Биографические очерки и поэтические переводы
Хаим Нахман Бялик
(1873-1934)
Великий еврейский поэт эпохи национального возрождения. Писал на иврите и на идиш.
В 1902 г. вышел в свет первый сборник его стихов. В 1903 г. Одесский общественный комитет послал Бялика в Кишинёв, чтобы собрать на месте документальный материал о совершённых там во время погрома зверствах. Под впечатлением увиденной картины Бялик создал потрясающую поэму «Беир гагарэго» («В городе резни», в русском переводе – «Сказание о погроме»). Беспощадный реализм сочетается в ней с обличением безволия народа, отдающего себя на растерзание. Велико постигшее евреев страшное горе, но ещё страшнее позор – вот основная мысль поэмы. «Сказание о погроме» сделало Бялика самым популярным еврейским поэтом своего времени. «Для меня Бялик – великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа. Он точно Исайя – пророк, наиболее любимый мною и точно богоборец Иов», – писал о нём М. Горький в статье «О Бялике» (1916).
Поэтическое творчество Бялика отражает борьбу противоположных начал: земного и духовного, национального и универсального, бунтарского новаторства и интимной приверженности к культурному прошлому, обличительного пафоса древних израильских пророков и глубокого лиризма. В поэзии Бялика отражён внутренний конфликт целого поколения.
Тоскуя по цельности и гармонии, Бялик бесстрашно обнажает трагизм еврейской национальной жизни своей эпохи. Страдания еврейского народа лишились ореола святости. Отвергая рабскую покорность еврейства своего времени, он клеймит ассимиляцию не только потому, что она является изменой народу, но и потому, что она приводит к моральной низости и опустошённости.
Бялик освободил поэтический язык от штампов и канонов, сообщив своему стилю небывалую до тех пор гибкость. Бялик принадлежит к тем немногочисленным избранникам в каждой национальной литературе, которые знаменуют переломную эпоху, и вместе с тем олицетворяет в себе жизненную силу первоисточников, живую историческую память. Произведения Бялика сформировали духовный облик целого поколения еврейства в России, Восточной Европе и Израиле.
Стихотворение «Я видел бессилие ваше», написанное в 1931 году, исполнено огромной поэтической силы и пророческого накала. Поэт предупреждает народ о том, что он стоит перед лицом Катастрофы. Это первый перевод на русский язык.
Я видел бессилие ваше…
Я видел бессилие ваше, и слёз у меня не осталось.
Как вы обеднели внезапно! И вот, беззащитными снова
Блуждаете вы по пустыне, где ваша тропа затерялась,
И нет у вас для утешенья могучего слова живого.
Кто глаз ваших пламя похитил и радость затмил человечью,
Звучание труб заменил вам сегодня поблекнувшей речью?
Вчера ещё вы сотрясали глаголом небесные своды –
Кто тёмной завесою сделал багряные ваши восходы?
Кто отнял надежду у бедных, и кем был унижен убогий?
Веселья не слышно и смеха у вас по чьему приговору?
Кто ваших детей одурманил, кто свёл ваших юных с дороги,
Их силу извёл понапрасну, увлёк к суете и позору?
Кто, спесью насытив и лестью, учил молодых, без сомнений
Гордыней поправ безответных, сгибать перед властным колени?
Кто сделал вас жухлой травою, собрания ваши рутиной,
И кто изречения ваши по ветру развеял мякиной,
Чтоб в душу тоска к вам вселилась и думы наполнила пылью?
Кто дал вам пророчить в припадке, одел вас проказой и гнилью?
И скверной, проникнувшей в сердце, кто сделал из вас нечестивых,
Уже захвативших добычу привычными к сделке руками,
Величьем своим одержимых, всегда громогласных, ретивых,
Трубить напоказ наторевших с кипящими пеной устами?
И кто у вас, мучимых злобой, враждой изнурённых в заботе
О первенстве мнимом, разящих копьём вашей ревности скрытым,
Натравливал брата на брата, на плоть, что от вашей же плоти,
И всюду сквернил то, что свято, касаньем своим ядовитым?
Кто общества ваши позволил, и кто наделил их глупцами?
Минуты не медля, по миру рассейте же созванных вами!
И если умолкли призывы, и стали пророчества глуше –
Не Бог ли смеялся над вами, когда вам закладывал уши?
Но завтра Он вас испытает – и, полным бесчестья и срама,
Пошлёт вам страданья и беды похуже, чем смертная яма.
Он вас пресмыкаться заставит, и ползать по миру на брюхе,
Поправ свою прежнюю гордость, вы станете слепы и глухи,
И будете пить, словно воду, насмешку, и кубок с отравой,
Уже опустевший, сгрызёте, слюной захлебнувшись кровавой.
