю, – улеглось…
Я не иду по следу
Гончей душе вопреки.
Я тебя отпускаю
С линий своей руки.
С тайною в животе.
Месяц назад – в Элладе,
В прошлом году – везде.
В сон твой, в аську, в оконце –
Только бы отворил…
Здравствуй, ясное солнце,
Век без тебя не мил!
Морс без тебя не сладок,
Пешки – не в королев,
(Кошку хватил припадок,
Плачет бумажный лев…)
Мне подарили город,
Мне перешили фату.
Пробует первый холод
Складывать буквы на льду.
Книжки, что ты читал мне,
Песенки, что свистел –
Выжжены, как напалмом.
Только в саду свиристель
У облетевшей рябины
Выклюет сочную гроздь,
Всё – зашепчу, – Коломбина,
Всё, говорю, – улеглось…
Я не иду по следу
Гончей душе вопреки.
Я тебя отпускаю
С линий своей руки.
* * *
Гомер не умер, только лишь ослеп
Под зуммер мух в полуденной клоаке.
Звенели гусли, цвёл болиголов
И львиный зев глушил площадный рёв
Давно не существующей Итаки.
Его ловил Асклепий – не поймал.
Куда как хитромудрей Одиссея
Он пыль дорог перетирал и сеял
В неё слова, отмытые от плевел,
Слова, навек избавленные жал.
Восходы за восходами, топча
Дорожной грубой обувью по всходам,
Его слова вминали тьмы землян
В бока земле, но будет Мандельштам
Читать пути у мысов по губам
И будут корабельные глаза
Глядеть в него с экранов эхолотов.
И ветер будет нам протяжно петь:
Входящих список мёртв до середины...
Но слышно, как Гомер идёт на свет,
И каждый незначительный предмет
С огромным миром связан воедино.
Арго разбит. Ложится на ребро,
Как охра на прибрежную холстину.
Скрипят уключины, им в такт скрипит перо...
...Так Кто-то наверху даёт добро,
Стихам перерезая пуповины.
Под зуммер мух в полуденной клоаке.
Звенели гусли, цвёл болиголов
И львиный зев глушил площадный рёв
Давно не существующей Итаки.
Его ловил Асклепий – не поймал.
Куда как хитромудрей Одиссея
Он пыль дорог перетирал и сеял
В неё слова, отмытые от плевел,
Слова, навек избавленные жал.
Восходы за восходами, топча
Дорожной грубой обувью по всходам,
Его слова вминали тьмы землян
В бока земле, но будет Мандельштам
Читать пути у мысов по губам
И будут корабельные глаза
Глядеть в него с экранов эхолотов.
И ветер будет нам протяжно петь:
Входящих список мёртв до середины...
Но слышно, как Гомер идёт на свет,
И каждый незначительный предмет
С огромным миром связан воедино.
Арго разбит. Ложится на ребро,
Как охра на прибрежную холстину.
Скрипят уключины, им в такт скрипит перо...
...Так Кто-то наверху даёт добро,
Стихам перерезая пуповины.
Вот лето…
Вот лето: самолётик, стрекоза
И что ещё прочтут твои глаза
С божественной распахнутой ладони?..
Кораблик в луже, лужа – в облаках,
А лодка подсознания легка –
И что ещё прочтут твои глаза
С божественной распахнутой ладони?..
Кораблик в луже, лужа – в облаках,
А лодка подсознания легка –
Пока не остановится река! –
Она плывёт, качается, не тонет
И говорит: воруются слова
И в пальцах – слива, а во рту халва
Горит от поцелуев, но молва
Страшней ТТ, безжалостней погони.
Вот мы: всё невесомей, босикомей,
Касательнее плоскости искомой.
А небо там синее да иконней,
Где только сердце сдало на права.
И говорит: воруются слова
И в пальцах – слива, а во рту халва
Горит от поцелуев, но молва
Страшней ТТ, безжалостней погони.
Вот мы: всё невесомей, босикомей,
Касательнее плоскости искомой.
А небо там синее да иконней,
Где только сердце сдало на права.
* * *
Только зверь и влюблённая женщина видят тебя насквозь.
Ты не помнишь собачьей морды, не помнишь её лица.
Сколько было зверей и женщин, покуда ты вкривь и вкось
Эту землю топтал… Но их взгляды длятся. Три мудреца
На арабском рынке, где ты выбирал оружие и коня,
Говорили: от глада, от мора, вора, воды, огня
Берегут тебя зверь и женщина, глядя в ночую тьму.
