Кира
Завьялова

* * *

время – в кармане. достану, коль пригодится.

будущее вырывается из подклада.

жизнь по ступенькам несётся, навстречу – лица –

жертвы счастливые божьего маскарада.

все добываем смыслы, куём удачу,

каждый несчастлив по-своему – так и нужно.

счастье продажно, печали – идут на сдачу,

мир улыбается приторно и натужно.

в городе n говорят в новостях неправду,

в городе s призывают молиться свету.

сердце моё не работает по уставу,

разум мой не соблюдает ничьи заветы.

пишется – складно ли, скверно ли – не сужу я,

дышится – часто ли, смело ли – «как» неважно.

не осуждаю ни бедного, ни буржуя,

не разделяю пустот и ажиотажа.

вёсны встречаю с цветущею новизною,

в осень не хмурюсь и холод пережидаю.

время моё по секундам бежит со мною,

будущее на мгновенье опережая.

в городе n продавцы завышают цены,

в городе s зеленеет и пахнет летом.

нам никогда не покинуть своей же сцены,

счастье – внутри. хоть себе-то признайся в этом.

* * *

всё твоё существо начинает дышать на ладан,
не узнаешь так вскоре и черт своего лица,
и Христа не заметишь поблизости, ибо стадо
видеть в людях нам проще, чем в каждом искать Творца.

всё твоё восприятие близится к разрушенью
мировому, вселенскому, личному – как зови,
нарекая бессмысленным каждое сотворенье
неподвластной тебе, человеческой не-любви.

снова теплится слово, что позже тебя осудит
за такие порывы выискивать святость в нём.
но коль бросишь перо, заявив себе – будь что будет – 
ощутишь себя вскоре пустующим, как зеро.

и поэтому, если надеешься, что-то бросив,
обрести покой в сердце, ничуть его на любя,
вспомни, что завещал Анне друг Иосиф*:
никогда не берись за «искусство» жалеть себя.
_____
* Анне Ахматовой – Иосиф Бродский

* * *

дорожные натюрморты сложились пред мной в одно:
в дом вынужденных комфортов – как разом залечь на дно,
пространство – четыре койки, а время проходит вне,
пейзажи снаружи бойки, а ты среди них – во сне.

и в танце событий прошлых, что вдруг обернулись вспять,
ты чувствуешь, как безбожно хотел бы их приласкать –
пойти да наделать снова ошибок полным полно,
ведь ныне – ничто не ново, тоска бороздит нутро,

глаза потеряли живость, слова обрели мишень.
рассыпаны шаловливо лишь домики деревень,
а в общем, картина Света за окнами сплошь чиста: 
без запаха, вкуса, цвета – зелёная пустота –

артхаусная задумка иль божий разгул; смотри –
выходят. «пустите с сумкой». стоянка минуты три.
и дальше, всё дальше – где там та чуждая мне страна?
куда бы вернуться в лето ...десятое и – с ума

сойти безвозвратно; позже, от дома обрезав нить,
себя на душистом ложе навечно похоронить
на память листве поникшей и тем поэтичным дням
...надцатых, где поезд жизни несётся по городам.

дороги, дороги – с вами до «нового» мчит юнец,
а я, город свой оставив, в вас вижу один конец. 
дорожные натюрморты сложились пред мной в одно;
за следующим поворотом всё так же внутри темно.

я в отблеск последних станций навеки впечатал дух. 
чтоб в счастии оставаться порою хватает двух.
в глубинке или столице любой временной маршрут
в сознании ищет лица, которые тебя ждут.

* * *

лето теплом расползается по земле,
душно и празднично, суетно и лениво.
юные в зеркале – старые в жизни (диво!)
просим спасенья у Ноя на корабле.

нас сберегли от войны и зловещей тени,
небо свободою дышит, гремит лишь гром;
мы же рождаемся, позже твердя – не теми,
переживаем трагедии и разлом

где-то внутри, и бунтуем, и мстим кому-то:
небу ли, сердцу ли – тот же Сизифов труд.
каждая ночь за собою приносит утро,
страшно – когда это утро уже не ждут.

страшно – когда и любовь не спасёт от смерти,
страшно – когда разучился жалеть о ней. 
мы же рождаемся – истинно божьи дети –
и умираем без памяти по весне.

вот же на сцену выходит одна Джульетта –
сразу за ней грядёт мода (обычно так).
корчится юность, судьба не дарует знак...
плачет земля. 

а к утру 
наступает 
лето.

* * *

*

ну и что, что по юности вдоволь мы начудили,

что внутри были литры, а будущее за мили

обходили, боясь не насытиться и расстаться

с той безвольной свободой, которая жгла в шестнадцать.

в каждом – рослый зачаток да смелый задаток бога,

говорили без устали, выглядели так строго

и смешно, всё пытаясь разведать пути до славы,

чтобы вырваться, сделаться кем-то, стереть уставы,

предрассудки и прочие крепкие правил цепи,

чтобы нами гордились дети и в пыль столетий

нас упрятали не многословным «были»,

а громадным наследием, громкою правдой или

без крикливого пафоса просто бы нас ценили –

это главный наш памятник. он не боится пыли.

*

мы бежали от прошлого, с нами росла эпоха,

мы смеялись над истиной, что хорошо, что плохо

мы меняли местами и стали б позором века,

где война объявляла ведущего человека,

где дымились костры, но и в них не горела вера,

где за слово могли ожидать по утру расстрела,

нам бы выбили дурь из голов и в ряды по масти

нас поставили б ждать для страны своего участья.