Пока не возьмут вас, дрожащих, от места тоски и сомненья,
От места унынья и скорби, от места закланья и тленья,
И будете сыты страданьем, перечить народам не смея…
И если вы все суетитесь, спастись от стыда не умея,
В разрозненных ваших кочевьях найдётся ли место герою,
Сумеет ли твёрдого духом родить, наконец, Иудея,
Чтоб вас, словно пьяных из грязи, он вытащил сильной рукою,
Чтоб разум наполнился гневом и сердце от боли бы сжалось?...
Я видел бессилие ваше, и слёз у меня не осталось.
Как вы обеднели внезапно! И вот, беззащитными снова
Блуждаете вы по пустыне, где ваша тропа затерялась,
И нет у вас для утешенья могучего слова живого.
Ури Цви Гринберг
(1896-1981)
Ури Цви Гринберг (1896, Бялый Камень, Австро-Венгрия; ныне Белый Камень, Львовская область, Украина, – 1981, Тель-Авив), выдающийся еврейский поэт и публицист, один из наиболее ярких представителей экспрессионизма в еврейской поэзии. Писал на иврите и на идиш.
Получил ортодоксальное еврейское образование. В составе австрийской армии участвовал в Первой мировой войне. Вернувшись во Львов, стал свидетелем еврейского погрома, учинённого польскими войсками, во время которого сам едва не погиб. Львовские события сыграли значительную роль в формировании поэтического мировоззрения Гринберга.
Литературное творчество Гринберга, прерываемое периодами молчания, имело политическую окраску, тесно связанную с его особым, религиозно-мистическим подходом к идее национального возрождения. Главной задачей еврейского народа Гринберг считал возвращение в Страну Израиля и отказ от преходящих ценностей во имя возвышенной духовности. Погоня за жизненными благами, по мнению поэта, порождает душевную слепоту, безразличие к гибели ближнего, неспособность разглядеть опасность. Поэт верил, что национальная миссия одолеет как упорное желание евреев оставаться в странах рассеяния, так и безразличие евреев Израиля к их судьбе, приведя весь народ к исполнению своего назначения. Гринберг восставал против буржуазности, симпатизировал тем, кто свободен от пут цивилизации. В стихах о Холокосте проявились сомнения поэта во всемогуществе Бога – вечного избавителя Израиля, который вдруг превратился в «смотрителя еврейского кладбища». Но тут же поэту открывалось видение, как из пепла крематориев встаёт освобождение, отчаянье сменяется верой, и сама Катастрофа предстаёт в качестве одной лишь стороны медали, на обороте которой История уже чеканит независимый Израиль.
С национальными мотивами в творчестве Гринберга тесно переплетены личные религиозно-философские размышления: «Я» поэта и поиски смысла существования; проблема смерти, неясной по назначению, но озаряющей смыслом жизнь; непрерывность и преемственность бытия; вера без сомнений, приводящая к слиянию национальных символов с их религиозными истоками; мучительная участь поэта-пророка, остающегося непонятым.
Гринберг разрабатывал национально-самобытную, гибкую и свободную форму стиха, основанную на ритмике поэтических книг Библии и средневековой поэзии на иврите. Приподнятый, иногда ораторский строй речи Гринберга, родственный интонациям библейских пророков, порой приводит к заглушающей поэзию риторике, но чаще стихи Гринберга отмечены немногословностью и тонким лиризмом. Так же самобытен и образный строй поэзии Гринберга – сплав из воспоминаний об отчем доме, его благочестивом покое, облечённых в библейские и талмудические понятия-символы (Адам, Ева, Эдемский сад), и элементов окружающей поэта реальности, окрашенной в мистические тона. Своеобразие этого сплава усугубляют идущая от экспрессионизма эмоциональная напряжённость образов и парадоксальность их сопоставления, а также лексика Гринберга, часто использующего отдельные библейские термины, понятия и определения, почерпнутые из каббалистической литературы.
Литературная критика, редко принимая идеологические позиции Гринберга, уже давно признала его исключительный поэтический дар и ту огромную роль, которую он играл в формировании современной израильской поэзии. Творчество Гринберга отмечено премией имени Х. Н. Бялика (1947) и Государственной премией Израиля (1957). Гринберг удостоился звания почётного доктора философии Тель-Авивского университета (1978) и был членом Академии языка иврит (1959).
Цикл стихотворений «Песня любви и смерти» – один из образцов мистико-философской лирики Гринберга.
Песня любви и смерти
1
И она поняла, что любила его, и корнями врасти
он сумел в её плоть – но ветвям никогда не цвести.
После смерти моей, – он сказал, – при мерцанье свечей
ты искать меня будешь в колодцах бессонных ночей,
и мой голос услышишь, как не слышала голос ничей.
