Кира Османова

Кира Османова

Все стихи Киры Османовой

* * *

 

В августе после купания схватишь простуду гадкую,

сляжешь – и будут компотом из яблок тебя отпаивать,

сваренным на животворной воде из колодца дачного.

Только заснёшь – непременно приснится земля за озером,

где все окажутся взрослыми,

 

стойкими, неуязвимыми (их ни болезнь не трогает,

ни уж тем более – чьи-то слова, и весьма обидные,

вроде последних, мол, мы же тебе говорили, глупому).

Спишь себе, спишь, и, похоже, история подзатянется –

по крайней мере, до осени.

 

В будущем страшно захочешь вернуться на место старое,

необязательно полное воспоминаний радостных

(честно признаться, не в радости дело в конкретном случае),

место, где ты распознал ощущенье своей отдельности –

никто тебе не спасение.

 

Кажется, если чуть-чуть постараешься, то получится

выполнить правки посильные в собственной биографии,

штрих, стилистический ход – скорректировать интонацию

(часто вопросы уместней любых восклицаний в принципе).

Хотя кого ты запутаешь.

 

Речь лишь о том, что не всё удалось заменить подобием.

Не существует, допустим, синонима к слову «яблочный»

(как и к словам «заозерье» и (что там ещё) «колодезный»),

так же, как нет никакого к себе самому синонима,

к себе – ребёнку из прошлого.

 

Этот ребёнок (не то чтоб его полагалось спрашивать,

как ему дышится, трудно ли, что он и вправду чувствует)

детство своё обречён проживать, никуда не денешься,

изо дня в день – в одиночку – встречаться с чужой реальностью:

терпеть, придумывать хитрости.

 

Нет ничего, что сейчас поменяет тебя – тогдашнего.

Даже и спросишь себя, повзрослевшего: «Как ты, маленький?» –

выйдет формальный приём, подстановка, а суть останется.

Но до сих пор удивительно всё-таки – как ты справился,

справлялся – август за августом.

 

В самом-то деле вода в это время всегда холодная.

Только… а вдруг посчастливится – вынырнешь крепче прежнего?

Кто-то из доброжелателей благоразумных с берега

крикнет: «Не вздумай!» («Простудишься снова!», «Ну что за выходки!»)

А ты идёшь – и купаешься.

 

* * *

 

La mìa grasta…

 

Взойдёт росток. Взошедши – да не сникнет.

И ты был жив, и я сидела с книгой…

Хотя довольно трудно вспоминать,

Я вспоминаю важные детали:

Что я «Декамерон» тогда читала –

Четвёртый день, новелла номер пять.

 

И ты сказал с особенным участьем,

Что способ никогда не разлучаться

Всегда найдёт влюблённая чета;

Что если, мол, всё было неподдельным –

То, значит, друг для друга не потерян

Никто. И я продолжила читать.

 

Какой позднее оказалась правда

(Ведь не мои тебя убили братья,

Да у меня и братьев нет вообще) –

Наверно, лучше этим не делиться.

Но загнут уголок вверху страницы –

Бывает, плачешь от таких вещей.

 

Потом я твоего щепотку праха

В горшок цветочный всыпала приправой –

Тебя бы этот ход развеселил –

И вслух, по-итальянски, без ошибок,

Посудине с бесценным содержимым

Читала – чтобы вырос базилик.

 

Я в той же светлой комнате сегодня,

И переплёт у старой книги годный,

И впереди для чтенья много лет.

Мой базилик растёт и хорошеет –

Природное простое выраженье

Того, что смерти в самом деле нет.

 

 

* * *

 

Воскресным утром

из Академии детского спорта

вышел мальчик:

он нёс в чехле за спиной – балалайку.

Может, играл концерт для атлетов.

Может, зашёл к отцу за ключами.

А может, на самом деле это –

ракетка почти треугольной формы.

Бывают такие, легчайшие, –

играешь и получается

музыка.