И пока молчат по-своему Милостивому Ему
Ни цунами тебя не возьмёт, ни смерч, ни самум,
Намотай на ус себе, запиши на ум.
Все глаза проглядели в ночую тьму и дневную даль,
Вот выходит она на порог и зверь её, и они – твои.
Потому попутными были муссон, пассат, и мистраль,
Потому идёшь домой, о, пресветлый царь, на своих двоих.
Потому домой идёшь. ...сколько было в пути домов,
Очагов и хлеба со вкусом чужой земли.
Ты устал, «останусь» – уста, отсекая, рекли, но кровь
Говорила: «Заговор, встань!» и два взгляда тебя вели.
Только зверь и женщина со своей ворожбой:
Ты – любим, любым дойди невредим...
И пока не сводят с дороги глаз, ты идёшь домой.
И пока идёшь ты, – над ними небо и Бог над ним.
Типичное решение неточных задач
Мы проснулись над морем, а моря уже и нет.
Только белое… нечто? ничто? полупотусторонний свет.
И не шли никуда, а добрались, удачно встав на ночлег
И край мира нашёл нас сам. Что ты скажешь ему, Олег?
Кисти Лема этот пейзаж или игра ума
И количеством выпитых рюмок не объясним… снима-
ем на радужку глаз на мыльницу и молчим:
Обусловить нечем, безумием не объяснить ничьим.
Что ты сможешь: шагнуть вперёд? повернуть назад?
«Ничего себе» – смажешь, мирам заглянув в глаза?
Что ты скажешь, каков будет путь и цель,
Если времени точен и непогрешим прицел?..
Ты сказал: когда ты вот так молчишь, – это да...
Как вода, как земля без следа человека. В таких местах
Замирают рыба, и птица, и зверь и тогда
Без труда нас находят слова из тепла и льда.
Это значимо, это так горячо, что (мне ты сказал)
На границе безмолвия плавится воском любой металл.
А край мира, – вот невидаль, – даль и дым.
Но раз тут он, давай свесим ноги с него, посидим.
* * *
Что, мечта нагая, на ничьём пути
Встала, как слепая – не к кому идти?
О вселенском рае, о святой любви
Вместе помечтаем, грустный визави!
Знаешь, этот воздух над большой рекой,
Хуже всяких розог – хлещущий такой.
Знаешь, эти камни… Розовый гранит
Памятью о друге без конца кровит.
И у самой сказки голубых кровей
Ждёт тебя волшебник Стебелёв Андрей.
И у края бездны с ворохом цветов
Ждёт тебя обманщик – Эндрю Стебелёff
* * *
Провожающих нет. Пуст перрон. Проводник успокоен.
Устаканенность быта на будущий день решена.
Провожающих нет - это как одинокий покойник,
Путник, ратник – не всё ли одно… тишина…
Угасающий свет застывает в оконном проёме –
Небо, как на иконах, в окладах вагонных оконец
И реторты вагонов стоят на путях в полудрёме.
Остаётся купить простыней на последний червонец
И сидеть, будто древние римляне, кутаясь в тоги,
И: «какая же ночь, дорогой, не случилась меж нами»,
И туда, где встречающих нет, не доехать в итоге,
Выйдя просто в раю, где всё милые да с шалашами.
Сергей Негода (Винница)
Настоятельница
Ты теперь у всех начальница, моих девственниц настоятельница.
А была моя искательница, а была моя искусительница.
Обольстительница, обличительница, возмутительница, подстрекательница.
Как пошла по стране околесица, и нашлиcь для тебя выраженьица:
созерцательница, прорицательница, вдохновительница, воздыхательница,
выразительница, заверительница, предводительница, повелительница.
А кому теперь не счастливится, раззадорить тебя, раскрасавица.
А была ты когда-то прелестная развратительница, истязательница.
величайшая утешительница, бездомовная христосвойственница.
Теперь Ваше Христово Величество, как невольничье городничество,
расточительное, разгласительное, величальное, избавительное.
А была в саду содержательница, предвозвестница и посадница.
И нельзя тебе в околичностях покрамольничать и посплетничать,
полюбезничать, покапризничать, и свою любаву развенчивать.
Смоковничная, власяничная твоя жизнь, как земля – ой черничная.
* * *
Узкий переулок мирозданья,
где туман луны и голоса.
При себе держу воспоминанье
твоего случайного окна.
Где влюблённых крыша наизнанку,
распугав роскошных голубей,
представляет старую шарманку,
очевидца на большой судьбе.
