Лариса Велиева

Лариса Велиева

Все стихи Ларисы Велиевой

* * *

 

А закат близит общий закат,

нестерпимо акация пахнет,

на ресницах лукавых дрожат

отражений нездешние пятна.

 

Мир в охапку друг в друге обняв,

торжествуем победу над тленьем,

снова формулу не записав

алхимического превращенья.

 

Буддийская песня

 

Мы с тобою две бусинки

на чётках у вечности,

две соседние бусинки,

отполированные

её прикосновениями.

 

Она будет петь мантры,

раскачиваясь из стороны в сторону,

но мы всюду окажемся рядом –

 

две бусинки,

до зеркального блеска

отполированные

Великим Буддой

по имени

Вечность.

 

 

* * *

 

Было лето,

и в небо отрыты двери.

Землянику из миски

стащила Мэри.

 

И сверчок упражнялся

весь день на скрипке…

Мэри ноты листала

пальчиком липким…

 

Всё проходит,

и в небе закрылись двери.

Земляники уж нет.

Нет и Мэри.

 

* * *

 

Быть сложным легко и просто –

попробуй, вот, стать простым  

как ангелы и как звёзды,

как облако или дым, 

 

как дерево и как голубь,

как ждущее часа зерно

и как ничего уже, кроме

того, что тебе дано…

 

От сложного к простому

святой пролагает путь,

чтоб там, где все видят омут,

благую увидеть суть.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

В два голоса мычат коровы,

сверчки стрекочут в унисон,

справляют сети звероловы,

и лето тяжело, как сон.

 

Стоит на всём жары проклятье,

и звёзды сыплются с небес –

кому в знак нынешнего счастья,

кому в счёт будущих чудес.

 

* * *

 

В начале любви,
ещё в самом начале,
с тобой мы шептались

на ветхом причале;
и ветер с лагуны
крал странные речи
и их уводил
за собою далече,

 

туда, где готовились
новые смерчи,
туда, где грядущие
зрели тайфуны –
и было так радостно
в душах в тот вечер,
как будто никто
из умерших не умер.

 

* * *

 

Все говорят, что время лепит нас,

а разве мы не лепим время?

Почти наощупь, кто во что горазд,

корпим мы над своим твореньем.

                         

Сминая то, что нас готово смять,

иное обретая зренье,

не прочь всё заново порой начать,

в безвременье мы лепим время.

 

* * *

 

Гениальность

при всей неподъёмности

имеет столь малый

удельный вес,

что, практически,

не оседает,

а летит

непременно

вверх.

 

* * *

 

Горят закаты, далеки

на ближних небесах,

и листья, как еретики,

сгорают на кострах.

 

Унять волнение души

никак нельзя, когда

взволнованно листва шуршит,

волнуется вода.

 

Волнует птицу на лету

и в небе облака

схожденье света в темноту

и времени в века.

 

И тот же трепет на челе,

в росинке на листке,

в пере на ангельском крыле,

в карандаше в руке.

 

 

* * *

 

Горячился вчера, всё доказывал

правомерность своих ощущений.

Это яблоко кверху подбрасывал

и ловил, правда, без упущений.

 

Бросил в вазу, ушёл в огорчении,

в рукава проскользнул как попало.

Было яблоко как преступление –

ну и я его кушать не стала…

 

А сегодня оно как подсвечено,

словно шар земной, в руки вплывает –

и по этому шару доверчивый

муравьишка прозрачный гуляет.

 

День памяти Бродского

 

В День Святого Фомы Аквината*

он свернул и поплыл на попятный.

То рябила вода, то пестрела,

и, как будто, ей не было дела,

кто там плыл иль кого уносило,

Аониды по ком голосили,

и она вслед за ветром бежала –

а в тот день было ветра немало! –

она падала, снова вставала,

но концы заплелись за начала.

 

---

*28 января по григорианскому календарю.

 

Дождь
 

Дождь – вода,
но он много умеет:
терпеливо стучаться в закрытые двери

и выматывать нервы со знанием дела,
и почти останавливать время.

