* * *
Не ожидаешь – а подарок прибыл.
Довольно щедр сегодняшний залив.
Затеешь суп из большеротой рыбы,
Которую соседи принесли.
Ей вспорешь брюхо (да какой там трепет! –
Не ты её убил, в конце концов)
И обнаружишь – прямо в рыбьем чреве –
Серебряное узкое кольцо.
Возможно, обручальное. Возможно,
Здесь – душераздирающий сюжет.
Стоишь, в руке сжимая верный ножик,
И есть совсем не хочется уже.
Скажи себе: мол, не надейся шибко;
С тобой в сравненьи – чудо тот налим.
Тебя неоднократно потрошили –
Ан никаких сокровищ не нашли.
* * *
Никто не ты. И никогда не станет
Никто – тобой.
Вот мимо старых и знакомых зданий
Бредёт герой.
Кто знает, на пути своём обратном
Что видит он.
Что вправду видишь – привыкаешь прятать.
Хороший тон.
Но был же рядом кто-то сопричастный,
В любой момент
С тобой деливший радость и несчастье!
А вот и нет.
А вот и врут, что кто-то инотелый
Тебя постиг.
Герой пытался много лет не теми
Себя спасти,
Сопротивляясь мысли, что спасенье –
Не в том, что – вне.
Не в иллюзорной общности со всеми,
Не в болтовне.
Герой предчувствует квартал – раздолье
Для бедноты.
Предполагаешь, обращаться стоит
К себе на «ты».
Как будто ты и есть тот образцовый
«Другой», кому
Возможно даже в самой страшной ссоре
Сказать: «А ну!
Смотри в меня, в окно чужого дома,
Там есть и свет!»
И то ли ты окажешься фантомом,
А то ли нет.
Герой вернулся. Мир его – расколот.
Бери сюжет.
Никто не ты, как это ни прискорбно.
Смирись уже.
* * *
Чердак, на который забраться трудно
(И возраст, и пыл не тот):
Тенёта, верёвки, коробок груды,
Потрескавшийся комод,
В нём – с детскими песенками пластинки,
Игрушки, колючий плед.
На что ни пойдёшь, чтоб тебя простили
Те люди, которых нет
Теперь и в живых, и как будто пусто
Там, снизу, под чердаком, –
Он в воздухе держится странным грузом,
С тобою внутри притом.
Ты веришь, что спустишься – станет лучше,
Всё лучшее – впереди.
Хихикает в ящике злой Петрушка:
«Попался ещё один!»
* * *
Никому не расскажешь о том, как жил.
Рассказать, тем не менее, есть о чём.
Вот и делаешь вид, что особый шик –
В нарочитом молчании. Весь расчёт,
Что поверят: ты сам предпочёл – таить,
Ты не любишь досужего карканья.
И загадочны прошлые дни твои,
И в звучании лиственном, камерном
Вдруг подумаешь – кем бы ты вправду стал,
Если б смел изъясняться с ошибками.
Копошатся вороны в густых кустах,
Как ожившая жуткая жимолость.
* * *
Встань у крыльца, чтоб местность обозреть,
Внимательно смотри на огород –
На разоренья, что оставил крот,
На сорняки, разросшиеся дерзко…
Здесь нечего персонам праздным делать –
Давай обратно в город побыстрей.
Здесь нужно воспитать к работе вкус
И не бояться радикальных мер…
Ведь всякий сад включает жизнь и смерть.
Но что за пламя в небе на востоке!
Стоишь – и полыхаешь от восторга,
И сам себе – неопалимый куст.
Поди, эклогу сложишь невзначай.
Никто бы не подумал никогда:
Такой ты пасторальный негодяй –
Ты ничего по саду не умеешь,
А знай себе вздыхаешь да глазеешь
На невозможно жёлтый молочай.
* * *
Теснятся книги – те, что помнишь с детства,
У самых старых – корешки проклеены.
Но шкаф закрыт на ключ, который где-то,
Бог знает, а искать – жалеешь времени.
Я так живу сейчас: и скорость – выше,
И каждая минута – невозвратная.
Я ничего из прошлого не вижу,
И этому, скорее, даже радуюсь.
Ни одному сегодняшнему делу
Я в дне вчерашнем не ищу аналога.
И если бы я в спешке налетела
На прежнюю себя – то не узнала бы.
Я стала предприимчивой и шустрой,
И то, в чём есть нужда, – теперь беру себе.
Но иногда охватывает чувство,
Как будто настоящее – иллюзия,
Как будто передышка вдруг случится:
В окно посмотришь в перерыв обеденный –
А по траве вышагивает птица
Из детской – под замко́м – энциклопедии.
* * *
Навык речевой –
Ключ от кладовой.
