Константин Симонов

Константин Симонов

Вольтеровское кресло № 4 (208) от 1 февраля 2012 года

Да, война не такая, какой мы писали её...

 

Из дневника

 

Июнь. Интендантство.

Шинель с непривычки длинна.

Мать застыла в дверях. Что это значит?

Нет, она не заплачет. Что же делать – война!

«А во сколько твой поезд?»

И всё же заплачет.

Синий свет на платформах. Белорусский вокзал.

Кто-то долго целует.

               – Как ты сказал?

Милый, потише…  –

И мельканье подножек.

И ответа уже не услышать.

Из объятий, из слёз, из недоговоренных слов

Сразу в пекло, на землю,

В заиканье пулеметных стволов.

Только пыль на зубах.

И с убитого каска: бери!

И его же винтовка: бери!

И бомбежка – весь день,

И всю ночь, до рассвета.

Неподвижные, круглые, жёлтые, как фонари,

Над твоей головою – ракеты...

Да, война не такая, какой мы писали её, –

Это горькая штука...

 

1941

 

* * *

 

В домотканом, деревянном городке,

Где гармоникой по улицам мостки,

Где мы с лётчиком, сойдясь накоротке,

Пили спирт от непогоды и тоски;

 

Где, как чёрный хвост кошачий, не к добру,

Прямо в небо дым из печи над трубой,

Где всю ночь скрипучий флюгер на ветру

С петушиным криком крутит домовой;

 

Где с утра ветра, а к вечеру дожди,

Где и солнца-то не видно из-за туч,

Где, куда ты ни поедешь, так и жди –

На распутье встретишь камень бел-горюч,–

 

В этом городе пять дней я тосковал.

Как с тобой, хотел – не мог расстаться с ним,

В этом городе тебя я вспоминал

Очень редко добрым словом, чаще – злым,

 

Этот город весь как твой большой портрет,

С суеверьем, с несчастливой ворожбой,

С переменчивой погодою чуть свет,

По ночам, как ты, с короной золотой.

 

Как тебя, его не видеть бы совсем,

А увидев, прочь уехать бы скорей,

Он, как ты, вчера не дорог был ничем,

Как тебя, сегодня нет его милей.

 

Этот город мне помог тебя понять,

С переменчивою северной душой,

С редкой прихотью неласково сиять

Зимним солнцем над моею головой.

 

Заметает деревянные дома,

Спят солдаты, снег валит через порог...

Где ты плачешь, где поешь, моя зима?

Кто опять тебе забыть меня помог?

 

1941

 

* * *

 

Если Бог нас своим могуществом

После смерти отправит в рай,

Что мне делать с земным имуществом,

Если скажет он: выбирай?

 

Мне не надо в раю тоскующей,

Чтоб покорно за мною шла,

Я бы взял с собой в рай такую же,

Что на грешной земле жила, –

 

Злую, ветреную, колючую,

Хоть ненадолго, да мою!

Ту, что нас на земле помучила

И не даст нам скучать в раю.

 

В рай, наверно, таких отчаянных

Мало кто приведёт с собой,

Будут праведники нечаянно

Там подглядывать за тобой.

 

Взял бы в рай с собой расстояния,

Чтобы мучиться от разлук,

Чтобы помнить при расставании

Боль сведённых на шее рук.

 

Взял бы в рай с собой все опасности,

Чтоб вернее меня ждала,

Чтобы глаз своих синей ясности

Дома трусу не отдала.

 

Взял бы в рай с собой друга верного,

Чтобы было с кем пировать,

И врага, чтоб в минуту скверную

По-земному с ним враждовать.

 

Ни любви, ни тоски, ни жалости,

Даже курского соловья,

Никакой самой малой малости

На земле бы не бросил я.

 

Даже смерть, если б было мыслимо,

Я б на землю не отпустил,

Всё, что к нам на земле причислено,

В рай с собою бы захватил.

