Линор
Горалик

* * *

Друг мой Пётр, как вьюга разыгралась! 
Как обводит нас смертным хороводом, 
поднимается царскими столбами, – 
за четыре шага тебя не вижу. 
  
Только голос твой всхлипывает сквозь 
     вьюгу: 
«Упаси нас, Господи, и помилуй». 
Друг мой Пётр, Господь ли тебе 
     заступник? 
Коли руки твои красны от крови, 
не отбелишь Господними снегами, 
не утрешь слёзы покровами вьюги, 
не согреешь горла платком метельным. 
  
– О, мои товарищи, сиречь братья, 
я не стал бы плакать по Катерине, 
ни по страсти чёрной и непробудной, 
ни по родинке тайной и пунцовой, – 
ибо есть у нас, братия, нынче бремя 
поважнее любви, тяжелее смерти. 
  
Лишь тогда я лью ледяные слёзы, 
когда вспомню, что Катькин цыплёнок 
     умер. 
Он такой был прелестный и весёлый, 
он протягивал ручки мне навстречу, 
он меня слюнявил, смешил и тешил, – 
наш с Катюшей пичуга ясноглазый, 
наш цыплёнок, воробушек, поросятко. 
А потом он ступил на ту дорогу, 
По которой, увы, нельзя вернуться. 
Тут-то Катя пошла умом немножко. 
Тут-то Катя пошла налево-право. 
Тут-то всё и пошло через колено.