Лев Лосев

Лев Лосев

Из книги судеб.

 

15 июня 1937, Ленинград, СССР – 6 мая 2009, Гановер, Нью-Гэмпшир, США

 

Лев ЛосевЛев Лосев - известный русский поэт, литературовед, эссеист, сын писателя Владимира Александровича Лифшица.

Учился в 222-й средней школе (б. Петришуле). Окончил отделение журналистики филологического факультета ЛГУ. В 1962–1975 годах работал редактором в детском журнале «Костёр», писал пьесы для кукольного театра, стихи для детей. Взял псевдоним «Лосев» (чтобы его не путали с отцом); после эмиграции в США (февраль-76) сделал бывший псевдоним своим паспортным именем.

В США работал наборщиком-корректором в издательстве «Ардис», окончил аспирантуру Мичиганского университета и с 1979-го преподавал русскую литературу в Дартмутском колледже в штате Нью-Гэмпшир.

Лев Владимирович написал диссертацию об эзоповом языке в советской литературе и множество литературоведческих статей. Сочинял лирические стихи в студенческие годы, но сомневался в их самостоятельности и бросил.

Начал писать снова, неожиданно для себя, в 1974-м, а с 1979-го – печататься, сначала – в эмигрантских изданиях, а с 1988-го – в России. Писал, в частности, о «Слове о полку Игореве», Антоне Чехове, Анне Ахматовой, Александре Солженицыне. Под его редакцией выходили книги Михаила Булгакова, Николая Олейникова, Евгения Шварца.

Примечательна история написания Львом Лосевым биографии Иосифа Бродского, другом которого ЛЛ являлся при жизни поэта. Зная о нежелании Бродского публиковать собственную биографию, Лев Лосев всё-таки берётся написать биографию друга спустя десять лет после его смерти. Оказавшись в очень сложном положении, нарушая волю покойного (их дружба длилась более тридцати лет), ЛЛ, тем не менее, пишет книгу о Бродском. Пишет, подменив биографические подробности… анализом стихов. Таким образом, оставшись верным дружбе, Лев Лосев навлекает на себя гнев литературных критиков. Появляется даже негласный, устный подзаголовок этой книги: «Знаю, но не скажу».

На протяжении многих лет Лев Лосев – сотрудник Русской службы радиостанции «Голос Америки», ведущий «Литературного дневника» на радио. Его очерки о новых американских книгах были одной из самых популярных радиорубрик.

Автор семи книг стихов. Лауреат премии «Северная Пальмира».

                                            

Первоисточники: «Википедия» и другие интернет-ресурсы

 

Эмоция со знаком плюс

До сих пор не могу объяснить свой прошлогодне-декабрьский внезапный, но искренний порыв написать материал о Льве Владимировиче Лосеве. Вероятно, к этому попросту не было никаких особых мотиваций кроме одной огромной ЭМОЦИИ со знаком плюс, выплывшей внезапно из памяти и заслонившей собой все остальные. Как поздняя благодарность и признание в глубоком уважении и симпатии по отношению к человеку, с которым не была знакома, работы которого (до недавнего времени) почти и не читала. Но, «земную жизнь пройдя до середины» (надеюсь, только до середины!), мне не раз приходилось говорить «спасибо» тем, кого уже нет на этой земле – говорить, конечно же, не вслух, не на людях…

К своему стыду после недавнего переезда я так и не нашла нескольких стихов Льва Лосева – моих любимых – распечатанных на компьютере, вложенных в обрезанные файлы и скреплённых скотчем (чтобы не промокли или не испачкались случайно). Простая мысль, что их можно при желании в любую минуту найти и прочитать в Интернете меня почему-то не посетила – было архиважно иметь их под рукой, чтобы в какую-нибудь сложную минуту жизни взять и прочесть: «Веки и губы смыкаются в лад. Вот он – за дверью, /и уступают голос и взгляд место забвенью. /Ртуть застывает, как страж на посту – нету развода. / Как выясняется, пустоту терпит природа…» И минут таких – меченых отчаянием, безысходностью – с течением времени никак не убывает. Наоборот, всё чаще «и веки, и губы смыкаются в лад», когда сталкиваешься с очередной (которой по счёту!) несправедливостью и расшибаешься в кровь, спотыкаясь и падая от чьей-нибудь нескрываемой ненависти или от элементарного понимания собственной беспомощности выровнять, исправить ситуацию, кажущуюся мне дикой.

