Леонид
Чертков

* * *

А человек и сам не знает –

Зачем он в сущности живёт,

Кому он сердце обещает,

Кому он руку подаёт.

Непредставимо то, что будет,

Невосполнимо – что прошло, –

И он, как родину, забудет

Всё, в чём ему не повезло.

1964

* * *

В конце зимы здесь был задуман нами дом,

Где водоносом град с рассветом постучится

И солнце к полднику оранжевым пятном

Стечёт с угла двери к ногам, на половицу.

Ты вынесла в тазу на улицу закат,

И подчинясь судьбы испытанному зову,

С дороги вечером в село пришёл солдат –

Взять у хозяев в долг до сумерек подкову.

Вонзён закатом в пень сияющий распор,

И пятый океан отпрянул в наши сети,

И на прощание случайный спутник с гор

Отёр шершавою рукою с уха ветер.

Нам – водоросли в дождь в солнцевороте моря,

Нам – видеть сквозь туман очнувшийся маяк,

Горнистов под горой, разучивавших зорю,

Нам флюгер бил крылом, как будто веял мак.

А козы в пропасти спускались по отрогам

За редкостной травой, которой ныне нет,

Которую свели столбами и дорогой –

С годами навсегда утраченный секрет.

1955

* * *

В развернувшейся коловерти,

В отверзнувшейся пустоте,

На грани жизни, грани смерти,

В осуществившейся мечте, –

Преображенья на пороге,

В предощущенья волшебстве,

В неповторимой путь-дороге

В случайном мира веществе.

Выматывая ком волокон

И выказать себя спеша,

Стремится сбросить жизни кокон

Освобождённая душа.

И отрешаяся от тверди,

Как бы во сне меняю я

На лёгкость инобытия

Пустое бремя жизни-смерти.

1970

Две басни

1.

Не только драмами прославлен де Виньи:

В полночных спорах оставаясь с носом –

Наутро он в сердцах не брезговал доносом –

Читатель! Не бери дурной пример с виньи.

2.

Сидел на лавочке седой пенсионер,

Вдруг подошёл к нему с ружьём милицьонер –

Наставил на него и говорит: молись!

В районе нет житья от вас, пенсионеров, –

Мы будем вас ловить и истреблять, как крыс, –

Инструкцию нам дал товарищ Кошеверов.

Тут подошли ещё и старика забрали,

И на Клейтук свезли коричневый скелет. –

Вы можете сказать, что басня без морали.

А я отвечу Вам – морали больше нет.

1966

Итоги

Нас всегда не хватает на эпилоги...

В самой сонной точке земного шара

Уж который год мы подводим итоги

За бетонною стойкой последнего бара.

Время кончено утреннего карантина –

Это час перемены заученных действ:

Отупевших от джаза бессонных кретинов

Заменяют почтенные люди семейств.

Здесь часы протекают в замедленном темпе –

Одичавший Запад и дикий Восток –

Сюда город сбрасывает, как демпинг,

То, чего переварить он не смог.

Утверждаешься в справедливости Беркли,

Наблюдая в соломину льдистый бокал,

И опять в одном помутневшем зеркале

Отражается ряд помутневших зеркал.

Среди тостов, пари и бессмысленных реплик

Сигареты залитой прорежется треск, –

Через час на чешуйках в размазанном пепле

Выпадает искрами звёздчатый блеск.

          От коктейлей, проглоченных натощак,

          Еле двигаясь, как неживой,

          Говорить с чужим о ненужных вещах,

          Рискуя своей головой.

          «Старых ценностей нет-де, иные не созданы,

          Над землёй призрак некой свободы возник, –

          Может в эту минуту в Москве или в Лондоне

          Навсегда умирает последний Старик».

          Пусть он чист и невинен, как горный источник,

          Ты источнику горному всё же не верь, –

          Ты не знаешь, какого сорта молочник

          Постучится наутро в примёрзшую дверь.

