Константин Лобов

Константин Лобов

Четвёртое измерение № 3 (531) от 21 января 2021 года

Калёный оттиск, втиснутый в петит

* * *

 

Утро в город заходит, всегда, от восточных ворот,
Вперемежку с туманом, а нет – то, тогда, с облаками,
Всякий раз, натыкаясь на ночь, пробирается вброд,
Будто крот, осторожно, на ощупь, слепыми шажками,

Щурит глаз, и пытается, каждый неясный предмет,
Рассмотреть досконально, обнюхать, погладить по коже,
И сравнить первородство с безродностью прошлых примет,
Только, память подводит, рассвет повторить невозможно.

Импрессионистично, по-детски, привстав на носки,
Отвечая урок, из-за школьной классической парты,
Свет, небрежно тушует неброские, с виду, куски,
Сквозь туман проступают эмблемы, щиты, алебарды…

…Впечатленье дурное, всё смазано, чья-та мазня.
Но проходит мгновенье. И, вот, на картине, вельможно,
Проявляется город, законченным видом дразня.
Закавыка одна: это всё повторить невозможно.
 

сентябрь 2020

 

* * *

 

В последний раз, почувствуешь себя,
Приставленным к ветрилу бытия,
На утлой лодке, сорванной с причала,
И бурей, отнесённой в океан,
В котором, без предела и начала,
Приговорён носиться по волнам.

В ночи, распахнутой, над сумрачной долиной,
Волами тучными с блестящей чешуёй,
Пасутся волны, перемешивая глины
Глубин глухих. Всю ночь, передо мной

Идёт страда, и ветер запрягает
Стада мычащих волн. В продоль и в ширину,
Бредут валы, как плугом, налегая
Хребтом вола на встречную волну.

Гуртовщик-ветер неустанно хлещет
Охапкой розг по спинам валунов,
Но вместо крови – горькой пеной блещут
Живые скалы грозных бурунов.

Их не унять. До собственной кончины
Взрыхлят и перемелют наготу
Распаханной в глухой ночи пучины,
Посеют свет. Здесь звёзды прорастут

И отразятся в бездне чернозёма,
Заколосятся вышней тишиной.
Мне не пройти страду – в щепу изломан
Мой старый ялик валовой волной.
 

сентябрь 2020

 

Цикады Осипа Мандельштама

 

Пью ночь, как воду из бокала пьют.
И мотыльком, тайком, мечусь по ночи звёздной.
Мне виден свет, мне выделен приют –
Лишь поле перейти по карте пятивёрстной.

Не тороплю мгновенья высоту,
Вцепившись в воздух и держась за стремя,
Как часовой, забытый на посту,
В молчанье скорбном, провожаю время.

Пью ночь, обточенную об углы локтей.
Впиваюсь в речь цикадных пилигримов,
В цитатный рой ушедших в ночь гостей,
Летящих впереди и в темноте незримых.

Калёный оттиск, втиснутый в петит.
Под правою рукой белеет, как страница,
Пространство тех, кто следом полетит.
Мне лиц не различить, меня слепит зарница..
 

сентябрь 2020

 

К Урании

 

Мне бы каплю дождя
на иссохшую в плаванье душу.
До минут низводя
свое прошлое с будущим – в сушу
их вложить бы хотел,
только волны, с настоем печали,
укрывают предел
горизонта своими плечами.

И, как будто во сне,
всё качнулось. Забыв оглянуться,
я плыву в вышине,
столько неба вокруг, но проснуться

всё никак не могу,
усыплённый качаньем напева,
в своём теплом мозгу
я, как маятник – справа налево

или наоборот.
И, покажется, что гениален
этот круговорот:
линза – плоска, но взгляд вертикален.

И следит циферблат,
как секунды сцепляются в строчку,
и сквозит через взгляд
то ли вечностью, то ли отсрочкой.
 

2002

 

* * *

 

Я мало выпил: надо было пять,
Возможно десять,
Я устал считать,
Запоминать и сравнивать предметы.

Но, что-то лезет в душу.
– Изыди.
Не отстаёт и душит.
Впереди
и позади
Мне ничего не видно.

Смотрю на небо –
Есть на свете Бог.
Ко мне он, до сих пор, не слишком строг.
Возможно, он реликт или творенье
Не здешних мест.

Но с моего рожденья
Он наблюдает, как стараюсь я
Сокрыться от законов бытия:
Уйти в расход,
Окончить дни свои
Без божьей кары и его любви.

В огромном знании, как в чаше золотой,
Не больше золота, чем серебра и меди.
И, невзначай, чтоб подтвердить, проверить,
Что всё – разновелико изнутри,
Господь даёт мне шанс,


Но я тоскливо
Взираю на бесцветный потолок
И ничего не вижу, только клок
Безмолвного, как до молитвы, неба.

Возможно, в перспективе Бог на Феба
Похож анфас?
Но в профиль не могу
сказать, я не читал Сковороду
Г.С. А зря:
По сути, лишь пургу
Я различаю. Встану, свет зажгу.

Спасибо, Боже. Разрешил дышать
Душе бессмертной.
Поздно мне решать,
Кем зарождается душа
На первом  вдохе
И после выдоха последнего,
Куда уходит вспять?

Вдруг, не вдохну,
Вдруг – незачем дышать?

Я мало выпил: надо было пять,
Возможно десять.
Я устал считать,
Запоминать и сравнивать предметы.

