Лирика разных лет
* * *
Когда голубым озареньем
распахнуты окна в луну
и пагубно пахнет сиренью,
боюсь – никогда не усну.
О молодость, будь покороче!
Но всё неподвижней, длинней
семнадцатилетние ночи,
что всех одиночеств больней.
И снова не сплю. И губами,
как рыба, я воздух ловлю.
Не сплю, задыхаюсь я, мама,
я первой любовью люблю...
* * *
Паровоза ровный шум:
«Мы утешим,
мы утешим...»
Буквы милые пишу
На стекле окна вспотевшем.
Вереницы быстрых сёл,
Пустыри, леса, вокзалы...
Я гляжу теперь на всё
Сквозь твои
инициалы.
1949
* * *
Вдыхая волос надушенных
Каштановую волну,
К тебе, поцелуем разбуженной,
К горячему телу прильну...
Как просто – любить согласно,
Лежать на твоей груди,
Когда давно уже ясно,
Что нет ничего впереди...
Фотография
Когда-то было – я тебя целую,
Когда-то было – за руки держу,
Когда-то было... А теперь колдую, –
Из мрака негативы вывожу.
Поёт зима... А здесь под красным светом
Твои глаза в меня устремлены.
Вокруг тебя Сокольники и лето,
На платье ситцевом – гроздь бузины...
Не всё ль равно теперь, не всё равно ли,
Кому в глаза глядишь наедине?
Но в эту ночь тебя помимо воли
Я заставляю улыбаться мне.
Не изменяясь – будешь вот такою,
Не изменяя – сколько б лет и зим...
Всё лучшее останется со мною,
Всё прочее достанется другим.
* * *
Меняя счастье на несчастье,
Любовь и молодость губя,
Идёшь ты... Пропасть чёрной пастью
Гипнотизирует тебя.
Ты наклоняешься над нею,
Глядишь, не отрывая глаз...
Чем глубже пропасть, тем сильнее
Она притягивает нас.
Так околдован возвышеньем
Кто знал вершины, высоту,
Так тянется к опустошенью
Кто знал провалы, пустоту.
Я б силой спас тебя, любовью,
И жизнь бы глухо пронеслась,
И вдруг ты крикнула бы с болью:
– Зачем не дал ты мне упасть?..
Зимняя ночь
Какая ночь! Как тихо, сказочно,
Как свежим снегом замело!
Вся ночь, как зимний день, показанный
Сквозь тёмно-синее стекло.
Хрустальный воздух не колышется,
Застыл он в сладком снежном сне,
И в тишине волшебной слышится,
Как бережно ложится снег.
Вошла ты в комнату румяная,
Наверно, целовал мороз.
Твои глаза – от счастья пьяные
И на ресницах – искры звёзд.
А ночь, привыкшая умалчивать,
Не скажет, где бродила ты.
Поспешно нежным снежным пальчиком
Она загладила следы.
Я угадал
Может быть, сила адовая
может быть, просто бред…
В глубине твоих глаз угадываю
прошлого
красный след.
Может быть, чувство пылкое,
может быть, чад ночей…
Вижу –
дрожит в твоих жилках
голубая кровь шляхтичей.
Наверно, в далёком веке
над Вислой, где гнулись мосты,
с влюблённым в тебя человеком
стояла надменная ты.
Красавице слава нравится!
Шляхтич
на русской земле,
чтоб славу добыть красавице
рубит, привстав в седле.
Надо варшавской женщине
громкой любви короля,
пожара
Москвы бревенчатой,
поклона
башен Кремля!
В бурке, кровью пропитанной,
пан молодой упал,
пан молодой под копытами
имя твоё шептал!
Наверно, ты это, хитрая,
Мариною
в те часы
влюблённого Лжедмитрия
бросила на весы.
Когда же качнулись чаши
и он проиграл, –
уже
для сердца он не величайший,
а просто презренный
Лже!
Он обманул надежды,
он виноват,
оттого
пусть пушки Марину утешат,
развеяв пепел его!
Презрительная ужимка,
спокойствие палачей…
Я вижу –
дрожит в твоих жилках
голубая кровь шляхтичей.
Не проведёшь!
Не обманывай!
Я умный.
Я понял враз,
что ты возвратилась заново
по блеску надменных глаз.
Скромная,
в скромном платьице,
прячешься в людной толпе.
Многие жизнью поплатятся
за то, что поверят тебе!
Сердце ковром расстелено,
по сердцу
ступай наугад.
Видишь – опять,
расстрелянный,
кровью истёк закат.
Взыщешь за этот кошмар с кого?
Красной площади шум…
Минина и Пожарского
спасти моё сердце прошу!