Лишь одно едва простое слово
я пытался записать в блокнот,
он сказал мне: так писать неново –
Дон-Кихот на рифму идиот.
А в глазах одна лишь распустёха
колесит на белом мерседесе,
а ты помнишь, как играл Витёха
в Петербурге и в шальной Одессе.
Обрусевшей улицы обычай,
как билет в обыденку – кино,
то-то, вспомни, как когда-то было
здесь потеряно пушистое манто.
Узкий переулок мирозданья,
где туман луны и голоса.
При себе держу воспоминанье
твоего случайного окна.
* * *
Ко всем чертям засохшие букеты.
Я знаю прежних пустырей цветы.
Они не вянут, как глаза в моменты
комиссионных кукишей любви.
Ежели при свечах в глухую полночь
нам было дожидаться своих мук,
топтать июнь, хлебнувши отолочья
царства небесного и то, что только звук.
Так эти чудеса и не условны,
и полон ими тихий крымский сад,
который залит белыми бутонами
случайных счастий, обошедших ад.
Наталья Иванова (Винница)
Sky-high
…и вот тот момент, когда
Сельма Оттилия Ловисса
Лагерлёф
Берёт в руки перо –
Момент равен
Аннигиляции,
«всё сопрягать» Льва Толстого,
Выходу в другой мир или
Возвращению из иного.
Нет, не скоро,
Но – да, Нильс долетит…
Париж
В Городе грандиозном,
улыбаясь собственной гордости,
всё те же памятники,
дома, слова
вплывают в День.
День.
Минута длится и вьётся.
Зеленоглазая Сена
презрительно щурится
в Небо.
Следы «конкордов» –
белые, белые, белые.
Вот и всё
о Париже.
Путешествие
Этой белой, туманной ночью
сердце выбелено до дна.
Этот Город наводит порчу:
вот – чеканная тень Петра,
силуэты Анны и Беллы,
Александра Благословенного
и сошла я с ума, наверное,
если верю своим глазам.
Но я вижу! – на перепутье,
продолжая Анничков мост,
вдаль уходит седой Крещатик
и незаданный не вопрос...
По какой идти мне дороге?
На какой разговаривать мове?
Был бы Днепр побратим Невы!
Так ведь нет – прихотливая Сена...
Вот куда мне! Уеду, уеду,
сердце соли комочком белым
растворю в зелёной реке.
И ни слова – о Днепре!
И ни слова – о Неве!
Лишь – парле, парле, парле...
* * *
Огни святого Эльма
недвижимо висят над кораблём…
Андрей Стебелев
В лесу вечернем и весеннем
белёсых пролесков туман
словно в объятии последнем
приник к темнеющим стволам.
И птиц тревожное прощанье
плывёт в медовой густоте.
Пустым, несбывшимся молчаньем
огни мерцают вдалеке.
Идти к ним – словно на распятье –
необходимость и тоска.
В лесу весеннем и вечернем
остаться, что ли, навсегда?
Андрей Стебелев (село Канава Винницкой области)
* * *
More than you can…
T. B.
День к закату, речка в темноту
Уплывает. Нефтяною лужей
Прирастает ночь, и на плиту
Ставится позавчерашний ужин.
Вентилятор крутит головой,
Как патруль милиции на рынке.
За окном нестройных песен вой,
И луна висит посерединке.
Шер поёт по-кельтски «Piu Che Puoi»,
Сон грядет под «Доктора Живаго».
Так бесстрашно сходят на покой
Принцы Тринидада-и-Тобаго.
Декабрь 2001
Kananga
* * *
Садится солнце в резеде,
На поплавке унылый клёв.
Слежу барахтанье в воде
Жуков, букашек, муравьёв.
Коровьим тянет запашком,
Кукушка давит на клаксон.
Комар целует за ушком,
Слегка мутит и клонит в сон.
Я сплю и вижу лопухи…
И копошение крольчат.
Ещё немного и стихи
Благословенно зазвучат.
начало июля 2002
Одесса
Бахчисарай
Там по колено травостой.
И валунами небо выткав,
Он никакой не золотой –
Седой и выгнивший, как тыква.
Воспетый Пушкиным фонтан,
Ахматовой – веков дремота.
Сменяет хана новый хан,
И облетает позолота
С арабской вязи на коврах
И с мрамора кривых фронтонов.
Опять на всём – татарский прах
И эхо будущих погромов.
Как козы с троп Чуфут-Кале
Бегут к загончику в пещеру,
Так мы, приникшие к скале,
Приходим от неверья к вере.