 

И, за эти земные корысти

Удивлённо меня кляня,

Я уверен, что Бог бы вскорости

Вновь на землю столкнул меня.

 

1941

 

* * *

 

А. Суркову

 

Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины,

Как шли бесконечные, злые дожди,

Как кринки несли нам усталые женщины,

Прижав, как детей, от дождя их к груди,

 

Как слёзы они вытирали украдкою,

Как вслед нам шептали: – Господь вас спаси! –

И снова себя называли солдатками,

Как встарь повелось на великой Руси.

 

Слезами измеренный чаще, чем вёрстами,

Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:

Деревни, деревни, деревни с погостами,

Как будто на них вся Россия сошлась,

 

Как будто за каждою русской околицей,

Крестом своих рук ограждая живых,

Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся

За в Бога не верящих внуков своих.

 

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина

Не дом городской, где я празднично жил,

А эти просёлки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил.

 

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою

Дорожной тоской от села до села,

Со вдовьей слезою и с песнею женскою

Впервые война на проселках свела.

 

Ты помнишь, Алёша: изба под Борисовом,

По мёртвому плачущий девичий крик,

Седая старуха в салопчике плисовом,

Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

 

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?

Но, горе поняв своим бабьим чутьём,

Ты помнишь, старуха сказала: – Родимые,

Покуда идите, мы вас подождём.

 

«Мы вас подождём!» – говорили нам пажити.

«Мы вас подождём!» – говорили леса.

Ты знаешь, Алёша, ночами мне кажется,

Что следом за мной их идут голоса.

 

По русским обычаям, только пожарища

На русской земле раскидав позади,

На наших глазах умирали товарищи,

По-русски рубаху рванув на груди.

 

Нас пули с тобою пока ещё милуют.

Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За горькую землю, где я родился,

 

За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бой провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла.

 

1941

 

* * *

 

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придёт,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждёт.

 

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души...

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

 

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: – Повезло.

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, –

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

 

1941

 

* * *

 

Майор привез мальчишку на лафете.

Погибла мать. Сын не простился с ней.

За десять лет на том и этом свете

Ему зачтутся эти десять дней.

 

Его везли из крепости, из Бреста.

Был исцарапан пулями лафет.

Отцу казалось, что надежней места

Отныне в мире для ребенка нет.

 

Отец был ранен, и разбита пушка.

Привязанный к щиту, чтоб не упал,

Прижав к груди заснувшую игрушку,

Седой мальчишка на лафете спал.

 

Мы шли ему навстречу из России.

Проснувшись, он махал войскам рукой...

Ты говоришь, что есть ещё другие,

Что я там был и мне пора домой...

 

Ты это горе знаешь понаслышке,

А нам оно оборвало сердца.

Кто раз увидел этого мальчишку,

Домой прийти не сможет до конца.

 

Я должен видеть теми же глазами,

Которыми я плакал там, в пыли,

Как тот мальчишка возвратится с нами

И поцелует горсть своей земли.

 

За все, чем мы с тобою дорожили,

Призвал нас к бою воинский закон.

Теперь мой дом не там, где прежде жили,

А там, где отнят у мальчишки он.

 

1941

 

* * *

 

Мне хочется назвать тебя женой

За то, что так другие не назвали,

Что в старый дом мой, сломанный войной,

Ты снова гостьей явишься едва ли.

 

За то, что я желал тебе и зла,

За то, что редко ты меня жалела,

За то, что, просьб не ждя моих, пришла

Ко мне в ту ночь, когда сама хотела.

 

Мне хочется назвать тебя женой

Не для того, чтоб всем сказать об этом,

Не потому, что ты давно со мной,

По всем досужим сплетням и приметам.

 

Твоей я не тщеславлюсь красотой,

Ни громким именем, что ты носила,

С меня довольно нежной, тайной, той,

Что в дом ко мне неслышно приходила.