Письмо
Пришло наконец.
Я схватил его жадно,
Я целую вечность надеялся, ждал...
Прости...
На секунду мне стало досадно,
Когда на конверте твой почерк узнал.
Прости...
Среди писем искал я упрямо
Мой адрес, написанный женской рукой,
Но только небрежной, рукою другой...
Прости меня, мама.
Я знаю – ты слушаешь сводки погоды:
Сурова ли нынче зимою Москва?..
И вновь над колодою карт у комода
Склонилась седая твоя голова.
На сердце у сына –
Бубновая дама.
На сердце у дамы –
Король,
Но не я...
Ты все понимаешь, родная моя...
Прости меня, мама!
* * *
Среди жестов и фраз жестов и фраз,
полуночных причуд –
понимающих глаз
мимолетный прищур...
От открывшегося-нераскрывшегося,
среди тостов, жестов, гримас,
от случившегося, но не бывшегося
полуисповедь, полуроманс.
Колдовала, сама расколдовывала
и одаривала-обворовывала,
то пригубливала, то расплескивала,
танцевала, пела, пила,
то чудила, то чудодействовала,
то отчаянно чуда ждала...
Переломы в судьбе
и надежды, и боль
не припишет себе
дурачок-алкоголь.
Алкоголь-дурачок,
он податливый...
А в ней умница-чёрт,
чёрт талантливый!
То бесёнок, то бес,
трезвый, хоть и смурной,
он – как противовес
смутной прозы земной, –
дал ей власть, как луне,
быть и тут и вовне:
разломясь на волне,
плыть в ночной вышине.
Смотришь, тайну тая,
вся встревоженная,
чутко вскинутая,
настороженная...
Целовала без уст,
колдовала сама,
и в порыве безумств
не была без ума,
не была без ума от влюблённости,
и желания были просты,
но, печальный в своей опалённости,
кто-то добрый смотрел с высоты:
– Мне делиться не велено вечностью.
Замирают шаги за дверьми...
Как мне жаль детей человеческих,
разучившихся быть детьми...
* * *
Жить собрался я мирно и кротко,
но опять и опять весной
надо мной
любовь и эротика
ходят врозь,
как солнце с луной.
Вдруг нечаянно и прелестно
сопрягается с солнцем луна,—
через плоть
между сердцем и чреслами
напрягается больно
струна.
О самом красивом
Рассажу о зелёном и синем,
о вершинах в лиловом дыму,
но сначала –
о самом красивом,
о самом красивом
в Крыму.
Брызги летели весёлым жемчугом,
прозрачной была глубина.
Видел я
молодую женщину,
с морем
играла она.
Я женщину эту знал в комнате,
в городе,
и думал, что знаю её до конца,
знаю счастье
в движениях, в голосе,
в отрешённом сиянье лица.
Но такого счастливого смеха
я не слышал ещё никогда, –
это искры поющего света
ей зелёная дарит вода.
Отдыхая, легла на спину, –
тело зыблет живой малахит, –
в небо смотрит,
руки раскинув,
чайка, крылья раскинув,
парит…
Море чует влюблённую душу,
что природной свободой полна.
Ей пора выходить на сушу,
но обратно тянет волна…
Ты была ли моей?
Ты была ли замужем?
Ты девчонкой плывёшь,
ничьей,
ты, как ласковый радужный камушек,
он горяч от лучей.
Ты, как радужный камушек,
ласковый,
в нём неведомо скрыты огни, –
заиграет он всему красками,
только в море его
окуни!
Баллада о волке
Хоть следы его в чаще потеряны,
Слух о нём до сих пор не умолк.
На отшибе под высохшим деревом
Жил однажды чувствительный волк.
Сердцем он обладал поразительным –
Разве можно считать за вину,
Что он отроду был композитором
И умел воспевать Луну.
Он успел убеждение вывести
И в лесу огласил, наконец,
Что во имя святой справедливости
Он решил не губить овец.
В чём они виноваты, бедные,
И какие у волка права?
Овцы – кроткие и безвредные,
Симпатичные существа.
Надо с ними сдружиться волку,
И настанет тогда расцвет,
И не будут люди с двустволками
Волчье племя сводить на нет.
Обязательно надо попробовать
и опомниться, наконец!
Волки слушали пылкую проповедь,
Прослезившись, терзали овец.
Овцы тоже ему не верили –
Волчья внешность у волка была.
Поневоле под высохшим деревом
Грыз он кости с чужого стола.
А зимою он умер молча,
Вьюга тихо его замела,
Потому что не жил по-волчьи,
Потому что не делал зла.
© Кирилл Ковальджи, 1949–2011.
© 45-я параллель, 2011.