Штука не нова –
Как её назвать?
А, е, ё, и, о.
Шёпот или ор.
У, ы, э, ю, я.
Серебристый яд.
Шариками ртуть.
Косточки во рту.
Отойди и плюнь.
Дайте, дайте ключ.
* * *
Ты думал, это вечно будет нашим –
Словесный мир, словесная война.
Но ничего не вылетит однажды,
И что тогда ловить – и не поймать?
Не воробей, не воробей. А как же,
А что теперь, а где мои, ну нет,
Не может быть. Утешь себя, что каждый
С таким способен справиться вполне.
Сидишь часами, смотришь в пыльный угол
И чувствуешь, как жалок ты и стар.
И ничего не нужно, кроме звука,
Точней – возможности его издать.
Петербургское
Кто я такой? Да не смеши, ей-богу.
Я – тот, кого ты раньше где-то видел.
(Спроси ещё себя – зачем живёшь ты.
И без вопросов как-то неспокойно.)
Пора идти. Подумаешь, промозглость.
Ведь если бы ты стал её бояться,
То никогда бы и́з дому не вышел.
Тут в целом климат – против человека.
И город – до сих пор не по размеру
Парадный головной убор, в котором
Прореха есть, и попадает ветер
С большой воды – вот-вот продует насмерть.
Что прежде было здесь? Все пишут – топи,
Пропащее немое захолустье.
И что на этом месте стало? Город,
Шедевр, многоязыкая столица.
А на себя взгляни: ты всё такой же,
Как был – трясинный, заунывный – только
Возвёл внутри надменные громады
И думаешь, что вышло грандиозно.
Колонны (вертикальные мотивы),
Мосты (горизонтальные резоны),
И сфинксы (соглядатайства идея):
На головах короны из гранита –
Двойные, пшент. И кто-то рядом вскрикнет:
«Ого, какая трещина на шапках!»
И вправду, если сбоку приглядеться,
То в эту щель кусочек неба видно.
Как будто через трещину такую
И утекает время: вот едва ты
Решил иначе жить – но вышли сроки.
Пора идти. Подумаешь, нечестно.
И даже если ты сюда вернёшься –
На в общем-то сомнительную сушу –
То звери исполинские у спуска
Тебя демонстративно не узна́ют
И промолчат. Но с явственностью жуткой
Ты всё равно услышишь этот голос:
«Кто ты такой? Кто ты такой?», и дважды
Ты на вопрос знакомый – не ответишь.
* * *
В августе после купания схватишь простуду гадкую,
сляжешь – и будут компотом из яблок тебя отпаивать,
сваренным на животворной воде из колодца дачного.
Только заснёшь – непременно приснится земля за озером,
где все окажутся взрослыми,
стойкими, неуязвимыми (их ни болезнь не трогает,
ни уж тем более – чьи-то слова, и весьма обидные,
вроде последних, мол, мы же тебе говорили, глупому).
Спишь себе, спишь, и, похоже, история подзатянется –
по крайней мере, до осени.
В будущем страшно захочешь вернуться на место старое,
необязательно полное воспоминаний радостных
(честно признаться, не в радости дело в конкретном случае),
место, где ты распознал ощущенье своей отдельности –
никто тебе не спасение.
Кажется, если чуть-чуть постараешься, то получится
выполнить правки посильные в собственной биографии,
штрих, стилистический ход – скорректировать интонацию
(часто вопросы уместней любых восклицаний в принципе).
Хотя кого ты запутаешь.
Речь лишь о том, что не всё удалось заменить подобием.
Не существует, допустим, синонима к слову «яблочный»
(как и к словам «заозерье» и (что там ещё) «колодезный»),
так же, как нет никакого к себе самому синонима,
к себе – ребёнку из прошлого.
Этот ребёнок (не то чтоб его полагалось спрашивать,
как ему дышится, трудно ли, что он и вправду чувствует)
детство своё обречён проживать, никуда не денешься,
изо дня в день – в одиночку – встречаться с чужой реальностью:
терпеть, придумывать хитрости.
Нет ничего, что сейчас поменяет тебя – тогдашнего.
Даже и спросишь себя, повзрослевшего: «Как ты, маленький?» –
выйдет формальный приём, подстановка, а суть останется.
Но до сих пор удивительно всё-таки – как ты справился,
справлялся – август за августом.
В самом-то деле вода в это время всегда холодная.
Только… а вдруг посчастливится – вынырнешь крепче прежнего?
Кто-то из доброжелателей благоразумных с берега
крикнет: «Не вздумай!» («Простудишься снова!», «Ну что за выходки!»)
А ты идёшь – и купаешься.
© Кира Османова, 2021.
© 45-я параллель, 2021.