Спасибо, маленький Пётр.

Ты открыл мне дверь.

Теперь я могу описать

свою неуместность.

Я попадаю туда, где меня как будто бы ждут, –

но вечно себя ощущаю

балалайкой среди ракеток.

 

* * *

 

Вот кто-то обронил – и не искал –

Топорик годный.

Все дачники спешат, собравши скарб,

Обратно в город.

 

Ликует лес: ни острых голосов,

Ни стук-постуков.

А между тем, последствия несёт

Любой поступок.

 

Я догадаюсь (это будет труд

Отнюдь не лёгкий),

Что это всё: и веток слабый хруст,

И птичий клёкот,

 

И тихий звук, что издаёт вода, –

Есть Божий лепет;

Что если я уеду навсегда –

То пожалею.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Встань у крыльца, чтоб местность обозреть,

Внимательно смотри на огород –

На разоренья, что оставил крот,

На сорняки, разросшиеся дерзко…

Здесь нечего персонам праздным делать –

Давай обратно в город побыстрей.

 

Здесь нужно воспитать к работе вкус

И не бояться радикальных мер…

Ведь всякий сад включает жизнь и смерть.

Но что за пламя в небе на востоке!

Стоишь – и полыхаешь от восторга,

И сам себе – неопалимый куст.

 

Поди, эклогу сложишь невзначай.

Никто бы не подумал никогда:

Такой ты пасторальный негодяй –

Ты ничего по саду не умеешь,

А знай себе вздыхаешь да глазеешь

На невозможно жёлтый молочай.

 

* * *

 

Высыпешь рис на крыльцо, на шершавые доски, –

птичек порадуешь, вечно голодных.

Всё-таки хмурится, дождь не пошёл бы,

случается, берег смывает потоком.

Надо решать, чем займёшься, ведь времени вдосталь.

Можно купить деревянную лодку,

этим же вечером выкрасить в жёлтый,

а после стоять – любоваться итогом.

 

Можно на местное кладбище до непогоды

даже успеть, навестить отошедших.

Чудом на дальнем замшелом надгробье

ещё не поблёкли сусальные буквы.

Здесь ты как дома, отсюда тебя не прогонят

мёртвые, близкие – чьи они? Где ж их

помнят, и кто по ним плачет негромко,

но горько, и в праздники плачет, и в будни?

 

Точно как ты – по живым изнываешь, по тем, кто

птиц понимает, воды не боится,

но от тебя – на таком расстоянье,

с которым не справишься на плоскодонке.

Время всегда изменяет масштабы потери:

морем, а может быть, зёрнышком риса

(чем обернётся в итоге – неясно).

Короткая жизнь, только тянется долго.

 

Сколько сама назовёшь одиночества стадий,

столько и есть их, наверное – сносных.

Не догадаешься, как ни прискорбно, –

когда литоральный рассеется морок.

Важный вопрос: а бывает ли выспренность – кстати?

Вместо шаблонного «Близится осень…» –

что́ написать? «Золотистый осколок

мерцает на сизо-зелёном и мокром…»?

 

Дело не в том, что всё сводится к поиску рифмы

(кто на тебя за такое обижен?);

просто когда-то тебе показалось,

что быть постоянно одной – неопасно.

Так и живёшь, самострочная Элинор Ригби:

с текстом, который, увы, не допишешь;

в доме, которому нужен хозяин;

у моря, в котором нельзя искупаться.

 

* * *

 

Думаешь неотступно – сколько всего упущено…

В сад монастырский выйдешь – вдруг обострится зрение:

Красная стрекоза сидит на листке серебряном,

Ветер её сдувает, но стрекоза – цепучая.

 

Северный тёплый август запаха полон травного.

Стойкость стрекозья, вот бы стойкость такую – каждому.

Тихо в саду, в котором ты, наконец, окажешься.

Стой и гляди на куст – теперь не просмотришь главного.