Дикой в наше «цивилизованное» время, когда, к примеру, видишь ужасающее состояние жизни, оказавшихся на самом дне простых людей, как не вспомнить лосевские строки: «В сенях помойная застыла лужица. В слюду стучится снегопад. / Корова телится, ребёнок серится, портянки сушатся, щи кипят. / Вот этой жизнью, вот этим способом существования белковых тел / живём и радуемся, что Господом ниспослан нам живой удел…» Картина современной провинциальной России – впору задаться некрасовским «кому на Руси жить хорошо?». Но вскоре (в который раз!) поймёшь, что это твоя или чья-то неотменимая, вопиющая очевидность, в которую опущен человек или люди (только непонятно – за что?) Поймёшь, что глянцевую, в «брюликах» «пустоту терпит природа»…   Терпит, смею думать, для равновесия, ведь всё в нашем мире выверено до грана, просто недоступно нам пока любование «чудной симметрией небытия и бытия» по Лосеву: не доросли. Тогда и поддаёшься необъяснимому желанию отойти в сторону, за угол и, постояв на месте, на какое-то время как бы самоустраниться из этого дня, этих минут. Понаблюдать за жизнью, представив, что тебя в ней нет (такой опыт я услышала в одном из интервью с Сергеем Бодровым-младшим).

Когда я так делала, строчки из знаменитого стиха Льва Лосева: «…И бьются язычки огня / Вокруг отсутствия меня...» долгое время не отпускали меня, постепенно непонятным образом трансформировавшись в жуткое предположение-картину, что это мы, люди, бьёмся в наших жизнях как язычки огня, а жизни-то настоящей – и нет… И нас – с большой долей вероятности – на самом деле тоже нет. Есть эффект отсутствия присутствия, не смущающий, однако, многих и многих…

 

В ожидании «Меандра»

(из записей и внутренних монологов)

 

23 декабря 2010 года

«Из местной областной библиотеки возвращалась удручённой – как-то не по себе мне было смириться с тем, что там не оказалось искомой мною книги, а сам автор был представлен лишь двумя изданиями, с одним из которых (по счастью, оно находилось у меня дома) можно ознакомиться исключительно в читальном зале.

Размышляя о странностях процесса книгоприобретения библиотек вообще и, в частности, о губительном преимуществе заказов книг, ориентированных на «вкус» массового читателя, я в какой-то момент поймала себя на том, что мысли мои плавно перешли в монолог, и что рассказываю я обо всё этом (и о прежних, недавних, безуспешных поисках книги!) не какому-нибудь знакомому или другу, а… Льву Владимировичу, ну да – Лосеву. Причём рассказываю так, будто он идёт рядом со мной…

…А в минувшую пятницу что учудили?.. Я по совету Вашего друга объездила пять книжных точек, выбор-то у нас невелик. И что Вы думаете? В двух меня сразу подвели к компьютеру и по слогам, сло-гам (!) выспросили название Вашей книги. Её не оказалось в базе данных всей сети. Поехала в другой магазин – та же история, единственное, поступила Ваша биография Бродского. Но я уже взяла её в нашей медленно загибающейся библиотечке третьей категории, избаловавшей своих полунищих, но в большинстве своём весьма неглупых сотрудников дебиловатыми рекомендациями начальства. К примеру, мы теперь не имеем права подменять друг друга, если что...

Кроме того, у нас улучшилась и без того давно здравствующая фискальная система: пенсионерки при должностях (и окладах, естественно) ополчились на нас, еле сводящих концы с концами. Впрочем, я отвлеклась, простите…

Так вот, в последнем магазине вышла целая история! Захожу, встречает улыбчивое юное создание. Спрашивает, что меня интересует. Отвечаю: «Лев Лосев, “Меандр”». Вижу, девочка в замешательстве – часто-часто заморгала щедро накрашенными глазками, но таки-быстро сориентировалась, неуверенно переспросила: «Лосев… Это который – философ?..» «Был такой, верно…» – киваю, не закончив фразы. «Тогда, пойдёмте…», – перебивает она и подводит меня к соответствующему стеллажу.