И когда говорил он и сдерживал чувства едва,
до гортани дошло его сердце, и кровью сочились слова,
как у тех, кто в стремлении к Богу достигают высот.
И она увидала, как птицы прервали полёт,
и в росе, на земле, их тела, ибо траур затмил небосвод.
И когда его в саване опускали в могилу,
лишь она не рыдала, точно слёз только ей не хватило.
Но сейчас она плачет, и ей жарко от слёз на щеках,
а в душе её холод – как пасмурный лёд в облаках.
И похожа она на обрубленный ствол – только крону волос
лесоруб ей оставил, а ветви срубил и унёс.
Сядет ворон на крону, крича и пугая бедой,
и ушедший привидится ей, но не мёртвый – живой,
и в пейзажах ночных – лик его, отражённый луной.
2
И она вспоминает, каким в неге ночи он был вожделенной,
и каким – когда оба сидели они у стола.
А мужчины, чья страсть заставляла звенеть её вены, –
без влекущей мелодии той что ей бычьи мужские тела!
И она одинока над пропастью ночи бессонной.
В каждом взгляде тоска: и когда говорит и молчит.
Не взошло его семя, или Бог затворил её лоно,
но он пел, её муж, и в ушах её снова звучит
его голос, как прежде – не мертвенно-тусклый.
А она – посреди пересохшего русла.
3
Глаза спелых ягод темнее, и гладкая кожа на веках,
и крепкое тело – как мрамор, и нити волос, будто струны.
А жизнь её – серые ночи: как воды в ноябрьских реках,
как пристань, к которой не могут причалить фрегаты и шхуны.
Бывало, любила она засыпать в полнолунье одна.
Теперь же не хочет тонуть в море лунном на вдовьей постели,
и быть, как ладья, над которою встала волна,
и нет рядом рук, что направить штурвал бы сумели.
Те руки мертвы, но они обнимают её,
и в комнате воздух лесной с ароматами смол и цветенья.
Как это случилось, что стынет пустое жильё,
и ей не вернуть никогда то, что отнято вдруг у неё:
тот облик живой, унесённый рекою забвенья?
4
И она говорит: «Если я захочу переплыть океан,
и вернуться к звеневшим в нашей юности колоколам,
прежде чем я прибуду туда – он окажется там.
Ещё раньше, чем в гавань корабль войдёт сквозь туман,
и гудки его дальние будут слышны,
встанет этот умерший в оранжевом свете луны.
Зазвучит его голос, не скроет лицо его мгла.
Существует он в мире – а во мне всё сгорело дотла.
Потому не уйду я отсюда, ведь я – будто ствол,
что срубил дровосек и оставил у свежего пня
там, где в землю корнями он врос и расцвёл.
Но обрублены ветви его, и он гол.
Ароматами нарда весна окружает меня,
но во мне та же боль и весной и зимою кричит:
то, что вместе и врозь – эхо всех голосов.
В полночь смолкнут они, только голос один не молчит,
и кукует кукушка из старых часов.
Федерико Гарсиа Лорка
(1899-1936)
Федерико Гарсиа Лорка (1898, Фуэнте Вакерос, Гранада, – 1936, Гранада). Великий испанский поэт, расстрелянный в начале гражданской войны 1936-39г.г. Многократно переведён на русский язык. Вдохновенная, полная тревоги, волнующих ассоциаций и загадочной недосказанности поэзия Лорки всегда пользовалась интересом и любовью русскоязычных читателей.
Лорка не принадлежал ни к одной из политических партий. О своих убеждениях он говорил: «Любовь к земле разбудила во мне художника. Земля для меня неразделима с бедностью, а бедность я люблю больше всего на свете. Не нищету, измызганную и алчную, а бедность, благородную, трогательную, простую, как чёрный хлеб». Объясняя свою любимую книгу «Цыганское романсеро», Лорка сказал: «Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют: с цыганами, неграми, евреями, маврами». Он заявлял, что на этой земле будет с теми, у кого ничего нет. Люди, получившие образование и не знавшие нужды, призваны принести жертвы». Лорка видел миссию поэта в том, чтобы переживать чужую боль как собственную и всегда принимать сторону отверженных. Такая «всечеловечность» делает его творчество актуальным для людей разных национальностей. «Я брат всем людям и мне отвратительны те, кто любит родину вслепую и приносит себя в жертву пустым националистическим идеалам». Таких слов в 1936 году в Испании не прощали.
Первое, что сделали испанские фашисты, придя к власти, – они стали уничтожать интеллигенцию, так как боялись тех, кто мог «навредить» режиму словом. «Смерть интеллигенции!» Таким был лозунг франкистов. Расстреливали врачей, юристов, преподавателей, журналистов, учёных и многих других. За три военных года в Гранаде было расстреляно 6 тысяч человек.