          «В ту же сторону будет вращаться Земля

          И по радио будут всё те же мотивы,

          А до них дойдут лишь раскрошенный камень Кремля

          Да окаменевшие презервативы».

          Не успел ещё выйти – навстречу тебе –

          Полупьяной рукой прикрывая погоны,

          В дверь вломился со шлюхой майор МГБ –

          Пропивать магаданские миллионы.

          Будь спокоен – теперь не поможет зарядка, –

          Этот час всегда напомнит о том,

          Как за шторой бессонного Дома Порядка

          Прочернел силуэт, пригрозивший перстом.

Резким газом асфальт обдавая,

В подворотню откатится ЗИС,

По неровным ступенькам ступая,

Ты привычно спускаешься вниз.

Дробно бьют о простывшие кафли

Струйки терпкой и дымной мочи,

И плафоны, что хлором пропахли,

В сумрак скупо цедят лучи.

          «А когда в родниках станет красной вода,

          И не будет нигде неразрушенных зданий,

          Мы, возможно, припомним, что эти года

          Дали нам драгоценную злость ожиданий».

Когда в небе зашарит прожектор,

Под неверной трезвея луной, –

Хорошо по морозным проспектам

Одному возвращаться домой.

А луна обнаглевшим швейцаром

Тебе в душу пытается влезть, –

Он открыл тебе двери даром,

Но теперь приготовил месть.

Он, подобно шпиону и вору

Подползёт к окну твоему,

И придётся задёрнуть штору,

Чтоб закрыть дорогу ему.

          Переходы луны через улицы жёстки,

          Нет машин и немного не по себе,

          Одноцветные кошки на всех перекрёстках

          Пересекают дорогу тебе.

          И не в силах подняться с умственной мели,

          Но держась за уже ушедшим другим,

          Ты уходишь один в середине апреля

          По кривому асфальту, считая шаги.

Ты сумел бы. В тебе бы достало сноровки,

Повернувшись, уйти через поле и в лес,

Ты сумел бы ножом перерезать верёвки

И сумел бы патроны проверить на вес.

Но ты сам виноват и не следует злиться.

(Пусть просохнет от липкой настойки нутро),

Ты шагаешь пустыми ногами убийцы

В полутёмные арки пустого метро.

Но уже извивается поезд хвостатый

И лампы сбегаются вниз по стержню,

А ты мчишь, обгоняя пустой эскалатор.

И некому крикнуть – гражданка, лыжню!

К сожаленью, обратно придётся вернуться, –

Под часами зевает милиционер, –

С пневматическим визгом ворота замкнутся,

Полусонный, ты снова выходишь наверх.

Ну, как будто всё кончилось благополучно, –

Озверевший кондуктор мелькнёт у окон,

Захватив ускользающие поручни,

Ты вползёшь на коленях в последний вагон.

Но ещё не успеешь осилить порога,

А рванёшься к асфальту под режущий шарк –

Непонятно, зачем в половине второго

Отправлять трамваи в бессмысленный парк?

Но пытаясь с панелью найти параллельность,

Через души дождя равномерно даёт

Огни Эльма трясущийся жёлтый троллейбус,

Тот, который случайно тебя довезёт.

Затекли по стеклу дождевые морщины,

По сравненью с трамваем здесь просто жара,

Ты отвалишься в угол безлюдной машины, –

И кондуктор к тому же, как пробка, стара.

Но так как бус забирает направо,

Соскакиваю на предыдущем углу,

И собою едва не измерив канавы,

Сажусь на панели, как на полу.

Но отряхнув кое-как свои брюки,

Я быстро поднялся и вновь зашагал,

Пока не дало на нетрезвые руки

Окно вытрезвителя жёлтый сигнал.

Здесь, когда выгружают любителей вин,

То воздух захлёбывается в икоте

И долго буксуют колеса машин

На обледеневшей блевоте.

И чтобы тебя не заметил охранник.

Ты к стенке прижавшись, крадёшься, как вор,

И переметнувшись задворками бани,

В три ночи ты ввалишься в собственный двор.