Позолоту и грязь он смывает бесследно,

и оплакать ушедших никто так

не сможет.
Но не всякий огонь –

поручусь своим сердцем –

хоть вода он, зальет собой

дождь.

 

* * *

 

Дождь золотой –

короткий дождь.

И наглядеться

не успеешь,

как слёзы,

ангельские сплошь,

вслепую

землю вдруг

усеют.

И свет не тот уже –

иной,

словно по-новому

сгустился.

Поплакал Ангел

над тобой:

он посветлел –

ты просветлился.

 

* * *

 

Зрачки в зрачки – увидишь бесконечность

и станешь равной всем богам!

Но взгляд не выдержан – и вечность

нам вновь не по зубам.

 

Ну, что ж, давай пытаться снова:

держись, а я-то устою!..

Но бездны карие так новы,

что слепну я, хоть и смотрю.

 

* * *

 

Зреют слова, виноградом вися на строке,

строки, как лозы, родят стихотворную вязь.

Время безжалостно давит вино из стихов:

самому лучшему – самая долгая жизнь.

 

* * *

 

Как будто без прощаний и прощений

расстались. Но отрезаны пути

в былую бесконечность повторений,

где есть всегда надежда впереди.

 

И так вот, без прощаний и прощений,

парим над миром – некому поймать –

забытые, как два стихотворенья,

что поленилась ночью записать.

 

 

* * *

 

Кормлю с руки, как голубя иль зверя,

сама кормлюсь.

С твоею сущностью в нездешней сфере

вот-вот сольюсь.

 

А за окном несыто шевелится

и град, и мир.                       

Но не осталось манны ни крупицы,

и пуст потир...          

 

Нищий

 

Он стоит с шапкой в руке

каждый день

на одном и том же месте,

словно распятый Христос,

не умея сам сойти

со своего креста.

 

* * *

 

Ночь в июне короче взмаха ресниц –

и целуются зори одна с другой!
Попытаемся – хочешь? – не помня лиц,
друг о друге поплакать и мы с тобой.

Не стесняясь той, что глядит в окно –

у неё стойкий иммунитет против слёз! –

будем плакать, что третьего не дано
и не будет, хоть тресни, дано – и всё!

И сойдёмся хоть в этом на миг с тобой,
словно зори в июне, не помня лиц,
и не спутаем впредь ни с какой другой
эту ночь, что короче взмаха ресниц.

 

* * *

 

От круглого сиротства нет спасенья,

лишь солнце вдруг щеки коснётся нежно,

и птицы посвятят своё мне пенье,

а небо – высь,

вода – безбрежность.

 

И золотом сверкнёт мне древний купол,

и город растворит в себе любовно,

и Провиденье, что на ласку скупо,

войдёт в стихи почти дословно.

 

Песня трубадура

 

В старом замке с витражным окном
одинокое Время живет,

в старом замке и ночью, и днём
одинокое Время поёт,
обходя со свечою углы,
одинокую песню свою,
что тверды эти стены и злы,
и покоя ему не дают.

 

В старом замке с витражным окном,
где покой не похож на покой,
бродит Время готическим сном,
одинокое и со свечой…
И убитая силой Любовь
воскресает в убийцах самих –

и инфанты влюбляются вновь
в юных мачех печальных своих.

 

* * *

 

Побольше воздуху набрать –

и петь про серебристый вечер,

про неминуемую встречу,

про проливную благодать,

про дождь,

про справедливость веры,

про неслучайность голосов,

про откликаемость на зов,

про чистый тон небесной сферы,

про сны, мешающие спать,

про одиночество благое,

про нас, когда нас было двое…

Лишь только б воздуху набрать!

 

* * *

 

Погоди,

не руби, как смоковницу,

дай мне шанс:

может быть, зацвету –

обещанию легче исполниться,

чем отозванным быть на лету!

 

Погоди,

 ещё зёрна не собраны,

ещё плевелы в мерах кишат,

ещё не до конца уловлена –

не совсем до конца – душа.

 

 

* * *

 

Равнина. Небо. Пчёлы. Зной.

