Облака
И царица у окна
села ждать его одна.
АСП
Как царица у окошка каждый день
наблюдаю я дорогу в облаках,
на неё смотреть нисколечко не лень,
теребя остатки гордости в руках.
А на улице июльская жара,
сад весенний или белые снега,
улетают листья стаей со двора,
ливень хлещет с четверга до четверга.
– Жизнь проходит, жалко, милая? – Ничуть,
облака меняют складки всякий миг,
на земле я не найду таких причуд,
здесь всё слишком просто, слишком напрямик…
* * *
Шурша осеннею листвой,
в холодных утопая лужах,
иду, беседую с тобой,
плету, плету обрывки кружев.
Без встреч не может быть разлук,
как без блаженства наказанья,
Луна так далеко, мой друг,
а на Земле – одни мечтанья.
Здесь, у Садового кольца,
рассвет встаёт из-за вокзала,
стихи кружатся без конца,
без перерыва, без начала.
Невстреча
Я брожу среди белого дня,
на рассвете, закате и в полночь.
Только зонтик в руках у меня
и собака бездомная в помощь.
Мокрый город огромен и пуст,
утонула заря у вокзала,
светляками рассыпанных бус
фонари выцветают устало.
Поводырь мой хвостатый – вперёд!
Здесь все улицы грустно-горбаты,
где та тропка, что нас приведёт
к месту встречи, любви и утраты?
Шарик круглый, дороги, как в Рим,
все сойдутся к тебе непременно –
безнадёжной любви пилигрим
кружит вечно в просторах Вселенной.
Помоги мне, приснись, подожди,
наваждение – весть всеблагая.
Элис Купер летит впереди,
хриплым голосом дождь раздвигая.
Увидеть Париж
Неужели со мной
это произошло?
Вспоминаю автобус,
ночь тягучую, сон,
прерывающий мрак за окном,
и предчувствие счастья,
круассан на границе,
где Францией пахнет
так сладко…
Это было со мной,
это было весною
январской,
ведь Париж – город вечной весны,
мокрых крыш, пирамид
и Джоконды.
Котокрокоёж
Ю.Я.
Редкий представитель семейства неодомашненных.
Обитает в предгорьях Кавказа.
Проживает в глубоких, извилистых норах,
питается чем придётся.
Покрыт мягкими иголками,
у него брови домиком, очень грустный взгляд.
Не любит яркого света,
на поверхность выбирается только по ночам,
взлетает прямо из норы и сразу же
растворяется в непостижимых высотах.
Не поддаётся дрессировке.
Ценится за умение красиво петь.
В неволе теряет голос
и становится совершенно бесполезным.
Занесён в книги всех цветов радуги.
Остался единственный экземпляр на планете.
Руки прочь! Он мой.
* * *
Облетели листья с тополей,
повторилась в мире неизбежность.
Николай Рубцов
Плачет осень, роняя листья,
в лужи капают колокола,
и тоска – золотая, лисья –
губы тронула и ушла.
Остывай же, больное сердце,
умирай, костеней, крепись,
в зимний холод резную дверцу
украшает рябины кисть.
Жизнь устроена строго и странно,
в ней так мало просто любить.
Там, в далёких, неведомых странах
будем вместе мы, может быть.
А пока – наступает осень,
неизбежность смыкает круг,
и в полях зеленеет озимь,
чтоб взойти после зимних вьюг.
Я буду думать дождь
Сегодня я больна, не слишком, а слегка лишь,
и горло, и печаль, и слёзы так близки,
что в мягкость и покой постельных обиталищ
стремится организм, заботам вопреки.
Закутаю болезнь уютным мягким пледом,
не выгоню кота, пусть греется в ногах,
не надо приставать со стынущим обедом,
я буду думать дождь, мечтать о четвергах.
В промозглость за окном не хочется мне верить,
не хочется забыть прошедших дней тепло.
Я в солнце и сирень душе открою двери,
не ведая сама, что на меня нашло.
Всё будущим жила, вперёд и вдаль летела,
что прошлое – мираж, рассыпавшийся в прах,
открыток старых тлен и писем пожелтелых,
и паутина лет на пыльных чердаках.
Но впереди – зима идёт тоскою белой,
я это поняла отчётливо вполне,
Дождь льётся за окном осеннею новеллой,
и шорох странных слов сквозь стёкла слышен мне.