 

* * *

 

И столько раз ты от восторга взвизгивал,

Что помнишь – примитивен этот визг.

Вот стая чёрных птиц – похожа издали

На горстку перца, брошенную ввысь.

 

Последний штрих, приправа характерная,

Закат, уже запёкшийся почти...

Собраться бы, пока не всё потеряно,

И форму подходящую найти

 

Для содержанья незамысловатого

(Которое, поди ж ты, обожгло) –

Чтоб стали безошибочны слова твои,

И описанье вкуса превзошло

 

Сам вкус в итоге. Лакомое зарево,

Горячий воздух, солнца медальон...

Порою мимолётная, казалось бы,

Подробность – а покоя не даёт.

 

Всё думаешь, какой ты мудрый, опытный,

Поэзии владеешь языком.

Но этот перец на свекольном облаке...

Да как вообще расскажешь о таком?

 

Из болот

 

1

Вот такое пространство: редкая суша,

В основном же – повсюду стоит вода.

Закричать бы, да горло сделалось уже,

Убежать бы, да как – по воде, куда.

 

Иногда заплывут случайные лодки,

Но пока осмелеешь – их след простыл.

Горизонт прорисован линией плотной,

И маршруты к нему, как всегда, – просты,

 

И к нему устремились вечные струи.

Только солнце не выглянет ни на миг.

Не случилось оставить местность сырую,

Не пришлось тосковать о себе самих.

 

И догадка мелькнёт, что эта промозглость

Есть одна из причин изменений тел:

Кто себя ощущал сонливым, громоздким –

Тот становится странным: насквозь «не тем».

 

На каком берегу бы мы ни лежали –

Так похожи на чудищ из старых книг:

У меня под одеждой выросли жабры,

У тебя, полагаю, растёт плавник.

 

Мы тихонько сползаем к кромке безвестной,

Всё ловчей и свободней за разом раз.

Это место такое, гиблое место,

Все здесь сгинут, как водится, – кроме нас.

 

2

Долготерпеньем, любовью, обманом, войнами

Без мечей –

Как территория эта была освоена

И зачем?

 

Кто без ошибки не суше придал значение –

А воде?

Местный таинственный морок тобой, кочевником,

Овладел.

 

Ты сомневаешься: снова идти на поиски –

Есть ли смысл?

Только откуда (так быстро, что даже боязно)

Ни возьмись

 

Боль по груди разливается – здесь и выше. То

Есть судьба.

Необходимым становится что-то вышептать

Из себя.

 

Ходишь по кромке замёрзшей воды рассеянно,

Ищешь ритм.

Что существует снаружи ландшафтом северным –

То внутри:

 

Острые камни у берега, сосны-выскочки,

Лес-гротеск…

Скоро найдётся – на внутренних скалах высечен –

Верный текст;

 

Скоро покажется невероятной прежняя

Немота.

Каждое слово как будто всё так же режется –

Но не так.

 

Это пространство звучит бесконечной жалобой

Неспроста:

Не оставляй меня, не оставляй, пожалуйста,

Не оста…

 

 

* * *

 

Извечно это противостоянье

(Всегда на смерть, а не на жизнь оно) –

Когда распознаёшь не просто ярость,

Но одержимость длящейся войной.

 

Провальный день сменяется удачным,

И постоянно думаешь о том,

Что слово «чувство» – для чужих чудачеств,

А слово «долг» – как будто бы глоток

 

Неловкий (сразу больно прямо в горле),

Но никуда не денешься теперь –

Ты защищаешь уникальный город

И учишься сражаться и терпеть.

 

Однако уяснишь гораздо позже

Всю значимость случившегося здесь:

Что смысл имеет каждая оплошность,

Что хрупкий город – это ты и есть.

 

Кто из числа неуязвимых выбыл,

Тот честно ищет способ рассказать,

Что неизбежен самый трудный выбор,

Что даже в горе чувствуешь азарт,

 

Что без подсказок знаешь выход верный –

И так себя изводишь потому;

И что Юдифь… любила Олоферна,

Но голову – отрезала ему.