И клонит в сон барашка.

И рог его уж час-другой

форсирует букашка.

 

А там, в провинции иной,

гремит. И ветер мрачный

вступает с мельницами в бой,

как рыцарь из Ла-Манча.

 

Барашек ухом поведёт,

опять смахнёт букашку –

и день упрямо поплывёт

на встречу с днём вчерашним.

 

* * *

 

Сверчок уснул, а небо сине,

как будто Вечность в нас глядит –

и мы ей кажемся большими,

такие малые на вид.

 

И нам самим порою снится,

что с чем-то бóльшим наравне

мы будем длиться, длиться, длиться,

и, может, вечно длиться в ней.

 

Сверчками петь, сверчками молкнуть,

сверчками славы не желать

и души из объятий мёртвых

уметь легко высвобождать.

 

* * *

 

Со среды и до субботы

дождь наполнил мир на треть,

репетицию потопа

приглашая посмотреть.

 

Из окна дивится кошка –

как канаву у ворот

переходит вброд прохожий,

и собачка вслед плывёт…

 

Кошка покачнёт портьеру,

спрыгнет, чтобы не глядеть,

чтоб поесть и до премьеры

вдоволь выспаться успеть.

 

* * *

 

Соловьи замолкли в Гефсимани,

караваны не нашли дороги,

оттого, наверно, в этой рани

стало ближе близкого до Бога…

 

Он к камням ступнями прикасался,

Он горячим лбом уткнулся в землю,

Он был тем, который Сам спасался

 и который был оставлен всеми.

 

Ничего о том не знали люди,

укачавшись времени волнами:

соловьи лишь бдили, и верблюды

втягивали близкий свет ноздрями…

 

* * *

 

Соломинка моя, меня держи:

соломенными волосами…

медово-карими глазами…

умело-хрупкими руками…

лавстори нашей весом в жизнь.

 

* * *

 

Соприкоснулись

не нарочно руки,

о собственном

заботясь до сих пор, –

и снова бьются

бабочки в желудке,

и звезды

со дна глаз

глядят в упор!

                                 

И тьмы аудиторий,

сонмы публик

уже готовы

пристально

внимать,

как мы с тобой

наш неразменный

рублик

опять

пытаться будем

разменять.

 

Сретение

 

Солнце тьму разорвало,

назначив день встречи

между прошлым и будущим

на перекрёстке

между долготерпеньем

и  светом надежды,

где конца ещё нет,

но уже есть начало

понимания всех

перевёрнутых смыслов,

парадоксов и равенства

бóльшего с малым 

и того, что стоит

над твоей головою,

наклоняясь всё ближе,

оставаясь всё там же.

 

 

Стихи

 

Так камни в горной речке скачут,

наталкиваясь друг на друга,

и стонут так, и горько плачут,

раскалываясь вдрызг,

 

а те, что выживут,

ложатся

на дно безумной дикой речки,

да так, что их потом не сдвинуть,

ни водам,

ни векам.

 

* * *

 

У сверчков последние песни

торжественны, словно бденье –

и стоит в траве в конце лета

предапокалиптический гул,

под который грубеют стебли,

цвет один на другой меняя,

и фантазии, не сбываясь,

улетучиваются в трубу…

 

И любить с каждым днём больнее

в конце лета, почти в конце жизни,

когда сотнями падают звёзды

с расщедрившихся вдруг небес,

когда в море всплывает рыба,

чтоб послушать последние песни

в исполнении жадных до жизни,

но готовых на смерть сверчков.

 

* * *

 

Я, как вода, на небо возвращусь,

а с неба – вниз, в свою стихию,

где в воды позапрошлые вольюсь,

родные чуть и чуть чужие.

 

Мне, как воде, в тугой круговорот

вписавшись, никуда нет хода:

бурлить мне или течь из года в год

согласно с временами года.

 

Мне просто вечно быть и, как воде,

стеклянной быть и быть горячей,

живой и мёртвой, здесь или нигде,

сродни судьбе слепой и зрячей.