«Деточка, мне нужна книга Льва Лосева “Ме-а-н-д-р” – чётко, по буковкам повторяю я. «Деточка» просветлела мгновенно (полагаю, этому поспособствовало загадочное название книги): «А-а, тогда понятно! Совсем Вы меня запутали! Это фантастика, да?..» В полнейшем замешательстве я невидящим взглядом уткнулась куда-то в пол, помолчала и направилась к стойке с компьютером: «День добрый, могу я оформить заказ книги?..» И – снова-здорово – по буковкам (!), с неизменным уточнением имени-отчества автора, и времени издания книги.

Вот такая эпопея, Лев Владимирович, ни в сказке сказать, ни пером, сплошное «дас ист фантастиш!

 

6 января 2011 года

Звонка о заказе всё нет. После работы захожу в магазин. Девушки – уже визуально знакомые, престранно посмотрев на меня и переглянувшись, – нехотя всё же пролистнули тетрадку заказов и ответствовали, что-де: «Ваш заказ попал на 17-е декабря, прямо под Новый год, ну, Вы же понимаете…» Поняла я только одно: третья беда России – её вечный бардак. Ушла, мысленно хмуро скаламбурив что-то вроде: «и заказ попал, и я попала…» Ждать теперь придётся до следующего четверга, если не дольше. А ведь сегодня Сочельник – я так надеялась на чудо!..

 

12 января 2011 года

Здравствуйте, Лев Владимирович. Спрашиваете, что я иду, голову повесив?.. Да что-то веселье рождественское куда-то стремительно улетучивается. Встретила только что, на остановке у дома одну знакомую женщину. Ольге Ивановне за… где-то 50, замечательный корректор, умница, всегда была оптимистом – знакомы мы лет семь-восемь. Она как раз работала с моим первым сборником стихов, и мы на этой почве если не сдружились, то были симпатичны друг другу. По крайней мере, я надеюсь, что это так… Она мне и потом помогала. Так вот, сегодня на свои, в общем-то, безобидные, довольно будничные вопросы (а я была рада видеть её) неожиданно получаю односложные, сухие ответы. На поздравления с Новым годом-Рождеством – тусклый взгляд, вялый кивок.

Такого никогда не было, понимаете, Лев Владимирович, никогда! Потом она спросила, буквально впившись в меня взглядом, в котором я не увидела ничего, кроме пустоты (так смотрят в полях пустые глазницы заброшенных домов или неухоженные колодцы – в небо): «А Вам как живётся, Вита?» Отвечаю, пожав плечами: «Да, наверное, как и многим – хреново, но жить-то надо. Ничего, выдюжим...» На что Ольга Ивановна (вслух, но как бы и про себя) произносит: «Эти годы так называемой демократии сделали из меня ярую националистку. Я себя не узнаю и не люблю себя такую. И ничего не могу с собой поделать. Точнее – не хочу. Заселили нашу землю чёрт знает кем, наплодили идиотов, превратили великую страну в позорное отхожее место… Никогда не думала, что доживу до такого состояния. Мне омерзительно всё, что творится внутри меня и вокруг, и я не понимаю, как в этом можно жить!.. За что воевал мой отец?! За ЭТО вокруг??? За мою нищету?..»

Мне нечего было ей возразить... Хотя я ещё пока верю в лучший исход. Ещё и пока...*

---

*Эта история как тревожный и не единичный «симптом» состояния людей, живущих в нынешней России, описана мною также в статье «Страна, которой нет».

 

16 января 2011 года

Накануне, в субботу, позвонила девочка из магазина, книга, возможно, появится в следующую (!) субботу. Я поблагодарила, не ругаться же. Еду сейчас в автобусе, смотрю на людей. Странно… Сегодня воскресенье, а ни одного светлого лица. Про улыбки вообще молчу. Вспомнились Ваши строки: «Я лягу, взгляд расфокусирую, / Звезду в окошке раздвою / И вдруг увижу местность сирую, / Сырую родину свою...»

