* * *
Я вижу: будет дивный кадр,
Но не умею запечатлевать –
И упускаю лучшее;
Его не повторить никак.
Изображенье – больше, чем слова,
В определённых случаях.
Картина (чей оригинал?):
Европа, точно Средние века,
Большая площадь, ярмарка,
Вот здесь церковная стена,
Вот – ты стоишь у яркого лотка,
Вот – ты кусаешь яблоко.
Смотрю на всё со стороны,
Меня слепят нахальные лучи,
Я сильно щурюсь – ста́ло быть,
Не все детали мне видны.
Вдобавок фоном песенка звучит,
Привязчивая, старая:
Припев – бесхитростный мотив,
Да и слова простые, «будь со мно́й».
А я опять не справилась.
Мне солнце шпарит в объектив,
Поэтому не сделать ни одной
Приличной фотографии.
* * *
Воскресным утром
из Академии детского спорта
вышел мальчик:
он нёс в чехле за спиной – балалайку.
Может, играл концерт для атлетов.
Может, зашёл к отцу за ключами.
А может, на самом деле это –
ракетка почти треугольной формы.
Бывают такие, легчайшие, –
играешь и получается
музыка.
Спасибо, маленький Пётр.
Ты открыл мне дверь.
Теперь я могу описать
свою неуместность.
Я попадаю туда, где меня как будто бы ждут, –
но вечно себя ощущаю
балалайкой среди ракеток.
* * *
И столько раз ты от восторга взвизгивал,
Что помнишь – примитивен этот визг.
Вот стая чёрных птиц – похожа издали
На горстку перца, брошенную ввысь.
Последний штрих, приправа характерная,
Закат, уже запёкшийся почти...
Собраться бы, пока не всё потеряно,
И форму подходящую найти
Для содержанья незамысловатого
(Которое, поди ж ты, обожгло) –
Чтоб стали безошибочны слова твои,
И описанье вкуса превзошло
Сам вкус в итоге. Лакомое зарево,
Горячий воздух, солнца медальон...
Порою мимолётная, казалось бы,
Подробность – а покоя не даёт.
Всё думаешь, какой ты мудрый, опытный,
Поэзии владеешь языком.
Но этот перец на свекольном облаке...
Да как вообще расскажешь о таком?
* * *
Прогулочный катер «Классика»
Подходит на всех парах.
Пора бы и мне откланяться.
Давненько притом пора.
Слова прозвучат искусственно,
Но всё-таки – как без них.
«Спасибо» такое куцее,
Толково не объяснить.
Взлетает нарядный селезень –
В прожилочках, как урюк.
Мне грех совершенно сетовать.
Я только благодарю.
И брызги куснут прыгучие,
И ветер поднимет пыль.
В один ведь конец прогулочка.
Так, значит, тому и быть.
Прислушаться – речью нежною
Большая река течёт.
Конечно, нарочно мешкаю.
Минутку бы мне ещё.
Вон облако клюв разинуло,
И холодно у воды.
Какое здесь всё красивое.
Не хочется уходить.
* * *
Человек, у воды живущий, практически неуязвим.
Обязательно в нём со временем некий случается сдвиг
(если можно назвать, конечно, такую особенность «сдвигом») –
человек, у воды живущий, действительно знает – где выход.
Разве мыслимо сбиться: пристань, моста металлический свод…
Человек – виртуоз (ни с чем не сравнимо его мастерство),
он на слабую долю делает самозабвенно акценты;
для него под ногами почва и твёрдость её – не сверхценны.
А представим, что здесь и было то самое место, куда
он стремится попасть, – отсюда сбегая. Отсрочен удар.
Отплывает корабль. Наёмный оркестр заливается свингом.
И стоит человек на палубе – якобы неуязвимый.
* * *
Вот кто-то обронил – и не искал –
Топорик годный.
Все дачники спешат, собравши скарб,
Обратно в город.
Ликует лес: ни острых голосов,
Ни стук-постуков.
А между тем, последствия несёт
Любой поступок.
Я догадаюсь (это будет труд
Отнюдь не лёгкий),
Что это всё: и веток слабый хруст,
И птичий клёкот,
И тихий звук, что издаёт вода, –
Есть Божий лепет;
Что если я уеду навсегда –
То пожалею.
* * *
Думаешь неотступно – сколько всего упущено…
В сад монастырский выйдешь – вдруг обострится зрение:
Красная стрекоза сидит на листке серебряном,
Ветер её сдувает, но стрекоза – цепучая.