 

Сравнятся в славе смертью имена,

И красота, как станция, минует,

И, постарев, владелица одна

Себя к своим портретам приревнует.

 

Мне хочется назвать тебя женой

За то, что бесконечны дни разлуки,

Что слишком многим, кто сейчас со мной,

Должны глаза закрыть чужие руки.

 

За то, что ты правдивою была,

Любить мне не давала обещанья

И в первый раз, что любишь,– солгала

В последний час солдатского прощанья.

 

Кем стала ты? Моей или чужой?

Отсюда сердцем мне не дотянуться...

Прости, что я зову тебя женой

По праву тех, кто может не вернуться.

 

1941

 

* * *

 

На час запомнив имена,–

Здесь память долгой не бывает,–

Мужчины говорят: «Война...» –

И наспех женщин обнимают.

 

Спасибо той, что так легко,

Не требуя, чтоб звали милой,

Другую, ту, что далеко,

Им торопливо заменила.

 

Она возлюбленных чужих

Здесь пожалела, как умела,

В недобрый час согрела их

Теплом неласкового тела.

 

А им, которым в бой пора

И до любви дожить едва ли,

Всё легче помнить, что вчера

Хоть чьи-то руки обнимали.

 

Я не сужу их, так и знай.

На час, позволенный войною,

Необходим нехитрый рай

Для тех, кто послабей душою.

 

Пусть будет всё не так, не то,

Но вспомнить в час последней муки

Пускай чужие, но зато

Вчерашние глаза и руки.

 

В другое время, может быть,

И я бы прожил час с чужою,

Но в эти дни не изменить

Тебе ни телом, ни душою.

 

Как раз от горя, от того,

Что вряд ли вновь тебя увижу,

В разлуке сердца своего

Я слабодушьем не унижу.

 

Случайной лаской не согрет,

До смерти не простясь с тобою,

Я милых губ печальный след

Навек оставлю за собою.

 

1941

   

* * *

 

Над чёрным носом нашей субмарины

Взошла Венера – странная звезда.

От женских ласк отвыкшие мужчины,

Как женщину, мы ждем её сюда.

 

Она, как ты, восходит все позднее,

И, нарушая ход небесных тел,

Другие звёзды всходят рядом с нею,

Гораздо ближе, чем бы я хотел.

 

Они горят трусливо и бесстыже.

Я никогда не буду в их числе,

Пускай они к тебе на небе ближе,

Чем я, тобой забытый на земле.

 

Я не прощусь с опасностью земною,

Чтоб в мирном небе мёрзнуть, как они,

Стань лучше ты падучею звездою,

Ко мне на землю руки протяни.

 

На небе любят женщину от скуки

И отпускают с миром, не скорбя...

Ты упадёшь ко мне в земные руки,

Я не звезда. Я удержу тебя.

 

1941

 

* * *

 

Не сердитесь – к лучшему,

Что, себя не мучая,

Вам пишу от случая

До другого случая.

 

Письма пишут разные:

Слёзные, болезные,

Иногда прекрасные,

Чаще – бесполезные.

 

В письмах всё не скажется

И не всё услышится,

В письмах всё нам кажется,

Что не так напишется.

 

Коль вернусь – так суженых

Некогда отчитывать,

А убьют – так хуже нет

Письма перечитывать.

 

Чтобы вам не бедствовать,

Не возить их тачкою,

Будут путешествовать

С вами тонкой пачкою.

 

А замужней станете,

Обо мне заплачете –

Их легко достанете

И легко припрячете.

 

От него, ревнивого,

Затворившись в комнате,

Вы меня, ленивого,

Добрым словом вспомните.

 

Скажете, что к лучшему,

Память вам не мучая,

Он писал от случая

До другого случая.

 

1941

 

* * *

 

Ты говорила мне «люблю»,

Но это по ночам, сквозь зубы,

А утром горькое «терплю»

Едва удерживали губы.