И к свету руку ближе подняв,

Ты в скважине шарил ключом,

А захлопнув дверь за собой в сенях,

Ты её проверял плечом.

Ждёшь в тот час, когда храп и соития в мире,

И не слушают пальцы и спит один глаз,

Как подаст в опустевшем под утро эфире

Позывные синкопы неведомый джаз.

И своею слюной захлебнёшься опять,

И из глотки сорвутся слова –

«Я может быть тоже хочу искать

Блаженные Острова!»

          У других были те же заботы, –

          Им не лучше пришлось твоего, –

          Все умели свести свои счёты,

          Но с тобой будет проще всего.

          Будет просто, как всё на свете,

          Будет жаркий и нудный бой, –

          На таком же, как этот, рассвете,

          Ты сожжёшь мосты за собой.

          Поверх формы напялив спецовку,

          После боя, в глухой тишине,

          Зарядив напоследок винтовку,

          Ты исчезнешь на той стороне.

          И сосед о тебе забудет,

          Дома ты не оставишь жены...

          Ну а если её не будет

          Твоей желанной войны?

...После нескольких стычек на перекрёстках

Зимним солнечным утром солдаты придут,

И, оставя следы потолочной извёстки,

По расстроенной лестнице вниз поведут. –

По воронкам в асфальте разбитых кварталов,

Мимо вышитых пулями окон и рам

Опустевших домов и убитых вокзалов,

И по задним заснеженным мартом дворам,

По тропинке, мочою простроченной рыжей,

Проведут и поставят к холодной стене.

... Хорошо бы в такую погоду на лыжах

В вихрях солнца растаять в лесной белизне.

         ...Так же будет пестреть барбизонское небо

         И влюблённых ворон разбередит весной,

         Не имея в карманах ни денег, ни хлеба,

         Я вернусь неизвестно откуда домой.

         Тяжело отсчитаю глухие ступени,

         Утром мне очень трудно будет уснуть,

         Я прижму к холодной стенке колени

         И умершую кошку возьму на грудь.

         Ветер будет свистеть в изрешеченной крыше

         И засасывать в щели хромых пауков,

         Только мне это радостно будет слышать –

         Я в родной невесёлой Стране Дураков.

Стуча о железо новым железом

В хрусте и треске жилистых свай

Пролязгал по мокрым утренним рельсам

Первый полупустой трамвай.

Вот часы и отпели мой день рождения, –

Значит мне девятнадцать, а двадцать исполнится, –

Я узнаю новое наслаждение –

Тискать в подъезде тело любовницы.

И время пройдёт вереницею лет,

И я стану довольным собою и гордым

И никогда я больше не встречу рассвет

В незнакомой мне части знакомого города.

         ...По дорожкам от зноя усталым,

         Где трава желта, как табак,

         В тихий час, когда по бульварам

         Педерасты проводят собак.

         Под конец мрачноватого душного лета

         Я вернусь издалёка и сброшу рюкзак

         И с друзьями пропьянствую до рассвета,

         А наутро возможно будет и так, –

Возьму и вылью на дрожащую бумагу

Невнятных образов перебродивший сок,

Собрав себя к решающему шагу –

Провесть черту и подвести итог. –

То, что было – забыто, а есть настоящее

И загадывать в будущее нельзя, –

Что мне думать о потустороннем ящике –

Лучше жизни хоть раз посмотреть в глаза.

Если мне не придётся по фене ботать,

Я уйду из мира коктейлей и книг, –

Да и чорта ли мне?! – Придётся работать

Безразлично для этих или других.

1953 –1954

* * *

Как падший ангел, воплощённый

Звездою на исходе дней,

Так я ступаю, умерщвлённый,

Навстречу вечности своей.

Неутолимая не скроет

Бездонной пасти бытия,

И жизнь моя того не стоит,

Что боль посмертная моя.

1961

* * *

Когда блокады слов чужих

Своих вам не дают промолвить

И вот язык, – а он не вол ведь –

Подчас с трудом слагает стих, –

Тогда ликует мелкота –

Мол, лихость у него не та, –

Уже венки на гроб с приветом

И всяк считается поэтом.