В книгах Лорки 1920-х годов – «Поэма о канте хондо» и «Песни» уже звучал его собственный, неповторимый голос. В жизнь Лорки музыка вошла ещё в детстве: в семье все пели. Андалузская песенная культура – одна из древнейших в Европе (канте хондо – древнее андалузское одноголосное пение).
Для больших поэтов, будь то Лопе де Вега, Мачадо или Лорка, народная поэзия была не «наивным» искусством, а высоким и недосягаемым образцом. «Разве не чудо, – говорил Лорка, – что безвестный народный поэт в три-четыре строчки вмещает всё богатство высших взлётов человеческой души?» Лорке удалось возродить и преобразить старинный, исконно испанский жанр – романс.
Поэтический мир Лорки отличается глубоким внутренним драматизмом, не случайно, кроме лирики, он писал и остроконфликтные пьесы.
«Самая печальная радость – быть поэтом. Всё остальное не в счёт. Даже смерть», – говорил Лорка. Он словно предвидел свою судьбу. Лорка родился поэтом, и поэзия принесла ему смерть. «Гарсиа Лорку убили не потому, что не знали, кто он, а именно за то, что это был он», – писал современник.
«Сомнамбулический романс» – широко известное произведение Лорки из книги «Цыганское романсеро» не раз переводилось на русский язык. Наиболее известны переводы А. Гелескула и О. Савича.
Стихотворение «Адам» вошло в один из ранних сборников поэта «Песни».
Сомнамбулический романс
Зелёной тебя люблю я,
зелёных деревьев кроны,
и ветер, и в море шхуна,
и конь на горе зелёной!
Всю ночь она ждёт на кровле,
у низкой ограды стоя;
Зелёные косы, тело,
и глаз серебро ледяное.
Зелёной тебя люблю я!
Как табор, месяц кочует,
и рад ему мир полночный,
и только она тоскует.
Зелёной тебя люблю я!
Как рыба, ночь ускользает.
Созвездьями льдинок иней
рассвету путь пролагает.
Смоковница ранит ветер
зазубренной веткой длинной;
агавы на горном кряже
зелёной грозят щетиной.
Лишь цокот коня не слышен.
И вот, у ограды стоя,
склонилась зелёным телом
она над горькой водою.
– Свояк, я за эту келью
готов отдать вороного.
Отдам за зеркало сбрую,
за шаль – кинжал и подковы.
Свояк, я пришёл из Кабры,
в крови, с нагорья крутого!
– Будь это в моих руках,
сбыться б твоей надежде,
да дом-то уже не мой,
и сам я не тот, что прежде!
– Свояк, дожидаться смерти
хочу среди стен старинных:
в кровати с бельём голландским
лежать на стальных пружинах.
Взгляни же, как чёрной пеной
клокочет у горла рана!
– Три сотни могильных роз
цветут на груди цыгана!
Струится тёплая кровь,
течёт по твоей одежде,
да дом-то уже не мой,
и сам я не тот, что прежде!
– Так дай хотя бы подняться,
на кровлю взойти с тобою!
На шаткую эту кровлю
позволь мне взойти с тобою –
к перилам луны печальной
над вечным шумом прибоя!
К зелёной ограде лунной
они подниматься стали,
и след окрасился кровью,
и слёзы в него стекали.
Дрожали на черепицах
огни фонариков медных,
и ночь раскололи сотни
хрустальных бубнов рассветных.
Зелёной тебя люблю я,
зелёных деревьев кроны!
На кровлю взошли цыгане,
к перилам луны зелёной.
Приносит с нагорья ветер
полыни привкус и мяты...
– Скажи, где девушка эта,
чьи губы всегда горьковаты!
На крыше она ждала,
на море сквозь сумрак глядя,
и ветер лица касался,
и гладил чёрные пряди.
В лагуне она лежала,
приподнятая волною.
Зелёные косы, тело,
и глаз серебро ледяное.
И месяц её качает,
блестя замёрзшей слезою.
Ещё дремал переулок
в предутренней дымке серой,
когда сломали засовы
хмельные карабинеры.
Зелёной тебя люблю я!
Зелёных деревьев кроны,
и ветер, и в море шхуна,
и конь на горе зелёной!
Адам
Где древа крови ствол багровой кроной
венчает утра схватки родовые –
там на окне узоры костяные,
и крик – стеклом по ране обнажённой.
А между тем стремится свет бессонный
на рубежи забвенья ледяные,
и заставляет течь ручьи живые
в туман прохлады яблочно-зелёной.
Адам из глины бредит в лихорадке
о мальчике, что надувая щёки,
галопом скачет на резной лошадке.
Другой Адам же, сумрачно-далёкий,
камней пустыни видит отпечатки,
и мальчика из света в лунном оке.
© Ханох Дашевский, 2011‒2017.
© 45-я параллель, 2019.