 

Я верил по ночам губам,

Рукам лукавым и горячим,

Но я не верил по ночам

Твоим ночным словам незрячим.

 

Я знал тебя, ты не лгала,

Ты полюбить меня хотела,

Ты только ночью лгать могла,

Когда душою правит тело.

 

Но утром, в трезвый час, когда

Душа опять сильна, как прежде,

Ты хоть бы раз сказала «да»

Мне, ожидавшему в надежде.

 

И вдруг война, отъезд, перрон,

Где и обняться-то нет места,

И дачный клязьминский вагон,

В котором ехать мне до Бреста.

 

Вдруг вечер без надежд на ночь,

На счастье, на тепло постели.

Как крик: ничем нельзя помочь!–

Вкус поцелуя на шинели.

 

Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,

Не спутал с прежними словами,

Ты вдруг сказала мне «люблю»

Почти спокойными губами.

 

Такой я раньше не видал

Тебя, до этих слов разлуки:

Люблю, люблю... ночной вокзал,

Холодные от горя руки.

 

1941

 

* * *

 

Я, перебрав весь год, не вижу

Того счастливого числа,

Когда всего верней и ближе

Со мной ты связана была.

 

Я помню зал для репетиций

И свет, зажжённый, как на грех,

И шёпот твой, что не годится

Так делать на виду у всех.

 

Твой звёздный плащ из старой драмы

И хлыст наездницы в руках,

И твой побег со сцены прямо

Ко мне на лёгких каблуках.

 

Нет, не тогда. Так, может, летом,

Когда, на сутки отпуск взяв,

Я был у ног твоих с рассветом,

Машину за ночь доконав.

 

Какой была ты сонной-сонной,

Вскочив с кровати босиком,

К моей шинели пропылённой

Как прижималась ты лицом!

 

Как бились жилки голубые

На шее под моей рукой!

В то утро, может быть, впервые

Ты показалась мне женой.

 

И все же не тогда, я знаю,

Ты самой близкой мне была.

Теперь я вспомнил: ночь глухая,

Обледенелая скала...

 

Майор, проверив по карманам,

В тыл приказал бумаг не брать;

Когда придётся, безымянным

Разведчик должен умирать.

 

Мы к полночи дошли и ждали,

По грудь зарытые в снегу.

Огни далёкие бежали

На том, на русском, берегу...

 

Теперь я сознаюсь в обмане:

Готовясь умереть в бою,

Я все-таки с собой в кармане

Нёс фотографию твою.

 

Она под северным сияньем

В ту ночь казалась голубой,

Казалось, вот сейчас мы встанем

И об руку пойдём с тобой.

 

Казалось, в том же платье белом,

Как в летний день снята была,

Ты по камням оледенелым

Со мной невидимо прошла.

 

За смелость не прося прощенья,

Клянусь, что, если доживу,

Ту ночь я ночью обрученья

С тобою вместе назову.

 

1941

 

Атака

 

Когда ты по свистку, по знаку,

Встав на растоптанном снегу,

Готовясь броситься в атаку,

Винтовку вскинул на бегу,

 

Какой уютной показалась

Тебе холодная земля,

Как всё на ней запоминалось:

Примёрзший стебель ковыля,

 

Едва заметные пригорки,

Разрывов дымные следы,

Щепоть рассыпанной махорки

И льдинки пролитой воды.

 

Казалось, чтобы оторваться,

Рук мало – надо два крыла.

Казалось, если лечь, остаться –

Земля бы крепостью была.

 

Пусть снег метёт, пусть ветер гонит,

Пускай лежать здесь много дней.

Земля. На ней никто не тронет.

Лишь крепче прижимайся к ней.

 

Ты этим мыслям жадно верил

Секунду с четвертью, пока

Ты сам длину им не отмерил

Длиною ротного свистка.

 

Когда осёкся звук короткий,

Ты в тот неуловимый миг

Уже тяжёлою походкой

Бежал по снегу напрямик.

