Лиене
Ласма

Трилистник

Медовый мелилот желтеет на земле.
Расти и шелести, а шалости – излишни!
И лёг на душу мне засушенный трилистник.
И душно на моём воздушном корабле.

В такой недобрый час – не отвести беду.
Помолятся за нас – да не осыплют рисом...
Привязанный к земле не улетит за бризом.
...Трилистник приласкать – на радость, на лету!

Да пощадит зима заречные сады!
Да не коснётся тлен – корней твоих усталых!
Легки мои слова, белы мои опалы –
да тяжела крылам прозрачность высоты.

От-ворот

Я – стылый слой
серебра на стекле –

для той –

святой, –
что скользнёт вослед,
опаловой болью опоена.
Я устала слушать, как ты устал, –
с начала времён на все времена.
Не кану,
не стану,
стать моя – сталь.

Глотни игристой горести,
найди, у кого нет гордости,
нареки королевной.
На реке напевной
утяни за собою вниз,
вальяжно ложись
булыжником в тёмный ил.
А что же она?
Пусть тянет тебя – на разрыв жил,
жалея, веря – жена.
На жизнь.

Я ли опутала голосом,
оплела водорослью;
я ли плыла в тумане,
пока ты –

камнем
покатым?
Я ли тебя оплакала – снулого;
я ли отпела,
выложив ложе твоё лепестками
нимфеи белой?

Я ли тебя столкнула?

Добрая память

Бессонная ранняя осень боится гореть,
антоновкой дышит, колышется перечной мятой.
Прокрался под утро в деревню туман вороватый –

и прячет за тюлевой шалью рассветную медь.

Всё ближе и ближе опаловый лёд облаков.
Да северный ветер! Порывы – быстрее, острее!
Но добрая память по-прежнему бережно греет:
со мной – мои песни о тех, кто уплыл далеко!

Мой полдень янтарный, ласкающий сонной волной!
Мои соколиные, гордые, сильные крылья!
...И пусть не узнают друзья, что ушли и забыли,
как трудно порою нести это небо – одной.

Я буду
 

1.

Тебе, который меня простил,
я буду самым смиренным прошлым.
Вишнёвой яшмой в старинной броши.
Цветком гвоздики в родной горсти.

Тебе, который меня согрел,
я буду тихим витражным светом.
Рябинкой тонкой, почти раздетой.
И снегом бережным – в ноябре.

Тебе, который судьбой – не стал,
я буду сотней остывших песен.
И – ветром, шепчущим: «Ты чудесен!»
И – нотным станом в конце листа.

Тебе, который всегда в пути,
я буду. Прошлым. Не больше. Знаю.
По лунной стыни плыву без сна я,
но ты – свети впереди, свети!

2.

Тебе, который меня прогнал,
я буду корочкой льда неверной.
Обрывом в горечь. Каверной. Скверной.
Отравой, вылюблённой до дна.

Но станут тесные дни ясней,
снега и воды тебя излечат.
Ты просто вспомнишь – и станет легче,
когда узнаешь в весеннем сне,

как солнце ластится к мостовой,
как пахнут мокрые птичьи перья.
И паутинную нить доверья.
И невозможное «мы-с-тобой».

Мосток от облака до окна.
Не страсть, но счастье – теплом по коже!
И ты поймёшь. Не понять не сможешь:
я тоже сбывшимся нам – верна.

Разучайся тосковать!

Осень в косы – искры-росы,
жаркий смех в глазах раскосых!
Прыгну – тигром – на кровать:
разучайся тосковать!

Сыро? Пасмурно? Ненастно?
Счастье – где костры и астры!
Зори радостью горят
и – в корзинах – виноград!

Хочешь – завтра, хочешь – нонче
буду ярче, буду звонче!
Звёздной ночью до утра:
я – смешинка, я – игра!

Слушай, хороший...

Слушай, хороший... толку ли горевать,
что поднимали пыль, не умерив пыла?
Как беспечальна майская синева –
так беспечальна память о том, что было.

Ну и пускай оно «не успело быть»!
Ну и пускай «закончилось, не начавшись»!
Есть что-то выше горечи и борьбы,
чище и краше нашей разбитой чаши.

Ну и пускай – остались в границах схем!
Только я знаю: есть что-то выше боли!
Если тебе так легче – забудь. Совсем.
Я – буду помнить. Буду – за нас обоих.

Без оглядки за солнцем

Даль туманного мая
остывала, и я отплывала – немая.
Отдалялась –
безвольная – невозвратимо...
А желалось-то – малая малость! –

вернуться в прошедшую зиму.