 

Объективная реальность нокаутирует: серая масса серым утром едет по серым улицам в салоне серой (хотя она снаружи жёлтая) давно подлежащей списанию колымаге. Вы такие «Икарусы» наверняка помните, только тогда они были в радость, в новь, а сейчас… Но лица, меня больше всего угнетают угрюмые лица ещё живых людей, потому что мне кажется, что они уже неживые…

 

Только когда вышла у Детского парка, стало легче. В нём всё будто родное, вон – стая голубей греется на тёплых люках – они всегда тут, кажется, даже летом. А там, по левой стороне, на пригорке видна Настина колокольня – церковь Анастасии Римлянки, мы как-нибудь сходим туда, хорошо? А справа – храм Василия на Горке. Так они и стоят который век, друг за другом приглядывают. Здесь вообще земля храмов, намоленная поколениями, и мне непонятно, почему людям, обычным людям на ней тяжело живётся. Почему так мало счастливых лиц, открытых сердец, беззлобных, независтливых взглядов?.. Или мне это только кажется, Лев Владимирович?..

 

27 января 2011 года

Позвонили в 8 утра на мобильник: «Доброе утро. Это из книжного магазина. Вам ещё нужен Ваш заказ?». Отвечаю: «Да, конечно!». «Если срочно, то приезжайте прямо сейчас, в окно постучите, я открою…» Примчалась, постучалась. Книга пришла с бешеной наценкой, хорошо, что я захватила деньги на продукты…»

Ну, вот, Лев Владимирович, теперь я могу, наконец, с полным правом сказать Вам: «Здравствуйте!..»

«Открывайте, где придётся…»

В книге «Меандр» так и сказано! Но нет, «где придётся», я открывать не стала. Мне почему-то показалось это неправильным, всё равно, что внезапно перебить собеседника, довольно долгое время рассказывающего тебе о своей жизни. Единственное, я отложила на время чтение первой, совершенно автономной части «Меандра», целиком посвящённой Иосифу Бродскому. Возможно, этого не стоило было делать, возможно… Но я уверена, что обязательно, почувствовав, что внутренне готова, вернусь к ней позже. А начала я чтение непосредственно с воспоминаний Льва Лосева.

 

Необычный человек необычен, наверное, не только в жизни, но и как в данном случае, в своих поэтических, изысках и опытах, в чём можно убедиться, прочитав некоторые подборки его стихов. Любовь к каламбуру, игре слов, слогов отмечают многие из окружения Льва Лосева. Но название книги было столь непривычно слуху и интригующе, что я, избороздив Интернет, буквально «сломала голову» от предположений. Предложенные объяснения: название архитектурного орнамента или излучины реки меня как-то не вдохновляли – то ли просто, то ли заумно – сразу не разобрать. Но именно в сочетании этих двух вариантов и был заключен смысл названия книги, о чём и повествуется в предисловии.

===============

С детства люблю читать мемуарную прозу. В большей степени потому, что она предполагает открытость перед читателем. Она учит искренности и бесстрашию быть таким, какой ты есть на самом деле, без наносного лоска, без оговорок, оглядок…

Настоящая мемуаристика никогда не прочитывается бесследно, потому что не оставляет безучастным и не бросает человеческую душу обратно в одиночество, от которого она надеялась исцелиться.

Лосев сам задаётся вопросом: «Зачем пишутся воспоминания?..».  И тут же даёт примеры ответов, самый верный из которых последний: «Чтобы не уйти из жизни бесследно, нацарапать “Здесь был Вася”? Из тщеславного желания пристегнуть себя к великим покойникам: “В это время мы с Ахматовой работали над переводами из Леопарди…”? Для сведения счётов с прошлым и настоящим?.. (…) Но как быть с той потребностью рассказать свою жизнь самому себе?..».