 

Осталась только сила ветра,

И грузный шаг по целине,

И те последних тридцать метров,

Где жизнь со смертью наравне!

 

1942

 

Слава

 

За пять минут уж снегом талым

Шинель запорошилась вся.

Он на земле лежит, усталым

Движеньем руку занеся.

 

Он мёртв. Его никто не знает.

Но мы еще на полпути,

И слава мертвых окрыляет

Тех, кто вперёд решил идти.

 

В нас есть суровая свобода:

На слёзы обрекая мать,

Бессмертье своего народа

Своею смертью покупать.

 

1942

 

Смерть друга

 

Памяти Евгения Петрова

 

Неправда, друг не умирает,

Лишь рядом быть перестаёт.

Он кров с тобой не разделяет,

Из фляги из твоей не пьёт.

 

В землянке, занесён метелью,

Застольной не поет с тобой

И рядом, под одной шинелью,

Не спит у печки жестяной.

 

Но всё, что между вами было,

Всё, что за вами следом шло,

С его останками в могилу

Улечься вместе не смогло.

 

Упрямство, гнев его, терпенье –

Ты всё себе в наследство взял,

Двойного слуха ты и зренья

Пожизненным владельцем стал.

 

Любовь мы завещаем жёнам,

Воспоминанья – сыновьям,

Но по земле, войной сожжённой,

Идти завещано друзьям.

 

Никто ещё не знает средства

От неожиданных смертей.

Всё тяжелее груз наследства,

Всё уже круг твоих друзей.

 

Взвали тот груз себе на плечи,

Не оставляя ничего,

Огню, штыку, врагу навстречу

Неси его, неси его!

 

Когда же ты нести не сможешь,

То знай, что, голову сложив,

Его всего лишь переложишь

На плечи тех, кто будет жив.

 

И кто-то, кто тебя не видел,

Из третьих рук твой груз возьмёт,

За мертвых мстя и ненавидя,

Его к победе донесёт.

 

1942

 

Через двадцать лет

 

Пожар стихал. Закат был сух.

Всю ночь, как будто, так и надо,

Уже не поражая слух,

К нам долетала канонада.

 

И между сабель и сапог,

До стремени не доставая,

Внизу, как тихий василёк,

Бродила девочка чужая.

 

Где дом её, что сталось с ней

В ту ночь пожара – мы не знали.

Перегибаясь к ней с коней,

К себе на сёдла поднимали.

 

Я говорил ей: «Что с тобой?» –

И вместе с ней в седле качался.

Пожара отсвет голубой

Навек в глазах её остался.

 

Она, как маленький зверёк,

К косматой бурке прижималась,

И глаза синий уголёк

Всё догореть не мог, казалось.

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Когда-нибудь в тиши ночной

С черемухой и майской дремой,

У женщины совсем чужой

И всем нам вовсе незнакомой,

 

Заметив грусть и забытьё

Без всякой видимой причины,

Что с нею, спросит у неё

Чужой, не знавший нас, мужчина.

 

А у нее сверкнет слеза,

И, вздрогнув, словно от удара,

Она поднимет вдруг глаза

С далёким отблеском пожара:

 

 – Не знаю, милый. – А в глазах

Вновь полетят в дорожной пыли

Кавалеристы на конях,

Какими мы когда-то были.

 

Деревни будут догорать,

И кто-то под ночные трубы

Девчонку будет поднимать

В седло, накрывши буркой грубой.

 

1942

 

Открытое письмо

 

Женщине из г. Вичуга

 

Я вас обязан известить,

Что не дошло до адресата

Письмо, что в ящик опустить

Не постыдились вы когда-то.

 

Ваш муж не получил письма,

Он не был ранен словом пошлым,

Не вздрогнул, не сошёл с ума,

Не проклял всё, что было в прошлом.

 

Когда он поднимал бойцов

В атаку у руин вокзала,

Тупая грубость ваших слов

Его, по счастью, не терзала.