 

сентябрь 2020

 

* * *

 

Так, видимо, растут цветы,
Так прорастают окончанья
Из слов травы. Немы, просты,
Прозрачны жесты, примечанья,

Приметы прошлых зим и лет,
Обеты, данные до смерти
Ворвавшихся слепых комет,
Разбитых в центре круговерти,

В траве из гула снов и слов,
В волне, хлестающею гривой, –
Внезапный, неземной улов
Осколков света: прямо, криво,

Как рикошет из всех пространств,
Пронзительнее ре-диеза,
Так звёзды падают на нас
Монетами из царства Креза.
 

2003

 

* * *

 

«Что сделать мне тебе в угоду?
Дай как-нибудь об этом весть….»

Б.Пастернак. Памяти Марины Цветаевой

 

Что стеречь? Стереть и только. Слово
выше, всплывшей фразы, сквозь засовы
лезет, исправляя гранки;
грудь растеряна. Одна на полустанке
остаётся дожидаться, то, что свыше
будет. Есть, ведь был же
свет: так факелом по коже
– узнаёшь, что ближе, что негоже
смерти перед сетью изобилья
слов. Удавишься? Попытка – не бессилье.

Речью заполняя письма, встречи;
что грядёт – то будет, может сжечь их?
и, вгрызаясь в воздух, в область слуха,
обогнать, умножить? эхо глухо...
Остаётся след, поверхность. Где-то,
очень далеко, письмо – ответом:
что? запреты отстоялись в вина?
пей! верёвка, шарф, там – всё едино.

Без вины она, с одним предначертаньем
дневников. Под чёрной с белым тканью –
руки, грудь растеряна. Ответь: что стеречь,
как быть, когда иссякнет речь?
 

1990

 

Пять повестей

 

Елене


1
 

Войди в мой дом, перепиши начала.
Поспешность ткани придержи
Неторопливостью причала
И руки тайной обвяжи.

Мне руки тайной завяжи
И поднимись на выступ ночи,
Где сны –  пустыни миражи
Свои слова о воздух точат,
Словно испанские ножи.

И прикоснись холодной местью
Незримой стали острия
К едва заснувшему предместью,
Чтоб предрассветная струя
Гремучей, неусыпной смеси,
Блеснула кожей, как змея.

И зашуршала, как змея,
Между лопаток, тратя вечность,
Туда, где рушится заря,
И не дают расправить плечи
Ещё холодные моря.

И, как развязывают петли
В полёте утреннем стрижи,
Входя в дождливые столетья:
Мне руки телом развяжи.
 

1990; 2017


2

То отступала, то пленила,
записывая в посредники.
И окна небом заменила,
срывая крыши, как передники.
Ты та, другая. Или, или…
Все сказано, но повторяться
Приходится. Углом застыли
в ознобе пальцы. Притворяться
собой. Озоновые кили
в промокшем вечере резвятся.
И не понятно: или, или.
И повторять, и повторяться.

И, снова, по диагонали
Врываться в скученность болезней,
И ждать в приёмной госпиталя, 
Любых перевранных известий.   
Ждать дверь, которой не по силам
Открыть пространства хрупкий полог.
Соединяла, будто мстила.
Дрожа, держала, как осколок.

Но грани удлинялись эхом
И множились, соударяясь.
На площади стояла Гретхен.
Во всех закатах повторяясь
 

1989


3.  Фауст

 

Гроза спешила мир запомнить
Таким, каким он быть посмел:
Не понимающим спросонья,
Что жизнь изводится, как мел.

Вошёл, как будто бы приснился
Обоям тёмным, потолкам,
Камину и бессчётным лицам
Приникших к перекрестью рам.

И, вызванная Сатаною,
Стучалась жажда в окна губ.
Но, крыши окатив волною,
Гроза вершила Страшный суд.

Входили: то поодиночке,
То целой сценой, но двоим,
Задуманным единой строчкой,
Никто исчадья не простил.

И мертвенное удивленье
Скользнуло в трещины мостков,
Ища защиту в заточенье,
От стука дамских каблуков.

Трещало платье от разрядов.
Пряма, как молнии ожог,
Она прошла, конечно, рядом,
Что лоб от напряженья взмок.

Она ему, ещё, не мстила
Плечом, откинутым назад,
И дьявола ему простила,
И сон дурной, зовущий в ад.

Она ему, уже, не мстила.
Вошла, как Эльмовы огни.
Не узнавала, лишь молила,
Чтоб чашу мимо пронесли.     
 

1990

 

4
 

Заплаты заката на тьме темнокожей
остаток распада на запад рогожу
чадрою восточной бросает, и слепы:
дорога, карета и платье из крепа.

Подъезды далёки, проёмы забиты,
но картою в масть все сомнения биты.
На мост разводной успевает карета.
Дорога, как платье из чёрного крепа.

Тревог перекрёстки в оковы отлились,
на руки упали и в спицы вцепились.
В декабрь, в расход – из бульварного склепа,
несётся карета и платье из крепа.

И за город рвутся, забыв о засаде
по бреши, размытой в гранитной осаде,
по времени, вырванному из вертепа:
дорога, карета и платье из крепа.
 

1989


5
 

Вы не видали их, успевших
уйти по неокрепшим вьюгам
и затеряться в захрипевших
метелях, запряжённых цугом.

И, видимо, заставы правы,
колокола твердят об этом,
что нет пронзительней отравы,
чем повесть покидать дуэтом.

В столь бесконечно ясных смыслах
расчерчено свеченье неба,
на оловянных коромыслах
расплескивая всплески гнева.

Так вечность всходит круг над кругом,
чтоб окольцованное время
пространство вспахивало плугом,
в подзол сводя людское племя;

подобие в его деснице:
устанет трепетать запястье,
и снова сыпаться пшенице
в горнило ненасытной пасти,

и, снова в забытьи заставы
пройти, укрывшись лунным светом,
и плыть пронзительной октавой
над неоконченным дуэтом.

 

2019