 

Мифологическая проза

 

Без вариантов – об этом не будет ни слова правды.

Я заготовила список ответов иезуитских.

Интерпретации не иссякают, таков порядок;

А доказательства крайне непрочны, со всех позиций.

 

Что до романа – так он уже прожит, записан, назван;

Каждый заведомый день с предыдущим кошмаром сцеплен.

Это такая история – лучше уж сразу насмерть,

Чем повторить из неё хоть одну ключевую сцену.

 

* * *

 

Мои пируэты, твои ухищрения.

Угрозы и просьбы.

А осень приходит опять раньше времени,

Тревожная осень.

 

Кричим безголосо, смеёмся невесело;

К всеобщим восторгам

Стараемся как-то держать равновесие.

Оно того стоит.

 

И в воздухе нити дрожат серебристые

Чудесного свойства.

Какими б мы ни были эквилибристами –

Однажды сорвёмся.

 

* * *

 

Мы разрушаем то, что имеем,

По нескольку раз за вечер.

Мы засыпаем, сон многомерен,

Во сне нам как будто легче.

 

Жадные люди с ядом под кожей,

С повадками одержимых:

Чем обладать всецело не можем, –

За то расплатились жизнью.

 

Жадные люди, слабые люди,

Ещё раз, ещё и снова.

Трогаем больно, каемся люто,

Живём в ледяном ознобе.

 

Мы обещаем: «Этот – последний»,

Но ищем ничтожный повод.

Кто нас простит, и кто пожалеет,

И кто нас – такими – вспомнит?

 

 

Навык речевой –

Ключ от кладовой.

 

Штука не нова –

Как её назвать?

 

А, е, ё, и, о.

Шёпот или ор.

 

У, ы, э, ю, я.

Серебристый яд.

 

Шариками ртуть.

Косточки во рту.

 

Отойди и плюнь.

Дайте, дайте ключ.

 

* * *

 

Не ожидаешь – а подарок прибыл.

Довольно щедр сегодняшний залив.

Затеешь суп из большеротой рыбы,

Которую соседи принесли.

 

Ей вспорешь брюхо (да какой там трепет! –

Не ты её убил, в конце концов)

И обнаружишь – прямо в рыбьем чреве –

Серебряное узкое кольцо.

 

Возможно, обручальное. Возможно,

Здесь – душераздирающий сюжет.

Стоишь, в руке сжимая верный ножик,

И есть совсем не хочется уже.

 

Скажи себе: мол, не надейся шибко;

С тобой в сравненьи – чудо тот налим.

Тебя неоднократно потрошили –

Ан никаких сокровищ не нашли.

 

* * *

 

Непривычно дырявый график,

Графин на страже.

Ты послушай, сейчас мне, правда,

Безумно страшно.

 

Я же чувствую – рядом Некто

С поганой сделкой.

Приезжай и оставь сомненья.

Сюжет не терпит.

 

Он ведёт себя, точно в книгах;

Он узнаваем.

Говорит мне, что так – я сникну,

А цель какая?

 

Он за мной неотступно ходит

И хочет платы.

Он мне шепчет, что ты нисколько

По мне не плачешь.

 

Он в мой номер войдёт свободно

И вынет душу.

Сразу выберу – с кем сегодня

Случится ужин;

 

У кого – в выходные, после;

К кому – на праздник.

Неподсудный шикарный способ.

И – плотный график.

 

Серный запах всё новых улиц

Уже не вреден…

Я молюсь, чтобы ты вернулась.

В любое время.

 

 

* * *

 

Никому не расскажешь о том, как жил.

Рассказать, тем не менее, есть о чём.

Вот и делаешь вид, что особый шик –

В нарочитом молчании. Весь расчёт,

 

Что поверят: ты сам предпочёл – таить,

Ты не любишь досужего карканья.