 

Наверное, многим из нас знакомо желание рассказать свою жизнь другу, детям, внукам... А порой – совершенно чужому человеку или просто живому существу: безмолвному, но внимательному. Я не знаю, с чем сравнима эта потребность, разве что с потребностью исповеди. Многим стихам Льва Лосева, по-моему, как раз и свойственны исповедальные интонации, потому они одни из лучших, по крайней мере, для меня…

 

В одном из стихов Лосев обращается к своему коту Коламбо столь доверительно, как если бы перед ним сидел старинный мудрый друг, с которым было бы можно скоротать очередную (сколько их было?) «ощерившуюся» ночь: «Научи меня жить напоследок, я сам научиться не мог. / Научи, как стать меньше себя, в тугой уплотнившись клубок, / Как стать больше себя, растянувшись за полковра. / Мяумуары читаю твои, мемурра / О презрении к тварям, живущим посредством пера…»

===============

Не могу не отметить ещё один стих Льва Лосева «Отказ от приглашения», раскрывающий и характер автора, и его стремление «быть, а не казаться», поэтому приведу его полностью:

 

На склоне дней мне пишется трудней.
Всё реже звук, зато всё тверже мера.
И не пристало мне на склоне дней
собою подпирать милицанера.

Не для того я побывал в аду,
над ремеслом спины не разгибая,
чтоб увидать с собой в одном ряду
косноязычащего раздолбая.

Вы что, какой там к чёрту фестиваль!
Нас в русском языке от cилы десять.
Какое дело нам, что станет шваль
кривлять язык и сглупу куролесить.

 

Согласитесь, немногие найдут в себе мужество написать то, что думают по поводу тех или иных событий «тусовочного свойства», не скрывая собственного отношения к ним, не стесняясь прямоты своих слов, простит и поймёт которые далеко не каждый. И не каждому даётся право сказать так, повинуясь едва ли не главному закону Души: ни при каких обстоятельствах не изменять себе.

 

«И такая сквозит безнадёга…»

И опять – цитата. Куда же без них?! «…Помню родину, русского Бога, / уголок на подгнившем кресте / И такая сквозит безнадёга / В рабской, смирной Его красоте»Помнила ли Родина своего сына? Вопрос риторический и сейчас. Что-что, а забывать она умела всегда, особенно – уехавших за границу. Особенно тех, кто состоялся там, вопреки и назло препятствиям и прогнозам «доброжелателей». Родина давно виртуозно овладела и мастерством встречать «блудных» своих сыновей. Только почему-то часто главная компонента таких встреч – боль.

Даже несмотря на то, что друзья рядом и готовы помочь, и идти с тобою месить грязь в Переделкино в тщетных поисках могилы отца – писателя Владимира Лившица или просто находиться рядом (как опора, живой щит) в период унизительной судебной тяжбы по наследованию квартиры родителя…

Вот так однажды приедешь на Родину, а потом – захочешь ли?.. Не надорвётся ли сердце от «впечатлений»?

Пишу сейчас «Родина», но подразумеваю, конечно же, власть. Власть, традиционно «вспоминающую» о забытых ею сыновьях в скромных некрологах. Это уж потом она очухивается и «прогибается» под масштабом таланта личности, продолжать не помнить о которой равносильно преступлению перед русской (мировой) культурой.

И преступлениям этим несть числа.

 

В одной из глав, посвящённых друзьям (детства, юности…), Лев Лосев пишет: «Едва ли не он же (Марамзин – В.П.) пересказывал мне слова Леонида Андреева: В России всё возможно – и революция, и конституция, и демократия, но только с приставкой «хамо-»: хамореволюция, хамоконституция…”»

Единственный приезд Лосева в Россию, отчасти приблизивший его смерть, совпал в затянувшимся периодом особой отечественной хамодемократии, длящейся и сегодня.

 

За порогом

Мне почему-то было важно (это тоже можно назвать потребностью) попытаться ближе познакомиться с Львом Лосевым-человеком не столько посредством чтения многочисленных опубликованных интервью, статей, «круглых столов» с его участием, сколько именно через его воспоминания, но на начало декабря 2010 года я ещё не знала об уже изданном «Меандре». И, дождавшись книги, конечно же, прочитала её с максимальным (насколько это возможно для меня) погружением в атмосферу его детства, юности…

Главным образом, «Меандр» – есть дань благодарности и любви родителям и друзьям, которым посвящены отдельные главы, с порой забавными, порой горькими подробностями – некоторые позже либо детально, либо штрихами прорисованы в тех или иных стихах.