 

Когда шагал он тяжело,

Стянув кровавой тряпкой рану,

Письмо от вас ещё всё шло,

Ещё, по счастью, было рано.

 

Когда на камни он упал

И смерть оборвала дыханье,

Он всё ещё не получал,

По счастью, вашего посланья.

 

Могу вам сообщить о том,

Что, завернувши в плащ-палатки,

Мы ночью в сквере городском

Его зарыли после схватки.

 

Стоит звезда из жести там

И рядом тополь – для приметы...

А впрочем, я забыл, что вам,

Наверно, безразлично это.

 

Письмо нам утром принесли...

Его, за смертью адресата,

Между собой мы вслух прочли –

Уж вы простите нам, солдатам.

 

Быть может, память коротка

У вас. По общему желанью,

От имени всего полка

Я вам напомню содержанье.

 

Вы написали, что уж год,

Как вы знакомы с новым мужем.

А старый, если и придёт,

Вам будет всё равно не нужен.

 

Что вы не знаете беды,

Живёте хорошо. И кстати,

Теперь вам никакой нужды

Нет в лейтенантском аттестате.

 

Чтоб писем он от вас не ждал

И вас не утруждал бы снова...

Вот именно: «не утруждал»...

Вы побольней искали слова.

 

И всё. И больше ничего.

Мы перечли их терпеливо,

Все те слова, что для него

В разлуки час в душе нашли вы.

 

«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...

Да где ж вы душу потеряли?

Ведь он же был солдат, солдат!

Ведь мы за вас с ним умирали.

 

Я не хочу судьёю быть,

Не все разлуку побеждают,

Не все способны век любить, –

К несчастью, в жизни всё бывает.

 

Ну, хорошо, пусть не любим,

Пускай он больше вам не нужен,

Пусть жить вы будете с другим,

Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.

 

Но ведь солдат не виноват

В том, что он отпуска не знает,

Что третий год себя подряд,

Вас защищая, утруждает.

 

Что ж, написать вы не смогли

Пусть горьких слов, но благородных.

В своей душе их не нашли –

Так заняли бы где угодно.

 

В отчизне нашей, к счастью, есть

Немало женских душ высоких,

Они б вам оказали честь –

Вам написали б эти строки;

 

Они б за вас слова нашли,

Чтоб облегчить тоску чужую.

От нас поклон им до земли,

Поклон за душу их большую.

 

Не вам, а женщинам другим,

От нас отторженным войною,

О вас мы написать хотим,

Пусть знают – вы тому виною,

 

Что их мужья на фронте, тут,

Подчас в душе борясь с собою,

С невольною тревогой ждут

Из дома писем перед боем.

 

Мы ваше не к добру прочли,

Теперь нас втайне горечь мучит:

А вдруг не вы одна смогли,

Вдруг кто-нибудь ещё получит?

 

На суд далеких жён своих

Мы вас пошлём. Вы клеветали

На них. Вы усомниться в них

Нам на минуту повод дали.

 

Пускай поставят вам в вину,

Что душу птичью вы скрывали,

Что вы за женщину, жену,

Себя так долго выдавали.

 

А бывший муж ваш – он убит.

Всё хорошо. Живите с новым.

Уж мёртвый вас не оскорбит

В письме давно ненужным словом.

 

Живите, не боясь вины,

Он не напишет, не ответит

И, в город возвратись с войны,

С другим вас под руку не встретит.

 

Лишь за одно ещё простить

Придётся вам его – за то, что,

Наверно, с месяц приносить

Ещё вам будет письма почта.

 

Уж ничего не сделать тут –

Письмо медлительнее пули.

К вам письма в сентябре придут,

А он убит ещё в июле.

 

О вас там каждая строка,

Вам это, верно, неприятно –

Так я от имени полка

Беру его слова обратно.

 

Примите же в конце от нас

Презренье наше на прощанье.

