Лилия
Гущина

* * *

Стынет кофе в столовой студенческой
Не расписаны мы, не венчаны,
Не пристаены, не пристроены,
На чужих ароматах настояны.
У буфетчицы взгляд настороженный.
Целоваться начнут. Не положено.
Что же делать невечным, невенчанным,
Опрометчивым, переменчивым?

* * *

Из воска лбы, из пакли – букли,
Фанерный флот.
Играют самодержцы в куклы,
Держава ждёт.
Потом гвардейцев рослых гладят,
И лечат шанкр,
К виску литой подсвечник ладят,
А к шее – шарф.
Картёжничают и лютуют,
И бьют ворон,
И пальцы сальные литуют
Страничек лён.
Обеды, фейерверки, пакты,
Похмельный пот.
Ну а она, шлифуя тракты,
Все ждёт и ждёт.
Спроси – чего?
Начнёт смущаться,
Во мгле блуждать.
Векам – идти, земле – вращаться,
России – ждать.

* * *

Марсианские хроники Рея
Я читаю в Пушкинском сквере.
А вокруг лицедействует город,
Он блистательный лицедей.
И надутый, как бонза в партере,
На макушке бронзовой – голубь.
Нет святыни для голубей.
И внезапно перемешала
Голова моя, точно миксер,
Муляжи коварного Марса
С мирным градом, где правил Гвидон.
А вокруг дискутирует масса,
Как менять неизменный мир сей,
Кто – Мессия, а кто – масон?
Я прекрасно её понимаю,
Это пареной репы проще.
Я сама третий год наощупь
Разминирую собственный мозг,
Закупая отрезы крепа.
Без намёка их закупаю.
Просто жизнь, в отличье от НЭПа,
Ненадолго, но тоже всерьёз.

* * *

Ничего по-прежнему не жаль.
Белый локоть – чёрное крыло.
Ласточка с панелей Пляс-Пигаль,
Для тебя я выставлю стекло.
Пигалица – Эйфелевой в рост,
Города гортань, певучий нерв,
За твою любовь поднимет тост
Мёртвый молодой легионер.
Что судьба? Заплёванный перрон,
На бинты изорванный батист.
Но звучит в ночи аккордеон,
На последний он включён регистр.

* * *

Кувшинки зябнущий двойник,
Эфира треск и всплески рыбы,
На месте диск и детский крик,
Плюс три войны и перегибы,
А минус – эта, из колец
Коллекции, вся взгляд и нечто.
Забытый жальник, голубец…
Хотела помянуть, да нечем:
Вопрос об истине открыт.
Ищи-свищи (вот фас, вот профиль)
Философ, пьяница, пиит
Или другой такой же профи.
А мне беглянка не нужна,
Ни под конвоем, ни с повинной,
А мне достаточно окна
С почти столетнею Ириной
В избе напротив. У нее
Словарь не густ, но крепки жилы.
Вчера молились мы вдвоём
За тех, кто жил, о тех, кто живы.

* * *

Уходили пешие,
Уезжали конные.
Взгляды безутешные,
Женские, иконные.
Вёснами зелёными,
Зимами суровыми
Расставались жёнами,
Вековали вдовами.
Дальняя сторонка
Зашивала травами
То кольчугу звонкую,
То шинель шершавую.
С пулями и стрелами,
Тёмные и русые,
Под листвою прелою,
Под землёю грустною.
Разливались вешние,
Остывали сонные.
А они всё прежние,
Пешие да конные...

* * *

Рассвет осенний, желтоглаз и жилист,
По проходным рассеивал народ.
А эти двое вовсе не ложились,
И на губах её не высох мёд.
Прохожего царапало отличье
Замедленных до шелеста шагов
От электричек, утренних яичниц,
Ячеек, светофоров и долгов.
А дворничиха в выцветшем халате,
Им глядя в след, решила ни с того
И ни с сего, что хватит, хватит, хватит
Терпеть, что нынче ж выгонит его...

* * *

Плыл по Чёрному морю в Стамбул эмигрантский корабль.
На корму пробирались по палубе с разных сторон
Ты – кромешный картёжник, кокаинист, мизерабль,
Я – тепличная барышня, бледная как анемон.
Чтоб столкнуться и, в полном согласии с книгой судеб,
Раскрутить, как рулетку, солоноватый вальсок.
Но за шаг до кормы застрелился какой-то студент.
Было модно в те годы, чуть что – сразу пулю в висок.
И откуда он взялся, потерянный тот пассажир?
Ах, не зря их хоронят вне кладбища и без креста!
Растянулась почти на полвека напрасная жизнь –
Ты не бросил меня, я не бросилась в Сену с моста.
Приходилось несладко, наверное, нашим послам
Утрясать по олимпам эфирные эти дела...
На корме у столетья свиданье назначено нам,
И я рада, что мода на самоубийства прошла.

* * *

Прядут грозу над озером стрижи,
И с жадностью ныряльщиц дышат травы.
Я утром разминаю падежи,
Как за ночь занемевшие суставы.
Но звательный не лепится никак...
А, может, просто не пластично имя,
Хотя из древних. Занырнув в гамак,
Русалка спит под окнами моими.

* * *

Тёмный ангел двуличен. Светлый ангел двулик,
Но земному зрачку не заметить различье.
Побрести бы в колонне перехожих калик
До макаровых пастбищ, где потчуют бычьей
Кровью. Было когда-то такое вино.
Помнишь? Сахар, корица и не доводить до кипенья.
А потом возвратиться к тебе ясновидящей. Но!
Где терпения взять? Я не ангел, и нету терпенья.
Лучше веки сомкну по совету Бальмонта. Склонись
Надо мною, как звук над покорной склоняется нотой.
И какая мне, собственно, разница – вверх или вниз?
Где пространство безмерно, там нет направленья полёта...

* * *

Здесь всё не так. Теперь деревья парка
Листву роняют из усталых рук.
И слышится каштанов лёгкий стук,
И чёрная по листьям бродит галка,
И солнце, утомлённая сиделка,
У изголовья осени стоит,
И медленно навстречу мне скользит
Из-за стволов пустынная скамейка.