*

процветай, поколенье второго тысячелетья,

процветай, наша юность без рамок, огня и плети,

пусть же буйства и строят в нас будущую натуру,

нам не стать хуже тех, кто фундаментом лёг в культуру,

мы, распятые прошлым, воскреснем, и наши лица

засветятся в истории, будет она гордиться

тем, что не унесла в пыль ни мира, ни правосудий,

тем, что мы – неизменное, новое. есть и будем.

и пока мы боимся проснуться и стать чужими,

в нас играют идеи, таланты, и вместе с ними

разгорается небо рассветными полосами,

и смеётся Бог нашими юными голосами.

* * *

по заброшенным храмам, по крепостям из песка

я ищу тебя, и нерушима моя свобода,

и дорога моя, позолоченная от свода

предрассветными бликами, выжженная слегка,

далека от дороги твоей. пересечься сможем,

лишь когда отречёмся от прошлого, прорастём

внутрь пустоши, коей вовеки не стать огнём,

как и нам не зажечься от воспоминаний тоже.

здесь конец, моя милая. нас возвращают в дом,

где нужны мы как есть, где без слов понимают, где нам

предначертано страхи доверить облезлым стенам,

где любая тоска обрастает гниющим мхом.

здесь конец, моя милая. кажется, вечен час,

когда нас возродили, когда полюбили нас,

протянули ладони, а небо дало приказ

смерти выиграть вне времени. пусть я тебя не спас,

пусть никто нас не спас, я иду сквозь гудящий мрак,

по обугленным храмам я веру свою ищу,

и молитву покорно во рту своём полощу,

с ней не страшен мне ад на земле, но мой главный враг –

это тень твоя, эхо и образ во всех углах.

я иду за тобою, и в спину мне дышит страх,

а с гнетущего свода со мной говорит Творец.

здесь конец, моя милая. наш временной конец.

* * *

*

счастье стало вчерашним. тушите свет,
закрывайте глаза, выпускайте мрак.
длись, воскресшая радость, десятки лет,
зажигай огонёк, подноси табак
к привыкающим (горько!) моим губам,
не дрожащим от холода и беды.
пыль пускай, моя радость; веди, судьба;
сжалься, небо; любовь, заметай следы! 

уходи от меня, коль ещё слаба
и пьяна от серьёзности молодой.
я пуста, и наивна моя борьба,
но слова мои помнят «живой водой».
люди ходят к источнику день за днём
окунуться, как в зеркало, с головой;
и тускнеет молитвенный водоём,
и пускает меж строчек протяжный вой.

*
счастье стало ошибочным – не моё,
кто подбросил – конечно же, заберёт,
но обида – прочнейшее остриё –
не вонзится, под кожей не заскребёт.
коль ещё не готова – так подожду,
может, буду способна принять удар,
может быть, встану первой в своём ряду,
и засветит мне ярче небесный шар.

не тускней, моя вера, крепчает дух
с каждой новой потерею – нам ль не знать?
там, где гавань прибитых друг к другу двух,
сердце якорь бросает, но отплывать
мне велит в одиночку. лишь виден флаг 
как ярчайший след юности за спиной. 
так стоит мой далёкий архипелаг,
посылая мне горсти стихов с волной. 

*
счастье стало несносным. не доверяй
меня, Боже, другим, ибо сею боль.
отнеси на руках меня в блеклый рай,
схорони, и давай поминать с тобой
всех ушедших без памяти и любви,
всех покинутых разумом дураков,
всех отчаянных, изгнанных... Свет, живи,
не пускай наше прошлое в пыль веков.

всем печалям назло, всем врагам с добром
посвящать буду тысячи громких рифм.
не уткнётся корабль ни в шторм, ни в гром,
ни в конец горизонта, ни в острый риф.
буду послана строчками в каждый дом
голосить и молиться на нашу жизнь.

*
длись, воскресшая радость в любом другом,
подкури от остатка и возвратись.

* * *

*

я завидую людям, которые не боятся,

говорят «терять нечего»

и раз за разом в омут.

их заливистый смех отзывается эхом станций,

и они никогда-никогда

не скорбят по дому.

потому что есть дом – только тот, куда занесло,

и куда занесёт через время, –

других не нужно.

я, наверное, буду такой же –

мне повезло,

я учусь с каждым днём

вырабатывать равнодушие.

все мои города отобьются под мерный звон

оголтелых колёс

и рассказы людей не спящих.

они были на грани,

ты слышал бы, Боже, стон

этих старых людей,

самых честных и настоящих.

в них же жизни –

да больше, чем в каждом таком из нас,

кто гуляет, рифмует

и боль запивает водкой.

я смотрю на них, Боже,

и вижу всю боль сейчас,

а себя ощущаю страдалицей-идиоткой.

каждый новый попутчик – 

как пища моим стихам,

я хотела б помочь, да не знаю, что им поможет.

рассказать бы о них мнимым психам и дуракам

и на этой трагедии

не «повернуться» б тоже.

так, наверное, проще –

придумать себе болезнь,

воспевать её,

чтобы хоть как-то спастись от скуки.

если в каждом ты, Боже, частично иль полно есть,

подари нам силёнок –

мы все опускаем руки.

сберегай этих пьяных и резанных поэтесс,

сберегай этих циников,

странствующих безумцев,

и тогда мы начнём опасаться твоих небес –

полюби же нас всех,

так желающих не проснуться.

*

я не видела смерти, я не проходила войн,

я писала о том,

что сама и не проживала.

но я знала людей,

в коих медленно гиб герой.

береги их, пожалуйста, Боже.

их слишком мало.