Кира
Османова

* * *

Волнуешься – что будет там, в конце
(а вдруг опять сценарий изменили)?
Пусть: вечер, филармония, концерт,
и приглашенья – только именные.

Не начинают. Всё равно начнут.
Не могут же настраиваться вечно.
И ты – за эти несколько минут –
поймёшь прелюбопытнейшие вещи.

Поймёшь, что виноват перед собой
(захочешь оправдаться – а и нечем);
что ожиданье музыки – любовь;
что ты – и единичен, и конечен;

что, как себя к другим ни приспособь, –
они тебя за это не полюбят;
что смерть – она не женщина с косой,
а юноша, играющий на лютне.

Ты – в зале, с незнакомыми людьми,
и не встаёшь с указанного места.
Когда же вступит молодой лютнист?
Да вот уже вступает. Наконец-то.

* * *

Вот наконец настанет день искомый,
На представленья и забавы щедр.
Вдруг в городе услышишь птичий гомон.
Казалось бы – откуда он вообще?

Экспромт, опровергающий рутину, –
Довольно выразительный приём.
(«Довольно выразитель…» Как противна
Теперь такая речь – она о чём?)

Зачем впустую умничать, зачем мне
Хотеть недосягаемых высот
И постоянно нагружать значеньем
Любой обыкновенный эпизод?

Ведь, может, я задуман как беспечный
Нестрогий зритель – только и всего.
Какой-то рядом человек щебечет,
А я стою – и слушаю его.

* * *

И кашлянуло радио в углу,
И выдало: «В эфире Книжный клуб…»,
А дальше зашипело что есть силы.
Какая старомодная нужда –
Прочитанные книги обсуждать,
Почти всегда – с несообразным пылом.

«О горе мне!» – цитаты предстоят.
«О, злы мои страданья!» Это я
Предупреждаю сразу, что как только
Такое слышу, – подступает гнев:
Кому потребна, непонятно мне,
Чужая субъективная трактовка?

Наверно, кто-то, кто давно один,
Под радиоприёмником сидит,
Отсутствием масштабных смыслов сломлен.
Но всё, что приключается с людьми,
Вписать возможно в подходящий миф,
Своим не упиваясь многословьем.

Я выбрала спокойствие хранить.
Избави бог от этой болтовни,
От этих псевдоумствований гнусных.
И кто решит смолчать – тот будет прав.
Меня никто с собою не забрал.
Ко мне никто в итоге не вернулся.

О чём велась в той передаче речь:
О мести уязвлённых дочерей?
О женщине, оставленной в Коринфе?
Я никого на свете не люблю.
Вот разве только – радио в углу,
Которое с тех пор не говорило.

* * *

И не найти никак мне
Себя – предел исканий.
Собор прекрасней камня,
Хоть выполнен из камня.

Так холодно и мокро,
Что кров любой угоден.
Камней здесь было много –
Один мощней другого.

Когда беда настигнет –
С себя и спросишь строго.
Так человек настырный
Взял – Божий дом построил,

А человек пытливый
Ходил, дрожа от ветра,
По берегу залива
И в поисках ответа

Изобретал веками
Приёмы самоказни.
Какой красивый камень.
Куда его? И как с ним?

* * *

Клумбу у дома на этот раз
Облагородили как-то,
Словно дорожки цветов – рассказ,
Озеленитель – редактор.

Мимо идёшь – остановишь взгляд:
Выверен каждый оттенок.
Сколько бы снова себя ни клял –
Дальше идёшь не с теми.

Только… а что, если – ложь не длить,
Не упиваться виною.
Дрогнет на клумбе внезапный блик.
Время наступит иное.

Так и случится протест души
(Вряд ли вполне постижимый).
Жутко захочется просто жить,
А не готовиться к жизни,

А не твердить манифест чужой,
Не соглашаться на сделки,
Не поступаться своей душой –
Выдохнуть и оглядеться,

Чтоб от того, что бранил не тех,
После не сделалось тошно.
Всё, что ты делаешь, – это текст.
Всё, что не делаешь, – тоже.