И в пасти солнца-упыря,
В его лучей хитросплетеньи –
Успенского монастыря
Неуловимое виденье.
июль 2003
Бахчисарай
Утопленница
Мой лот до дна морей…
Elster
Удивлена прыжками ламантина
Сквозь прорезь обручального кольца?
По правый борт изволь иного дива –
На дохлой рыбе – красная пыльца!
Я устриц отберу тебе от остриц,
Золу от плевел, стыд от срамоты,
Ты будешь мне послушной из искусниц,
Искусной из послушниц. Только ты
Не убивайся так. Уж как-то сладим,
Любовь – она ведь зла до дна морей.
Каштанов, каперсов, подводных виноградин
И соли вдосталь в храмине моей.
Сейчас утонет утлая ладья,
Проклятая. И седине тумана
Останемся навеки ты да я.
Я – это я. Ты – мать левиафанов.
14 июля 2006
Cayo Crande Island, FL
* * *
К моим стихающим стихам,
Похожим на тишайший вскрик,
Слабеющий Левиафан,
Как к губке уксусной, приник.
Приречной глины теплоту
До белых мух не уберечь,
И перельётся в немоту
Моя божественная речь.
17-19 июля 2000
Вороновица
* * *
Чуткой жути будильник быстр.
Шевеление у костра.
Сноп из снов и летучих искр.
Искромётна, резка искра.
День длиннее, короче ночь...
Зазевавшаяся звезда
С небосклона упасть не прочь.
Све-то-зар-на-я красота!
Слог изломан, витиеват.
Гладко выписаны слова.
Только это на первый взгляд...
Красота-то эта мертва.
1998
* * *
Что выросла такая связь,
Какой, быть может, не хотели…
Михаил Кузмин
Моя постель тиха как лёд
Во время ветренного лова,
Но сгинет ночь, и всё пройдет,
И не останется ни слова.
Мороз плетёт узоров вязь.
Сквозь сон вы брякнули с постели,
Что выросла такая связь,
Какой, быть может, не хотели.
Шумовкой выловил звезду
И отпустил обратно в прорубь.
Быть может, я с ума сойду,
От невозможности злословить.
1992
Марина Акимова (Винница)
Баллада о шахматной битве
Ю.Дончак
Покуда лёгкие ладьи качаются в волнах квадратных,
А кони рвутся, и сопят, и клетки бешено грызут…
Я не отправлена в ферзи, я стала пешкой аккуратной,
И не найти меня среди восьми, присутствующих тут.
Походка быстрая ферзя и дальновидна, и изящна,
Король же сдержан и суров – далёкий край его манит,
И офицеры-близнецы вступают в дальний бой блестяще,
И слава брызжет на бока отполированной брони…
Грохочет грозный миттельшпиль – схлестнулись две достойных силы,
И бьются не на жизнь – на смерть, и погибают на ходу,
Перевалившись вдруг за край, где так безвидно и уныло
Царит бесклеточность, откуда в бой уже не попадут…
Пока метались по доске фигуры, схватываясь смело,
Я тихо двигалась вперёд – опасны тропы и узки.
Сменялись трижды день и ночь, четвёртая заря зардела
И осветила край чужой – безмолвный край доски.
Его достигнув, я вернусь, волшебно став стройней и выше,
Одним движением всего теченье боя оборву,
Осядет медленная пыль, мир станет трепетней и тише,
А кони рвутся, и сопят, и клетки бешено грызут…
Я не отправлена в ферзи, я стала пешкой аккуратной,
И не найти меня среди восьми, присутствующих тут.
Походка быстрая ферзя и дальновидна, и изящна,
Король же сдержан и суров – далёкий край его манит,
И офицеры-близнецы вступают в дальний бой блестяще,
И слава брызжет на бока отполированной брони…
Грохочет грозный миттельшпиль – схлестнулись две достойных силы,
И бьются не на жизнь – на смерть, и погибают на ходу,
Перевалившись вдруг за край, где так безвидно и уныло
Царит бесклеточность, откуда в бой уже не попадут…
Пока метались по доске фигуры, схватываясь смело,
Я тихо двигалась вперёд – опасны тропы и узки.
Сменялись трижды день и ночь, четвёртая заря зардела
И осветила край чужой – безмолвный край доски.
Его достигнув, я вернусь, волшебно став стройней и выше,
Одним движением всего теченье боя оборву,
Осядет медленная пыль, мир станет трепетней и тише,
И с облегченьем я швырну корону в чёрную траву.