И загадочны прошлые дни твои,

И в звучании лиственном, камерном

 

Вдруг подумаешь – кем бы ты вправду стал,

Если б смел изъясняться с ошибками.

Копошатся вороны в густых кустах,

Как ожившая жуткая жимолость.

 

* * *

 

Никто не ты. И никогда не станет

Никто – тобой.

Вот мимо старых и знакомых зданий

Бредёт герой.

 

Кто знает, на пути своём обратном

Что видит он.

Что вправду видишь – привыкаешь прятать.

Хороший тон.

 

Но был же рядом кто-то сопричастный,

В любой момент

С тобой деливший радость и несчастье!

А вот и нет.

 

А вот и врут, что кто-то инотелый

Тебя постиг.

Герой пытался много лет не теми

Себя спасти,

 

Сопротивляясь мысли, что спасенье –

Не в том, что – вне.

Не в иллюзорной общности со всеми,

Не в болтовне.

 

Герой предчувствует квартал – раздолье

Для бедноты.

Предполагаешь, обращаться стоит

К себе на «ты».

 

Как будто ты и есть тот образцовый

«Другой», кому

Возможно даже в самой страшной ссоре

Сказать: «А ну!

 

Смотри в меня, в окно чужого дома,

Там есть и свет!»

И то ли ты окажешься фантомом,

А то ли нет.

 

Герой вернулся. Мир его – расколот.

Бери сюжет.

Никто не ты, как это ни прискорбно.

Смирись уже.

 

* * *

 

О том, как должно быть, – нечёткие сведенья:

Теории срывов, гипотезы новые.

Не то чтобы я не любила трагедии,

Однако отсутствием их не взволнована.

 

Отдельные темы настолько усвоены –

Не выдумать ни одного нарекания.

Но вдруг понимаешь, как это устроено –

Как связаны чувства с процессом дыхания.

 

Теперь не придётся без воздуха корчиться,

А после – накапливать силы неделями.

Как будто открылась какая-то форточка,

Хоть, кажется, форточек больше не делают.

 

Петербургское

 

Кто я такой? Да не смеши, ей-богу.

Я – тот, кого ты раньше где-то видел.

(Спроси ещё себя – зачем живёшь ты.

И без вопросов как-то неспокойно.)

 

Пора идти. Подумаешь, промозглость.

Ведь если бы ты стал её бояться,

То никогда бы и́з дому не вышел.

Тут в целом климат – против человека.

 

И город – до сих пор не по размеру

Парадный головной убор, в котором

Прореха есть, и попадает ветер

С большой воды – вот-вот продует насмерть.

 

Что прежде было здесь? Все пишут – топи,

Пропащее немое захолустье.

И что на этом месте стало? Город,

Шедевр, многоязыкая столица.

 

А на себя взгляни: ты всё такой же,

Как был – трясинный, заунывный – только

Возвёл внутри надменные громады

И думаешь, что вышло грандиозно.

 

Колонны (вертикальные мотивы),

Мосты (горизонтальные резоны),

И сфинксы (соглядатайства идея):

На головах короны из гранита –

 

Двойные, пшент. И кто-то рядом вскрикнет:

«Ого, какая трещина на шапках!»

И вправду, если сбоку приглядеться,

То в эту щель кусочек неба видно.

 

Как будто через трещину такую

И утекает время: вот едва ты

Решил иначе жить – но вышли сроки.

Пора идти. Подумаешь, нечестно.

 

И даже если ты сюда вернёшься –

На в общем-то сомнительную сушу –

То звери исполинские у спуска

Тебя демонстративно не узна́ют

 

И промолчат. Но с явственностью жуткой

Ты всё равно услышишь этот голос:

«Кто ты такой? Кто ты такой?», и дважды

Ты на вопрос знакомый – не ответишь.

 

Посвящение фотографии

 

Смотреть и смотреть бы: женщина-мачта, и платье – парус;

Счастливое плаванье, редкий кадр с отголоском старины.