Не уважающие вас

Покойного однополчане.

 

По поручению офицеров полка

К. Симонов

 

1943

 

* * *

 

Я пил за тебя под Одессой в землянке,

В Констанце под чёрной румынской водой,

Под Вязьмой на синем ночном полустанке,

В Мурманске под белой Полярной звездой.

 

Едва ль ты узнаешь, моя недотрога,

Живые и мёртвые их имена,

Всех добрых ребят, с кем меня на дорогах

Короткою дружбой сводила война.

 

Подводник, с которым я плавал на лодке,

Разведчик, с которым я к финнам ходил,

Со мной вспоминали за рюмкою водки

О той, что товарищ их нежно любил.

 

Загадывать на год война нам мешала,

И даже за ту, что, как жизнь, мне мила,

Сегодня я пил, чтоб сегодня скучала,

А завтра мы выпьем, чтоб завтра ждала.

 

И кто-нибудь, вспомнив чужую, другую,

Вздохнув, мою рюмку посмотрит на свет

И снова нальёт мне: – Тоскуешь? – Тоскую.

– Красивая, верно? – Жаль, карточки нет.

 

Должно быть, сто раз я их видел, не меньше,

Мужская привычка – в тоскливые дни

Показывать смятые карточки женщин,

Как будто и правда нас помнят они.

 

Чтоб всех их любить, они стоят едва ли,

Но что ж с ними делать, раз трудно забыть!

Хорошие люди о них вспоминали,

И значит, дай Бог им до встречи дожить.

 

Стараясь разлуку прожить без оглядки,

Как часто, не веря далёкой своей,

Другим говорил я: «Всё будет в порядке,

Она тебя ждёт, не печалься о ней».

 

Нам легче поверить всегда за другого,

Как часто, успев его сердце узнать,

Я верил: такого, как этот, такого

Не смеет она ни забыть, ни продать.

 

Как знать, может, с этим же чувством знакомы

Все те, с кем мы рядом со смертью прошли,

Решив, что и ты не изменишь такому,

Без спроса на верность тебя обрекли.

 

* * *

 

Предчувствие любви страшнее

Самой любви. Любовь – как бой,

Глаз на глаз ты сошёлся с нею.

Ждать нечего, она с тобой.

 

Предчувствие любви – как шторм,

Уже чуть-чуть влажнеют руки,

Но тишина ещё, и звуки

Рояля слышны из-за штор.

 

А на барометре к чертям

Всё вниз летит, летит давленье,

И в страхе светопреставленья

Уж поздно жаться к берегам.

 

Нет, хуже. Это как окоп,

Ты, сидя, ждешь свистка в атаку,

А там, за полверсты, там знака

Тот тоже ждёт, чтоб пулю в лоб...

 

1945

 

Песня военных корреспондентов

 

От Москвы до Бреста

Нет такого места,

Где бы не скитались мы в пыли.

С лейкой и с блокнотом,

А то и с пулеметом

Сквозь огонь и стужу мы прошли.

 

Без глотка, товарищ,

Песню не заваришь,

Так давай по маленькой нальём.

Выпьем за писавших,

Выпьем за снимавших,

Выпьем за шагавших под огнём!

 

Есть, чтоб выпить, повод –

За военный провод,

За У-2, за эмку, за успех.

Как пешком шагали,

Как плечом толкали,

Как мы поспевали раньше всех.

 

От ветров и водки

Хрипли наши глотки,

Но мы скажем тем, кто упрекнёт:

«С наше покочуйте,

С наше поночуйте,

С наше повоюйте хоть бы год!»

 

Там, где мы бывали,

Нам танков не давали –

Но мы не терялись никогда.

На пикапе драном

И с одним наганом

Первыми въезжали в города.

 

Так выпьем за победу,

За нашу газету.

А не доживём, мой дорогой,

Кто-нибудь услышит,

Снимет и напишет,

Кто-нибудь помянет нас с тобой!