Где ночами краснело
приболевшее небо, тоскуя по снегу.
Где мой поезд,
пришедший в двенадцать-шестнадцать,
дожидался тебя – беспокоясь.
Где нам – обниматься... смеяться...

Где для нас – мостовая,
по которой бежали мы – не отставая! –
без оглядки
за солнцем – по свежему следу!
Я тогда потеряла перчатки:
«Примета – я скоро приеду!»

Ты же всё это помнишь...
Отчего же – скажи! – мы разрушили дом наш,
не достроив?..
Неважно – кто больше виновен!
Мне бы только – остаться с тобою!
---
Хотя бы... в строке или слове.

Победитель

Август оставит в памяти чудеса!
Только прошли над кручей чёрные тучи...
«Дивное диво!» – «Али не лгут глаза?» –
Вызрели на сухих обрубленных сучьях
ягоды, раскалённые докрасна!
Не отвернись – ослабленный – от окна!

Лишь бы тебя не видел довольный люд,
лишь бы не слышать этих речей облыжных...
Диво ли – то, что ты говорил «люблю»
той, что лежит – одна – под корнями вишни?
(Тонкие кости – выбелены, чисты;
сломленный лук – заместо Знака Звезды).

...Небушка мне бы... Небушка... На глоток!..
...Дерзкий стилет – под левой моей ключицей...
...Губы – к макушке... Ласковый шепоток:
«Как тебе, соколице, не проловиться?..»
...Сонно прильнула... Не отнимай руки...
...Солью на рану – белые лепестки...

Что ж... не тебя ласкает лунная ложь
и не тебя разят грозовые ночи!
Только... вдохнув медвяный рассвет, поймёшь:
ты не меня убил. Ты – с собой покончил.
Знай не дури, любимый мой нелюдим! –
Ты – победитель. Стало быть – не судим.

Мирт
 

В пальцах живёт дрожь,
в каждом из снов – весть.
Помни, что я есть:
вишням твоим дождь!

Я перешла мглу
и расцвела – мирт.
Льнущий к тебе мир,
окнам твоим луч!

В горсти бери! Зри:
я прожила мрак.
Не обращусь в прах,
но прорасту в ритм.

Был недавно взгляд мой лучист и честен...

Был недавно взгляд мой лучист и честен:
я была юна да нежна... А нынче?
Становлюсь спокойней-взрослей-циничней:
«Будем жить – и к лучшему, что не вместе».

Помраченье – по лбу: Любовь Настигла!
Ничего, мол, больше! Никто, мол, кроме!
Боже мой... Так много бесславной крови –
чтоб сегодня было смешно и стыдно?!

Становилась в позу, слагала вирши,
рисовала розовые сердечки, –
ведь Любовь – она, как-никак, Навечно!
...А твои слова – всё печальней, тише...

И всё реже письма... и всё скуднее...
И куда девалась былая дружба?..
Не кори себя. Не кори. Не нужно.
Будем жить.
Наверное.
Как сумеем.

Тот, который сделал меня сильней

Тот, который сделал меня сильней,

изредка думает – вроде как – обо мне.

Пишет стихи с дурацким словом «прости».

А писем не пишет. Знает, что не прощу.

А мне всё снятся солнечные мосты –

и вечный снисходительный полуприщур.

Я забываю долго. Муторно. Так повелось.
Запах нагретого солнцем донника – от волос...

Многим не по душе декабрьская хмарь.

Всех разговоров: «Что лучше – яд или всё же ствол?»

А мне бы – вечный Адвент, навсегда-зима –

лишь бы этот цветок никогда-никогда не цвёл!

Памяти слишком много – и стыд, мой стыд,

соком рябины горчит – и горит, горит,

мучительно растекаясь под кожей щёк,

как будто год не прошёл – и я всё ещё...

И прячу лицо в ладони, бессильно злясь.

«Какая дрянь, – повторяю, – какая грязь...»

Простые слова

Ты думал, я просто была зависима,
была беспомощна.
А я, оказалось, – тебя действительно,
как мало кто ещё, —
и есть ли на свете вина тяжелей
моей правоты?
Я хочу, чтобы сердце твоё – в тепле.
Чтобы мой пустырь
золотым мелилотом зарос, как встарь!
Голова разумна – или дурна?
И есть ли на свете верней правота,
чем твоя вина?
Потому что по жилам сосен бежит тепло,
гладят волны бока валунов покатых,
не считая, чьё время любить – истекло,
не деля на правых и виноватых.

...А я тебя – словно родину. Словно Латвию,
куда ты теперь – ни ногою...
Не достанет сил – спросить, как дела твои,
и нет мне покоя.