Лев Болдов

Лев Болдов

Четвёртое измерение № 14 (506) от 11 мая 2020 года

Горькой гармонии плен

* * *

 

Над сонными кварталами Филей
Горит маяк, дымясь, как сигарета.
Пятиэтажки хмурые без света –
Как остовы погибших кораблей.

Здесь твой причал, штурвал семейный твой.
Прощаемся. Пора. Гудит сирена.
Матросик ждёт у поручней смиренно,
Прохаживаясь, словно часовой.

Уходишь – бьётся чёлка на ветру –
По лестнице щербатой, как по сходням…
А  тополя стоят в одном исподнем,
Почёсывая старую кору.

Не горбить плеч – печаль моя легка,
И тень летит вперёд моим вожатым.
И сигарета между губ зажата.
Нет спичек – прикурю от маяка.

Пусть в трюмах чёрных копится беда –
Мы выжили, мы с ней ещё поспорим!
И в воздухе весенним пахнет морем –
Которого не нюхал никогда.

 

* * *

 

Я тебя ампутировал,
Я живу, заменив
Суррогатом этиловым
Нашей близости миф.

Снег февральский похрустывал,
Притворяясь судьбой.
Но лишь ложе прокрустово
Мы делили с тобой.

Я тебя ампутировал.
Ропот крови утих.
Я в себя дезертировал
От метаний твоих

Меж Харибдой и Сциллою,
От посулов пустых –
В свою келью постылую,
Где ни веч, ни святых.

Где я смерть репетировал,
Как грошовый Пьеро!..
Я тебя ампутировал.
(Да не дрогнет перо!)

Круг очерчен магический,
Слёз не выжмет финал.
Я ланцет хирургический
Убираю в пенал.

Над притихшей квартирою
Каплет оттепель с крыш.
Я тебя ампутировал.
…Отчего ж ты болишь?

 

Христос

 

Он знал, что воскреснет. Но так, как поэт –
Стихами. Когда отпоют и отплачут
И рукописи за подкладку запрячут –
До времени, чтоб не слепил этот свет.

Он знал, что воскреснет – ярчайшей звездой.
Не в тех, с кем делился краюхою хлеба –
В немногих безумцах, глядящихся в небо,
И в топку идущих за ним чередой!

А прочим останутся пряник и кнут,
Скелет толмачами обглоданной притчи.
Но будут под снегом следы его птичьи
Отыскивать те, кого завтра распнут!

Кто сделает этот немыслимый вдох –
И выдохнет жизнь – сгустком спёкшейся крови!
Он знал, что воскреснет – не в славе, но в слове –
Для тех, кто поверил, что слово есть Бог!

 

* * *

 

На суку сидит ворона,
Как посланница Харона.
Целый день сидит она
У замёрзшего окна.

На дворе мороз лютует.
А она и в ус не дует.
Даже с места не сойдёт —
Ждёт.

Сумерек густеет краска.
Тени проступают резко.
На глазу у ней повязка,
В клюве у неё — повестка.
Будет нынче не до сна
Обитателям окна.
 

А в окне кружатся пары,
Не смолкает патефон.
И хрустальный перезвон,
И картонные фанфары
Возвещают Новый год.
А она сидит и ждёт.

...Отчего вдруг стало тише?
Отчего лежим, как мыши,
И ночник давно погас?
Эта сказка — не про нас.
Не гляди же так печально.
Просто вспомнилось случайно,
Словно из дурного сна:
Одинокая ворона
С весточкою от Харона
Возле нашего окна.

 

* * *

 

Отчего аллеи скверов пожелтели,
Отчего листва за окнами пестра?
Это осень расплескала акварели
По паркету петербургского двора.

Запорошены старинные фасады,
Потускнели вицмундиры колоннад.
Над красотами Таврического сада –
Серой дымкою подёрнутый закат.

Не прошу я у природы снисхожденья.
Мне и так на удивление везло!
Листья клёнов, словно крестные знаменья,
Осыпаются на грешное чело.

Вот четвёркой запряжённая карета.
Чёрный ворон на запятках уж сидит.
И помчим по мостовой вдоль парапета –
Только искры полетят из-под копыт!

 

* * *

 

Скороспелого яблока близости
Мы с тобой преломили кусок.
По устам лился яблочный сок.
Потолок в облупившейся извести
Плыл над нами, как небо высок.

А наутро небесные простыни
Серый дождь грунтовал, как холсты.
В ситец выцветший куталась ты.
Мы казались чужими и взрослыми,
Устыдившись своей наготы.

 

* * *

 

Целый день заметает метель закоулки.
Вся земля в ледяную одета броню.
И, вернувшись под вечер с морозной прогулки,
Ты озябшие руки протянешь к огню.

Без опаски глядишь ты, как пламя играет,
Как резвится огонь, весел и нелюдим,
Как проворно он хворост в печи пожирает.
Мы на хищников так – сквозь решётку – глядим.