* * *

Когда скуют поля безжизненные воды

На площадях лесов, на берегах морских, –

Последнее тепло исходит из природы, –

Мы ищем теплоту в дыханиях людских.

И принимая мир, и постигая Бога,

Соединяя бред с брожением крови

В пожизненный инстинкт, ведущий нас до гроба, –

Мы создаем себе мистерию любви.

1960

* * *

Коллодиум катка двоится в амальгаме,

Над ветровым стеклом – оцепенелый лист, –

Мир зрим во все концы, о где кружится как в раме,

В остатках воздуха последний фигурист.

Он обретёт себя в тоске неистребимой

В часы, когда гудит от ветра голова, –

И невозможно жить, – и для своей любимой

Искать ненаходимые слова.

1959

Круговая порука

Река вела тропу по кочкам и камням, –

Сквозь поражённый лес, воронки огибая,

Мы шли к востоку, путь условно полагая

По гари на коре и вывернутым пням.

Мы думали, что разыскать нетрудно

Останки поселений в здешних пущах,

Их нанести на карту и попутно

Собрать гербарий трав дикорастущих...

Новёхонький забор делил поляну,

У проходной, пристроенной снаружи,

Ночной туман на глаз рассеял лужи, –

К нам выступил хозяин из тумана.

Он был непрочь отвлечься на досуге, –

Всего три дня, как выслали соседа, –

И выбивая трубку для беседы,

Он излагал историю округи.

«За месяц устарели ваши карты, –

Дол перекрыт правительственной трассой,

Проектировщики невиданного класса

По всей стране планируют стандарты».

И нас напутствовал на лучшую погоду, –

А мы уже брели по даровому следу, –

И сделав крюк в четыре мили ходу,

Мы подошли к имению соседа.

Тот говорил, окидывая весь,

Слова, как колышки палатки, размещая:

«Последние лет тридцать семь мы здесь

И дети наши никуда не выезжают,

Мы с Божьей помощью живём».

Старик, он был приветливее всех,

И обернувшись, он указал туда, где жил его сосед, –

За элеватором и спущенным ручьём.

Нас вывел через двор и здесь заметил:

«А что нашли – то отдали мальчишке».

И за стеной ему петух ответил.

Мы знали всё – из популярной книжки.

...Ну и сосед! Я потянул звонок, и нам в ответ уже хрипела свора,

Мы видели его за кольями забора, –

Он покривил приветливо лицо

И выстрелил. И тем зарядом соли прикончил молодое деревцо.

...Что ж, мы уносим образцы сухих растений,

Материалы для занятий по ночам...

Им для чего истлевшие останки татарами поставленных строений, –

Их скорчевали с пнями и малиной и выжгли по печам.

Дрезина шла. Из леса доносилось дыханье коллективной лесопилки,

И топоры свербили на юру,

Целебную кору слагали на носилки.

Кто говорит, что мы пришли не по добру?

А бот уже стучал у волнолома,

И дед, запутав палец в бороде,

Сказал: «Напрасно не попробовал залома,

Здесь солят как нигде».

1956

* * *

Непостижимого цветка

Нездешнюю хрупкость, цвет и нежность

Сжимает времени рука –

Сезонной смены неизбежность.

И, ввергшись в бездуховность мрака,

Бесцельно мнясь и мельтеша,

В тисках любви и в узах брака

Пленённой мечется душа.

Но полые спадают воды,

И обретенная в тиши,

Невидимая жизнь природы

Перерастает в жизнь души.

1971–1972

Послание

I

Подобные пришельцам с гор

На беспримерность испытанья,

Неизведенные на простор,

Как на последнее свиданье,

Отвергнутые в мире этом,

В пустыне родины, одни,

Наедине с нездешним светом,

Мы помнили часы и дни,

Когда сведённые судьбою,

Мы собирали у стола,

Мечтой пленённые одною,

И жизнь нам праздником была.