Каким был фотограф – так объясняющий эту пару,

Что вышла история, верной частью которой стали мы?

 

Меня вдохновляет ретро: до боли живые вещи;

Они – говорят, расстоянье между веками сократив.

Эмилия в лодке с Густавом: он созерцает вечность,

Она, в невозможно-широком платье, смеётся в объектив.

 

* * *

 

Прогулочный катер «Классика»

Подходит на всех парах.

Пора бы и мне откланяться.

Давненько притом пора.

 

Слова прозвучат искусственно,

Но всё-таки – как без них.

«Спасибо» такое куцее,

Толково не объяснить.

 

Взлетает нарядный селезень –

В прожилочках, как урюк.

Мне грех совершенно сетовать.

Я только благодарю.

 

И брызги куснут прыгучие,

И ветер поднимет пыль.

В один ведь конец прогулочка.

Так, значит, тому и быть.

 

Прислушаться – речью нежною

Большая река течёт.

Конечно, нарочно мешкаю.

Минутку бы мне ещё.

 

Вон облако клюв разинуло,

И холодно у воды.

Какое здесь всё красивое.

Не хочется уходить.

 

* * *

 

Сколько бы ни было их – дружелюбных, гневных,

Тех, кто вокруг да около, –

Все уйдут.

Бог, как рыбак, временами бросает невод

В реку свою глубокую,

В суету,

 

В юркий поток неразумных, которым вечно

Кажется, что в их общности –

Высший смысл.

И до последнего веришь в такие вещи

(Истовей верить хочется):

«Есть лишь “мы”».

 

«Мы» трепыхаются, ртами хватают воздух,

Думают – вот очутятся,

Где светло,

Да и останутся так же – друг друга возле,

Каждого каждый – чувствовать.

Но улов

 

Будет в итоге совсем не таким богатым

(Правда, что – всем предвиденьям

Вопреки).

И остаётся лишь пара секунд, пока ты

Помнишь – чужие выдохи,

Плеск реки…

 

И, наконец, выбираешься из постели,

Долгим кошмаром скомканной, –

Морок, стыд.

Ни одного человека на самом деле

В солнечной этой комнате –

Только ты.

 

 

* * *

 

Скоро, конечно, не выйдет – ни к вечеру, ни к утру;

Так, продолжительность перерожденью присуща.

Я представляла примерно, какой это адский труд –

И выкорчёвывать, и избавляться от сучьев.

 

То есть сознательно осуществляла весь комплекс мер

По изживанью трагедии, и постепенно

Дом стал желанен, и почерк – разборчив, и голос – смел,

И прояснилось значение слова «терпенье».

 

Вместо пугающей чащи – звенит изумрудный луг,

Я не смакую надрывы, как раньше, однако,

Только одно из явлений остаточных режет слух,

Только одно заставляет бояться и плакать:

 

Длится по-прежнему, все убежденья сводя на нет,

Не опасенье, а в том-то и ужас – желанье;

Мучает люто: ведь можно вернуться – в любой момент! –

В эту трагедию, будь она трижды неладна.

 

* * *

 

Теснятся книги – те, что помнишь с детства,

У самых старых – корешки проклеены.

Но шкаф закрыт на ключ, который где-то,

Бог знает, а искать – жалеешь времени.

 

Я так живу сейчас: и скорость – выше,

И каждая минута – невозвратная.

Я ничего из прошлого не вижу,

И этому, скорее, даже радуюсь.

 

Ни одному сегодняшнему делу

Я в дне вчерашнем не ищу аналога.

И если бы я в спешке налетела

На прежнюю себя – то не узнала бы.

 

Я стала предприимчивой и шустрой,

И то, в чём есть нужда, – теперь беру себе.

Но иногда охватывает чувство,

Как будто настоящее – иллюзия,

 

Как будто передышка вдруг случится:

В окно посмотришь в перерыв обеденный –

А по траве вышагивает птица

Из детской – под замко́м – энциклопедии.