«Американский» период жизни Лосева прописан эпизодично, а иногда и вовсе создаётся впечатление, что он (период) «стоит за порогом». Почему? Мне бы не хотелось домысливать, в любом случае, это будет ошибкой. Зато последняя часть книги – «Москвы от Лосеффа», описывающая приезд Льва Владимировича в Россию – пропитана не только светом от встреч с давними и новыми друзьями, но и болью.

Болью за Родину, в которой мало что изменилось за годы его отсутствия: «Пошло и неумно сравнивать то, что видишь в России, с американскими реалиями, но перед входом в межмуниципальный суд я всё же подумал: Где же в Америке можно увидеть дверь так перепачканную, так обшарпанную? Где-нибудь в трущобных многоквартирных домах, да и то не в жилой подъезд она бы открывалась, а в облюбованную наркоманами бойлерную”…»

Болью от обстоятельств, в которых он оказался и изменить которые он был бессилен; от понимания необходимости возвращения в Америку: «Наследство у меня украли. Ну да бог с ним, всё равно всё пропало, как приговаривала Ахматова. (…) У меня получилось как в дурном сне или в кино: в последнюю секунду руке не хватает сил. Пальцы разжимаются…»

 

P.S.  

 

Я ни в коем случае не ставила целью написать нечто вроде развёрнутого отзыва о последней, посмертной, усилиями друзей увидевшей свет в 2010 году книге Льва Владимировича Лосева «Меандр». Она не нуждается в этом ввиду своей самодостаточности. Да и как я написала выше – самый верный отзыв всегда идёт из души, от сердца, а, значит, беззвучен, но оттого не менее ценен.

На попытку написания материала с использованием выдержек из статей или цитат из интервью я не имею ни малейшего права – для этого достаточно набрать в поисковике «Лев Лосев».

Исследованием стихов автора наверняка займутся (если уже не занялись) опытные лингвисты.

И, разумеется, я не преследовала никаких личных корыстных целей, отправив наугад по электронной почте письма друзьям и знакомым Льва Владимировича с просьбой написать о нём что-нибудь своё, никому пока не сказанное, не опубликованное – спасибо всем, кто ответил: Михаилу Этельзону, Борису Парамонову, Сергею Гандлевскому, Бахыту Кенжееву, Александру Габриэлю. Не скрою, меня поразила отзывчивость этих людей, их чуткое отношение к Лосеву, к памяти о нём, и доверие ко мне – человеку, в сущности, постороннему. Ответила бы я на свою же просьбу, окажись на их месте? Не знаю…

Но я чётко знаю то, что у этой книги:

– особенный автор, с которым (как «было бы славно»! – его фраза, Лосева, о чём упомянул в своём небольшом письме Борис Михайлович Парамонов) нам ещё предстоит не одна встреча, благодаря его наследию и опубликованным (смею надеяться) воспоминаниям друзей;

– особенный читатель: вдумчивый, несуетливый, сопереживающий, понимающий, что происходит вокруг и внутри него... Потому что именно к такому читателю (хотя мне очень бы хотелось, чтобы эти слова были расслышаны каждым из нас) обращены следующие строки:

«Моральная сторона отношения с совком (читай, нынешней властью: разница невелика. – В.П.) не вызывала мучительных сомнений. Что, действительно, надо было (и всегда надо – В.П.) воспитывать и поддерживать в себе, это независимость в отношениях с людьми, в особенности с теми, кто тебе мил, интересен, вызывает восхищение. Не примазываться к чужой славе, к чужим привилегиям, не навязываться с дружбой, с откровенничаньем, с компанейством. Это очень важно, иначе не сохранишь личную автономию, достоинство. Ночью вспомнишь – не отплюёшься…».

 

Как бы всегда помнить об этом нам, идущим следом.

 

Вита Пшеничная 

 

Декабрь-2010 – март-2011

Псков

 

Иллюстрации:

фотографии поэта разных лет;

два друга – Иосиф Бродский и Лев Лосев;

обложки двух книг ЛЛ 

Подборки стихотворений