Вещает он – Конец! – Но я ему не верю.
Он шепчет – Всё прошло… – Неправда! – говорю.
– Я жизнь не запишу в последнюю потерю,
я память не отдам дождю и сентябрю.
В ней летний зной живёт, и ранние рассветы,
и жалящий песок, и пенистый прибой…
Я просто подожду, наступит бабье лето,
и вновь подарит день прозрачно-голубой.
Пепел
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
ОЭМ
А весною над землёю – облака,
небо ярко-голубое, жизнь легка,
но виденьем колыбели неземной
поднял ветер сизый пепел надо мной.
В летнем зное облетают тополя,
раем временным становится земля.
Тополь, миленький, хоть ты меня утешь,
пухом – пепел от несбывшихся надежд.
Наступает время вечного дождя,
жжём костры, зачем-то память бередя.
Тихий лепет смоет времени прибой,
оставляя мокрый пепел за собой.
В поднебесье затевается пурга,
холодами настигают нас снега,
белый пепел от невысказанных слов
чист и светел, как последняя любовь.
*
В съёмной кухоньке, без света, у окна
мы сидим, и сигарета зажжена,
столбик пепла, невесомый, кружевной,
вырастая, раздвигает мрак ночной.
Огонёк дрожит у самого лица,
сигарета догорает до конца.
Снова – слышишь? – воет ветер за стеной...
Всё лишь пепел, сизый пепел, мой родной.
Раздвоение
Я отражусь в окне
юной и тонкорукой,
в рваном дорожном сне,
сладкой весенней скукой.
Миг между А и Б,
между «прошло» и «будет» –
то ли пробел в судьбе,
то ли скрещенье судеб?
Можно передохнуть,
и ни о чём не думать,
предвосхищая суть,
отодвигая су̀мять.
Там, где была вчера –
вечных вершин величье,
солнечная жара
и серенады птичьи.
Там, куда еду – бег
грязных машин по лужам,
и двадцать первый век
вороном в небе кружит.
Сердце устало жить,
острым терзаясь краем.
Как же нам совместить
то, что не выбираем?
Сонет Цурэна
Pумата навсегда запомнил его, иссиня-бледного
от пьянства, как он стоит, вцепившись
тонкими pуками в ванты, на палубе уходящего
коpабля и звонким, молодым голосом выкpикивает
свой пpощальный сонет «Как лист увядший падает на душу».
Аркадий и Борис Стругацкие, «Трудно быть Богом»
Как лист увядший падает на душу,
так я лечу неведомо куда,
меня несёт солёная вода
как плод из чрева матери – наружу.
Здесь чайки вопль – что плакальщицы крик,
рождения не отличить от смерти,
ведь между тряпок, поднятых на жерди,
не станет снова молодым старик.
Как поздно всё: прощанье и прощенье,
неслышимое ангельское пенье
и палубы неласковый приют...
Всё дальше берег, детства перезвоны
доносит ветер с тех полей зелёных,
где вечные кузнечики поют.
Облачный город
1
Этот город утопает в облаках,
по утрам молочно-розовым опалом
светит солнце сквозь туманы, и пропах
волглый воздух чем-то вовсе небывалым.
Этот город мне явился лёгким сном,
нашептала я его, наколдовала,
итальянские пейзажи за окном –
и привычные российские бунгало.
Здесь, бывает, выключают в лифте свет,
темнота возносит нас куда-то к звёздам.
Я найду губами солнечный ответ...
Хорошо, что ничего ещё не поздно.
2
За окном Италия растаяла
и жемчужной дымкой потекла,
и туман, как птица небывалая,
распахнул молочные крыла.
И как будто никогда и не было
ни домов, ни улиц городских.
Мир воссоздан заново и набело,
и Адам Эдемский наг и тих,
и земля ещё необитаема,
и душа, младенчески бела,
устремляясь в будущие таинства,
расправляет лёгкие крыла.
* * *
Спасибо, Господи, за миг
в еловой сумрачной аллее,
где, поздней осенью болея,
сырой ноябрьский вечер дик,
где лист летит, как я, – бездомный,
за одиночество, за страх,
за мёртвый огонёк бордовый
в собачьих преданных глазах,
за пчёл последнее жужжанье
над опалённой купиной,
за то, что только Ты со мной
в осеннем призрачном тумане.
© Лера Мурашова, 2009 – 2011.
© 45-я параллель, 2011.