Четырёхэтажный эпатаж
Эпатаж – излом круженья, жуть,
Блеск и неизбежность пораженья,
Всплеск – и тут же илистая муть,
Слов витраж – условность отраженья.
Перегиб – круговорот – портал,
Перехлёст меча по водной глади.
Перелёт, сменяющий провал
Слова, нет, единой рифмы ради.
Эпатаж – иллюзия греха,
Эфемерность силы-славы-слова,
Сбойная гармония стиха –
Зыбкая зеркальная основа.
Снова губ губительный изгиб –
В душераздирающие строки,
И стихи для перекорма рыб,
И немые вечности упрёки…
* * *
Словами силясь зев судьбы забить,
Умилостивить сумрачную жницу…
Чтоб помнить сны, но сущее забыть –
Мы рвём и рвём страницу за страницей,
Но не бумагу строки-звери рвут,
Чтоб скорчиваться в спичечном пожаре –
Взрезая души, никнет чёрный кнут
К сердцам, что врозь растут, а бьются в паре.
Все двери растворимы… Но они
В себе самих лишь стуком эхо множат.
Пульсируют, как боль, пустые дни
И ночи холод боль рождает тоже.
И мир так пуст, когда зерцала глаз
Не отразят любимого хоть раз…
* * *
Не вечно же придётся возвращаться
Под рокот пререкающихся волн
От поисков сомнительного счастья
В надёжный дол…
В знакомый дом, где всё почти как прежде,
(за редким исключением могил,
Несущих лик невосполнимых прежних
И тени крыл…)
Влекомый тем, что ближе и понятней,
Естественней уже…
А не мечтой капризной и невнятной –
Не вечно же…
Под рокот пререкающихся волн
От поисков сомнительного счастья
В надёжный дол…
В знакомый дом, где всё почти как прежде,
(за редким исключением могил,
Несущих лик невосполнимых прежних
И тени крыл…)
Влекомый тем, что ближе и понятней,
Естественней уже…
А не мечтой капризной и невнятной –
Не вечно же…
Леонид Борозенцев (Винница)
* * *
Ещё нежна печаль, ещё терпима боль,
Ещё податливы сомнений вереницы,
Ещё не изменила нам любовь,
Заката уголёк ещё дымится.
Но мы уже стоим у берегов,
На разных полюсах натянутого лука –
Меж нами – пенье стрел враждующих богов
И мутная река по имени Разлука.
По ту сторону храма Гекаты
Здесь солнце спускается дольками света,
А сполох травы в ожиданьи заката
Становится медным. Здесь сны безответны,
В цветах не мерещится символ утраты.
Спелёнаны вечностью лица капусты,
И кажутся скрипками груши надрезы,
И не бередят бесполезные чувства.
И воздух без привкуса дна и железа.
Ни алых ночей, ни смертельного страха.
Лишь изредка гильза Луны на ладони,
Уснувшего в млечной могиле монаха
Сверкнёт об ушедшем и в ветках утонет.
Здесь в папки упрятаны падшие судьбы –
В надёжных шкафах. Их никто не поднимет
До уровня глаз, не прочтёт, не осудит,
Не вспомнит твоё настоящее имя.
* * *
Con la tarbe
Se cansaron los dos o tres colores…
J.L.Borges
К вечеру вновь выдыхаются красок оттенки,
Тешась усталостью, в двух или трёх замирая.
Медленно катится в ночь, как монета в пристенке,
С крыши сорвавшись Луна: с её острого края.
В мутном колодце двора отражаются звёзды.
В пепельных окнах и луже – зеркальном обрывке
Пенного неба. И, кажется, мир этот создан
Вечностью и
молоком в незавязанной крынке.
* * *
Танцуй в темноте, моя девочка, не смотри…
Ольга Пошуруева
Девочка, ты говоришь, что танцуешь,
но тени – тусклы, зрачки – немы.
Не открывай свой ЖЖ всуе:
твой Наутилус увёл Немо.
Время – река, но пуста фляга –
впрок не напиться минут счастья.
Кто он: Гомер, Маргадон, Яго, —
путник, что долгие сны скрасит?
Вот и весна – вразлетай юбки,
дни веселей, но саднит память –
бросить бы всё, да растёт Юрка,
и не уткнуться в плечо маме.
Девочка, в танго на три клетки
лестничных (больше ли нам нужно?)
мир на ладони застыл склепом —
спелой улиткой в пустой кружке.
© Лирики Transcendenta, 1992–2010.
© 45-я параллель, 2010.