 

* * *

 

Ты думал, это вечно будет нашим –

Словесный мир, словесная война.

Но ничего не вылетит однажды,

И что тогда ловить – и не поймать?

 

Не воробей, не воробей. А как же,

А что теперь, а где мои, ну нет,

Не может быть. Утешь себя, что каждый

С таким способен справиться вполне.

 

Сидишь часами, смотришь в пыльный угол

И чувствуешь, как жалок ты и стар.

И ничего не нужно, кроме звука,

Точней – возможности его издать.

 

* * *

 

Человек, у воды живущий, практически неуязвим.

Обязательно в нём со временем некий случается сдвиг

(если можно назвать, конечно, такую особенность «сдвигом») –

человек, у воды живущий, действительно знает – где выход.

 

Разве мыслимо сбиться: пристань, моста металлический свод…

Человек – виртуоз (ни с чем не сравнимо его мастерство),

он на слабую долю делает самозабвенно акценты;

для него под ногами почва и твёрдость её – не сверхценны.

 

А представим, что здесь и было то самое место, куда

он стремится попасть, – отсюда сбегая. Отсрочен удар.

Отплывает корабль. Наёмный оркестр заливается свингом.

И стоит человек на палубе – якобы неуязвимый.

 

* * *

 

Чердак, на который забраться трудно

(И возраст, и пыл не тот):

Тенёта, верёвки, коробок груды,

Потрескавшийся комод,

 

В нём – с детскими песенками пластинки,

Игрушки, колючий плед.

На что ни пойдёшь, чтоб тебя простили

Те люди, которых нет

 

Теперь и в живых, и как будто пусто

Там, снизу, под чердаком, –

Он в воздухе держится странным грузом,

С тобою внутри притом.

 

Ты веришь, что спустишься – станет лучше,

Всё лучшее – впереди.

Хихикает в ящике злой Петрушка:

«Попался ещё один!»

 

* * *

 

Я вижу: будет дивный кадр,

Но не умею запечатлевать –

И упускаю лучшее;

Его не повторить никак.

Изображенье – больше, чем слова,

В определённых случаях.

 

Картина (чей оригинал?):

Европа, точно Средние века,

Большая площадь, ярмарка,

Вот здесь церковная стена,

Вот – ты стоишь у яркого лотка,

Вот – ты кусаешь яблоко.

 

Смотрю на всё со стороны,

Меня слепят нахальные лучи,

Я сильно щурюсь – ста́ло быть,

Не все детали мне видны.

Вдобавок фоном песенка звучит,

Привязчивая, старая:

 

Припев – бесхитростный мотив,

Да и слова простые, «будь со мно́й».

А я опять не справилась.

Мне солнце шпарит в объектив,

Поэтому не сделать ни одной

Приличной фотографии.

 

* * *

 

Я прислоняюсь ухом к тебе, туда, где сердце, конечно, справа,

В месторасположении сердца я уверена абсолютно,

Словно ложусь на берег и слышу: раз – земные толчки исправно

Жизнь продлевают; два – в этом гуле без следа пропадают люди.

 

И наконец, ты дышишь, как море – утешающе, безмятежно,

Так, что нельзя представить момент, когда дыханья уже не будет,

Так, что нельзя представить, когда исчезнет этот пейзаж нездешний,

И совершенно новый ландшафт осветит жёлтый холодный спутник.

 

 

* * *

 

Я себя чувствую старой –

Старый Сизиф.

Сил никаких не осталось.

Буду без сил.

 

Дни без конца и начала,

Хаос такой.

Я не припомню ни часа,

Чтобы – покой.

 

Рвутся при репликах наших

Тысячи жил.

Что бы там ни было дальше –

Тоже ведь жизнь.

 

Я разговору не рада –

Холод один.

Мне не нужна твоя правда.

Не уходи.