И погребённые во мраке,

В безмерной ночи наших глаз,

Мы шли тонуть в ночные страхи,

Где смерти свет сиял на нас.

Сил не имея ненавидеть

Минувшее в грядущих снах,

Какие сны о наших днях

Нам было суждено увидеть!

В воспоминаний решето

И в даль, куда нас годы звали,

Мы забирали только то,

Что с болью в сердце отрывали.

Что ж, – с глаз долой – из сердца вон, –

И дым, в пространствах холодея,

За панорамою окон

Нам вслед потянется, редея.

И обретая чувства мнимость,

С собою оставаясь вновь,

В твою не веря повторимость,

В свою не веруя любовь…

В свою не веря повторимость

Не принимая укоризн,

Огромный мир теряет зримость

Как человек теряет жизнь.

…Целуя улицы следы,

Моя любовь нема как камень –

Гасить неугасимый пламень

Нам нет забвения воды.

II

Ах, без твоей улыбки нежной,

Я не мечтаю дня прожить,

Влекомой силой центробежной…

Увы! Мне некого любить!

Ни дорожа, ни ненавидя,

Не помня дружбы и вражды,

Ни в ком сочувствия не видя,

Ни в ком не чувствуя нужды,

Уже не делаясь моложе, –

Несбыточней день ото дня,

Вернувшееся для меня

Неузнаваемо похоже.

Подобьем верным пешехонца

Я был отписан в те места,

Где над оврагами без солнца

Зияет церковь без креста.

Остановиться на пороге,

Тем где с годами всё ясней

Воспоминание о ней,

Воспоминание о Боге.

И то, что некогда приснилось.

Что годы стёрли без следа…

Ради чего, спеша сюда,

Я так сказал – скажи на милость?

III

Как в неземном высоком храме,

Поднявшемся в моей крови, –

Опять взметнувшемся над нами

Примерами моей любви.

Не принимая оправданья,

Не тяжелей, чем в сердце ком,

Стояла над моим окном

Немая боль напоминанья.

Как неземную красоту

Единственно благословляя,

К вратам потерянного рая

Влача бессонную мечту, –

В сознании едва маяча,

В порядке меры всех вещей,

На протяженьи многих дней

Меня преследует удача.

Где за слепым позывом страсти,

Всю жизнь путеводящим мной, –

Непостижимый жребий мой, –

Непознаваемый как счастье.

Когда любовь – телодвиженье,

Когда не в силах в тишине

На обращённое ко мне

Набросить тени утешенья, –

В центростремительном движеньи

Неумолимою молвой

Неуловимый облик твой,

Запечатленный на мгновенье.

Обращена, как в полнолунье,

Своей бездвижной стороной,

Стоящая передо мной –

Опустошённым до безумья.

1961–1962

* * *

Солнце – как сохнет калинный цвет,

Да лебеда дорога, –

А пойду, пойду по молочной росе

По кисельные ровные берега.

За морями же земли великие есть,

А путь туда – по версте до версты,

Через поле вдоль, а там и не сесть –

Наждаком по душе заскребут кусты.

И солдаткой рябина прядает пыль,

Тараканы спят и плетни молчат,

И не пискнет дверь, не дохнёт пустырь –

Ты сюда забрёл в не свой листопад.

Там не за горою страна Свят-свят.

Там раздолье – грех, и тишь по утрам,

И куда ни плюнь – всё ведёт назад,

И малинник туго кивнёт полям.

Пусть пропашет стон полосу беды,

Ночь – она уйдёт, и луна соврёт, –

Поперёк тебе – струна борозды,

Лучше б тебе не заходить вперёд.

Лучше по утрам не раздернуть штор,

А заснуть ещё да и встать иным,

Лучше – синева в облаков раствор,

И над крышей снега – розовый дым.

1954

* * *

Среди ночи выползу за овин

И солому стряхну с бороды, –

И тупо оскалится лунный блин

С небесной сковороды.