Сколько раз, ошалев от невзгод и от скуки,
Проморозившись насквозь в метельном чаду,
Мы тянули к огню посиневшие руки –
Отдаваясь ему на свою же беду!

Мы бросали в огонь и блага, и богатства –
Ничему опыт прошлого нас не учил!
Видно, сколько любить – столько и обжигаться.
И сгорать в одночасье, как хворост в печи!

…Пусть метелью шальной замело все дороги –
я приду к тебе сквозь холода непогод.
Я приду. Только дай зализать мне ожоги.
Не спеши – пусть немного ещё пометёт.

 

* * *

 

Куда мне деться в этом городе,
Где всё отмечено тобой?
Где о моём весеннем голоде
Все воробьи наперебой

Кричат разбуженными стаями
Тебе – в открытое окно,
Не зная, что чужими стали мы
Давным-давно.

Куда бежать, куда укрыться мне?
Здесь всё тебе принадлежит:
И церкви с праздничными лицами,
И сонный с набережных вид.

Повсюду ты – и в хрусте гравия,
И в клейкой завязи листвы.
Твоих владений география –
Все улочки моей Москвы!
 

Я сам дарил их опрометчиво –
Тебе. Я сам тому виной,
Что здесь теперь мне делать нечего,
И уж тем более – весной.

 

* * *

 

Как долог путь к холодному ночлегу!
Ощерилась Москва, как вражий стан.
По мартовскому плачущему снегу
Бредёт еврейский мальчик Левитан.
Залатанный кургузый пиджачишко.
В дрянном трактире – ситник с колбасой.
Мелькнёт надежды солнечная вспышка –
И вновь затмится грязной полосой.
И снова половых тупые ряшки,
И снова он – оборвыш и «пархач».
И небо цвета серой промокашки
Прольёт над ним дождя бессильный плач!
Он никогда всё это не забудет –
Срам нищеты и вечное «проси» –
Такую грусть в холстах своих разбудит,
Что никому не снилась на Руси!
Он никогда забыть не сможет это.
И в летний день умрёт в расцвете сил.
Полуголодным мальчиком из гетто,
Что ситник на двугривенный просил.

 

Марине Цветаевой

 

Как Слово ни утаивай –
Пробьёт ростками росными.
Витает дух Цветаевой
Над болшевскими соснами.

Над домом, над калиткою,
Где – стой и дождь подслушивай,
Где ожиданье пыткою
Выматывало душу ей!

Смириться б с фрачной Францией,
Не знать бы горя большего!..
Ты стало первой станцией
Её Голгофы, Болшево!

Леса. Клочок отечества.
Безверье. Одиночество.
Как поздно человечество
Влекут её пророчества!

Собраться бы под окнами
Негаснущими раньше вам...
Блестят скамейки мокрые
Под фонарём оранжевым.

Не вышли сроки встретиться.
Но здесь она – звучащая.
И тихим светом светится
Рябины кисть горчащая.

 

* * *

 

Положим, всё вышло не так. Хотя б на мгновенье позвольте
Представить счастливый конец, как детский бесхитростный сон.
Под Пасху прощён Иисус, женился Тристан на Изольде,
Принес извиненья Дантес, к Медее вернулся Ясон.
Представим, что вышло не так, что чья-то незримая сила
Вмешалась, ломая сюжет, успела беду отвести.
И не обернулся Орфей, и Ева плода не вкусила,
Вина не отпил Амадей, Ромео замешкал в пути.
Представим, что вышло не так, что кто-то мудрей оказался.
Служитель небесных кулис забыл дать последний звонок.
Родных не покинул Улисс, с убийцами Брут не связался,
Войска повернул Бонапарт, и Гамлет отбросил клинок!
И мир обновлённый решил былые печали развеять.
Счастливый исход – даже жаль привычного груза потерь!
…Ну что ж ты стоишь и молчишь? Неужто способна поверить,
Что если бы впрямь было так – мы б счастливы были теперь?

 

Храм Покрова на Нерли

 

Изморось. Голые ветви осенние.
Гул электрички вдали.
Привкус отчаянья. Пристань спасения.
Храм Покрова на Нерли.

Вот он – рукою дотронуться хочется
До белокаменных стен.
Полдень. Прозрачный покой одиночества.
Горькой гармонии плен.

Как он парит над холмами и долами
Этой усталой земли,
Нищими сёлами, рощами голыми –
Храм Покрова на Нерли!

Поле безлюдное. Речка неспешная.
Край, всем открытый ветрам.
Путь потерявшие, лишние, грешные –
Все мы придём в этот храм!

Вынырнув из обессилившей взрослости –
В детство, забытое здесь,
Молча шепчу я: «Помилуй мя, Господи,   
Если ты всё-таки есть!

Дай мне наивных надежд воскресение,
Тихую мудрость пошли».
Изморось. Рыхлое небо осеннее.
Храм Покрова на Нерли.