Северный тёплый август запаха полон травного.
Стойкость стрекозья, вот бы стойкость такую – каждому.
Тихо в саду, в котором ты, наконец, окажешься.
Стой и гляди на куст – теперь не просмотришь главного.
* * *
La mìa grasta…
Взойдёт росток. Взошедши – да не сникнет.
И ты был жив, и я сидела с книгой…
Хотя довольно трудно вспоминать,
Я вспоминаю важные детали:
Что я «Декамерон» тогда читала –
Четвёртый день, новелла номер пять.
И ты сказал с особенным участьем,
Что способ никогда не разлучаться
Всегда найдёт влюблённая чета;
Что если, мол, всё было неподдельным –
То, значит, друг для друга не потерян
Никто. И я продолжила читать.
Какой позднее оказалась правда
(Ведь не мои тебя убили братья,
Да у меня и братьев нет вообще) –
Наверно, лучше этим не делиться.
Но загнут уголок вверху страницы –
Бывает, плачешь от таких вещей.
Потом я твоего щепотку праха
В горшок цветочный всыпала приправой –
Тебя бы этот ход развеселил –
И вслух, по-итальянски, без ошибок,
Посудине с бесценным содержимым
Читала – чтобы вырос базилик.
Я в той же светлой комнате сегодня,
И переплёт у старой книги годный,
И впереди для чтенья много лет.
Мой базилик растёт и хорошеет –
Природное простое выраженье
Того, что смерти в самом деле нет.
* * *
Сколько бы ни было их – дружелюбных, гневных,
Тех, кто вокруг да около, –
Все уйдут.
Бог, как рыбак, временами бросает невод
В реку свою глубокую,
В суету,
В юркий поток неразумных, которым вечно
Кажется, что в их общности –
Высший смысл.
И до последнего веришь в такие вещи
(Истовей верить хочется):
«Есть лишь “мы”».
«Мы» трепыхаются, ртами хватают воздух,
Думают – вот очутятся,
Где светло,
Да и останутся так же – друг друга возле,
Каждого каждый – чувствовать.
Но улов
Будет в итоге совсем не таким богатым
(Правда, что – всем предвиденьям
Вопреки).
И остаётся лишь пара секунд, пока ты
Помнишь – чужие выдохи,
Плеск реки…
И, наконец, выбираешься из постели,
Долгим кошмаром скомканной, –
Морок, стыд.
Ни одного человека на самом деле
В солнечной этой комнате –
Только ты.
* * *
Высыпешь рис на крыльцо, на шершавые доски, –
птичек порадуешь, вечно голодных.
Всё-таки хмурится, дождь не пошёл бы,
случается, берег смывает потоком.
Надо решать, чем займёшься, ведь времени вдосталь.
Можно купить деревянную лодку,
этим же вечером выкрасить в жёлтый,
а после стоять – любоваться итогом.
Можно на местное кладбище до непогоды
даже успеть, навестить отошедших.
Чудом на дальнем замшелом надгробье
ещё не поблёкли сусальные буквы.
Здесь ты как дома, отсюда тебя не прогонят
мёртвые, близкие – чьи они? Где ж их
помнят, и кто по ним плачет негромко,
но горько, и в праздники плачет, и в будни?
Точно как ты – по живым изнываешь, по тем, кто
птиц понимает, воды не боится,
но от тебя – на таком расстоянье,
с которым не справишься на плоскодонке.
Время всегда изменяет масштабы потери:
морем, а может быть, зёрнышком риса
(чем обернётся в итоге – неясно).
Короткая жизнь, только тянется долго.
Сколько сама назовёшь одиночества стадий,
столько и есть их, наверное – сносных.
Не догадаешься, как ни прискорбно, –
когда литоральный рассеется морок.
Важный вопрос: а бывает ли выспренность – кстати?
Вместо шаблонного «Близится осень…» –
что́ написать? «Золотистый осколок
мерцает на сизо-зелёном и мокром…»?
Дело не в том, что всё сводится к поиску рифмы
(кто на тебя за такое обижен?);
просто когда-то тебе показалось,
что быть постоянно одной – неопасно.
Так и живёшь, самострочная Элинор Ригби:
с текстом, который, увы, не допишешь;
в доме, которому нужен хозяин;
у моря, в котором нельзя искупаться.
© Кира Османова, 2021–2022.
© 45-я параллель, 2022.