Под ногами, привыкшими к жесткости нар,

Шар земной обернётся вспять, –

Мне небес не откроет лунный швейцар

И пиджак не поможет снять.

По дорогам уснувшей смешной страны,

Где собор как ночной колпак,

Я пойду поискать иной тишины,

И с горы просвистит мне рак.

Маяки метеоров на чёрном стекле

И полночное уханье сов

Проведут меня темным путём по земле

И откроют лазейки миров.

Там не будет ни стен, не дверей, не окон,

А поля, канавы, кусты, –

И меня никогда не разыщет закон

За пределами мирной черты,

1953

Шемякин суд

Рассвет был невелик и к дню не причитался,

Округа спать легла до поздних петухов;

Арбузьев тоже спал, когда к нему стучался

Застенчивый злодей – иуда Пастухов.

А судьи были кто? – сутяга Малафей

(В еловой голове его расселась клёпка),

Любитель сдобных баб – запечный Котофей,

Обжора из обжор, да потрошитель Стёпка.

Когда столпился сей синклит бесчеловечный

Над бедным мудрецом с звучащей головой –

Россия вымерла, лишь простофиля Вечный

Рыдал как истукан над царскою Москвой.

1957

Элегия

Душеубийственней печали,

Смертоубийственней Москвы,

Целительнее пасторали,

Вознаградимее Невы.

О том, что неразлучно с нами,

Что и во сне не отдаём,

Об одиночестве с друзьями,

Об одиночестве вдвоём.

1965

Эпитафия

Рассказов обо мне нелепей не придумать,

Загадок житию труднее не задать, –

Полжизни отошло – на остальное плюнуть,

Мое уменье жить – уменье наплевать.

1963

* * *

Этой белой осенней ночью,

Когда в роще свирепствовал ветер,

Я видал, как звезда упала.

В ту минуту в крапиве за домом

Я услышал крик человека.

Я хотел подняться с постели,

Только ты меня не пустила,

Мне закрыла веки губами

И сказала: «Останься, милый,

Пусть кричит, нам какое дело».

Только ночью мы плохо спали

И по несколько раз просыпались.

Он утих только к полуночи

И потом уж не начинался,

Лишь немного плакал к рассвету.

А наутро, когда я вышел,

Ничего во дворе не заметил.

Только кто-то, быть может, ветер,

Оборвал бельевые верёвки

И погнул нам колья забора.

Он кричал и следующей ночью.

Или это был сумасшедший,

Или тот, кто нам зла желает,

Или глупый мальчишка из местных.

Или просто вредная птица.

Но сегодня я был смелее,

Я поднялся с тёплой подушки,

Я спросил дробовик и, выйдя,

Разрядил его в сторону крика,

И на время крик прекратился.

А наутро жена собралась

И ушла на лесные порубки

Поискать для кухни лучины,

И вернулась к заходу солнца.

А домой принесла не лучину,

А лишь жёлтый китайский корень,

Он был тёпл, как ладонь человека.

И сказала: «Ты будешь

Нашим жёлтым мальчиком Женем».

Так родился у нас ребёнок.

Он ушёл от нас той же ночью,

И мы слышали слабые всхлипы,

И ребёнок лежал бездыханный.

При свече у него на теле

Я заметил следы дробинок.

За окном кружатся снежинки,

И узоры ложатся на окна.

Он лежит обмытый, белесый

В деревянном и влажном кувшине,

И собака его боится.

* * *

Я знал падения, каких другой не знал, –

Неслышный в тишине, незримый в свете дня,

Мой бес из пустоты местами возникал

И вечно был со мной, как тень внутри меня.

Меня от слов его охватывала слабость, –

Нельзя было играть несвойственную роль, –

Он говорил: Мой друг, в обмен на вашу радость

Я отниму у вас сомнения и боль.

Мы расходились с ним и обретали встречи,

Где шли ко дну судьбы немые корабли,

И мы вкушали тленные плоды земли,

И годы, отойдя, ложились нам на плечи.

1958