* * *

Мы будем сидеть на заброшенной лодке,
Не сдвинемся с места, как будто бы к днищу
Прилеплены.
Смотреть, как деревья друг друга не ищут,
Какие у наших детей подбородки –
Рельефные.

Мы будем грустить, неизбежно и честно,
Что стать ни отцом безупречно не вышло,
Ни матерью.
Мы будем дышать, как охотники дышат,
И слушать скрип досок, стволов и качелей
Внимательно.

Мы станем одно самородное тело,
Что будет со временем мхом и травою
Украшено.
И ветер над лодкой надсадно завоет,
И дети нам крикнут: «Куда же вы делись?»
Куда же мы?

* * *

Не выучила до сих пор,
как называется
птица маленькая,
что прилетает ко мне на веранду
каждое лето,
вьёт гнездо
над сундуком.

Только привыкнешь к писку птенцов,
выйдешь однажды завтракать –
а на веранде тихо.
Сундук усыпан
листьями, ветками.
Пустое гнездо на полу.

Говорят, к соседям никто не прилетает:
веранды у них опрятные;
и нет нужды вспоминать
слова
из орнитологии.

* * *

Облака – заварные рогалики.
Замечательно осенью тихой
В ожиданьи концерта органного
Прогуляться у каменной кирхи.

Так случится, что кто-то невидимый,
Оказавшийся вовремя рядом,
Вдруг тебя – очень бережно – выведет
На аллею церковного сада.

Там не будет ни страшно, ни маятно.
Там в стволах – столько воздуха сразу.
И замрёшь возле дерева – маленький,
Получивший воскресную сладость,

Убеждённый, что главное – узнано:
Ты теперь, наконец-то, не лишний.
И как будто бы рано для музыки,
Тем не менее, музыку – слышно.

* * *

Окно – в разводах, скатерть – с пятнами.
Предполагается уборка.
Вот так и будешь жить без пятницы:
Четверг – и сразу же суббота.

Чтоб никаких страстей увечащих,
Чтоб трудолюбье и смиренье.
Уверуют. Очеловечатся.
И не распнут. Не озвереют.

* * *

Приснилось: в пустое, с одним окном, помещение
Можно внести не более трёх предметов.
Совершенно любых. Такое условие.
И нельзя ни о чём как будто бы спрашивать –
Где-почему-зачем. Выбираешь вещи –
И всё, остаёшься навечно с ними, как с данностью.

Сначала внесут клавесин – весьма неожиданно,
Точно такой, как был в музыкальной школе.
Запирали его на ключ обязательно,
Запрещали на нём играть, что, по-моему,
Для инструмента в принципе очень вредно:
Любой инструмент создаётся для исполнителя.

Потом закрепят на стене огромное зеркало
(Строгая рама, нет никаких царапин
На поверхности) – всё, что в нём отражается,
Отражается честно, без искажения;
Музыка даже: музыка тоже может
Особым путём обретать себе доппельгангера.

Затем отдадут простыню – широкую, белую.
Будет служить одеждой, холстом, портьерой…
Накрывать клавесин. Завешивать зеркало.
Изменять произвольно облик привычного.
Вдруг из окна подует, а, может статься,
Захочется просто потрогать ткань – успокоиться.

Итак, сконструирован целый мир, из которого
(Сколь ни сложна идея свободы воли)
Уходить никаких причин не находится:
Простыня есть защита в нём непременная;
В нём клавесин – не мебель, не часть декора;
И зеркало чудом умеет правду показывать.

Касания, образы, звуки. Ratio clausa.
Так и живёшь, вне времени, в этом мире,
Иногда обращаясь к автору замысла:
«Покажи мне меня – какого задумывал,
Мой инструмент оставь мне открытым, целым,
Укутай меня, покачай, глаза закрываются».