Вечное клеймо
Близкая земля – бред корабля,
Сколько ты глаза ни напрягай,
Уровни любви – ниже нуля.
Чёрное руно крутит пурга.
Ледяное дно у сквозняка.
Странный и пустой взрослый каприз.
Вырваны слова из языка.
Пущенное ввысь – падает вниз.
Вечное клеймо на январе.
Робкое письмо вечно в пути.
Мы обручены на корабле.
Мы обречены, как ни крути.
Небо уронив ниже земли,
Жгучие слова крутит буран.
И на вираже чёрной петли
Вытекли глаза в чёрный экран.
Карантин
Мир протянулся белый-белый,
За облаками перевал.
Судьба, как цитрус перезрелый,
И понимаешь, оробелый:
Не те плоды, не те срывал.
Свой непокой по серпантину
Несёшь спирально к леднику,
Предав надежды – карантину,
Цветы – стальному каблуку.
На сорок дней крутые скалы
Огородили от людей
Предметы внутренней опалы:
Чем обернутся – тем владей.
Свой новый внутренний порядок,
Как факел, гордо подними:
Надежду – ядерным снарядом,–
Среди людей. Перед людьми.
Актеон
Холодный свет. Вечерний неон.
Живой пожар иных поколений.
Я соглядатай. Я Актеон.
Меня узнают в мёртвом олене.
Пути расплаты вычертил рок
От ресторана к бензоколонке.
Луна сияет. Близится срок,
Как силуэт купальщицы тонкий.
Эра Шейлока
Пересохла живая река.
Потаённое лунное царство
Перевили струною века.
Тишина, как стена, широка.
Непосильное право – остаться.
Обжигает сизифов огонь,
Прометеев срывается камень.
Ты, Евразия, стала другой.
Я остался втроём с облаками.
Слово красное, облако-кровь.
Слово серое, облако-пепел.
Словно платье стальное, суров
Седовласый пронзительный ветер.
Не пройти от звонка до звонка
Колоннадою правил и чисел.
Эра Шейлока, время-тоска.
Мерно зыблется море песка.
Пустотою пропитаны выси.
Каменный дождь
Разом прозрел. Кончились все кредиты.
Медленный бес танцы свои танцует.
Лезут на трон грязные троглодиты.
Маршал Мюрат на БМВ гарцует
Каменный дождь. Грозную волю божью
Не размягчишь; тучи роняют щебень.
Всё, чем я жил, вдруг оказалось ложью.
Я или мир – кто-то из нас ущербен.
Омут
Пляшет поток бурно.
Белый горит камень.
Твой золотой Будда
В толщу воды канет.
Будешь искать – только
Пенистый след тает.
В тысячу лет столько
Выпьет воды тайна.
Как подойти к дому?
Должен же быть остров!
Тянет поток – в омут,
К чёрным теням острым.
Шаг
Вечер нисходит – сутулый и смуглый;
Тени гуашью спешат загустеть.
Яростно вспыхнув, фонарные угли
Цедят движение поздних гостей.
Шаткою поступью старый лиазик
В гору взбирается полупустой.
Из календарного времени праздник
Тщательно вымаран. День холостой.
Ржавыми листьями стелятся будни –
Ныне и завтра, и там, и потом.
Глухо колёса бубнят, словно бубны.
Пьяный шатун растопырен фертом.
Хлюпает грязь за границею мрака;
Тащится кто-то, кого не видать.
В сторону волка дрейфует собака
Рвётся тулуп туч. Пошло холодать.
Лужи до дна до утра проморозит,
Инеем выстелет стёкла машин.
А над котельной – труба паровозит,
Дым вертикален до звёздных вершин.
Я притаился ни дальше, ни ближе –
Прямо по центру меж двух фонарей.
Любишь меня? Я тебя – ненавижу.
По поговорке – шагай же скорей!
Шаг, словно выстрел в дуэльном удушье.
Я у барьера. Я равен нулю.
Боже, даруй мне взамен – равнодушье.
К чёрту ступай!
Я тебя не люблю.
Сухие листы
Мы сухие листы.
Ни творить, ни мечтать, ни смеяться.
Догорели мосты,
словно судьбы, что сбыться боятся.
Облака посолонь
протянули свои катафалки.
Костяная ладонь
рубит нить; обезумели Парки.
Нервы – грязный клубок.
Перепутаны сальные струны.
Чёрный кратер глубок.
Мы на дне, как опавшие луны.
Волей, силою чьей
соткан каждому каменный панцирь?
В благодатный ручей
сыплют яд суетливые пальцы.
У корней немоты,
словно в пятом углу мирозданья,
лентой лавы застыл
стыд – страдание без оправданья.
* * *
Утопает город утомлённый
В тёмно-серых дождевых тенях.
Одинокий, тихий, не влюблённый,
Я – отшельник на его камнях.
Тротуар обтянут мокрой плёнкой,
Липнут листья павшие к нему.
Монотонной ленточкою тонкой
Звуки жизни сходятся во тьму.
Стёрты иероглифы надежды
Ластиком реальности дотла.
Сон мой – безмятежный и мятежный
Жизнь неторопливо расплела.
Стелятся промозглые кварталы,
Декораций ветхое быльё.
Не влюблённый, медленный, усталый
Разум мой – промокшее бельё.
Затянуло прежние глубины
Тиною бесчувствия.
Сниму
Ягод гроздь с пустой руки рябины,
Жалостно протянутой во тьму...
Горьких поцелуев никому.
* * *
Музейного домика слепок.
Старинная ткань островов.
И воздух по-зимнему крепок.
Нет снега, но лёд – за него.
Пальто утеплённые ткани;
Поднятые воротники.
Не время для рьяных исканий
Ударной горячей строки.
Сезон непоспешных раздумий,
Серьёзный безрадужный час.
Кто летом вставал на ходули,
Скрипит костылями сейчас.
Не обо мне
В чёрном клобуке старый монах
молится в окно рыжей луне.
Сыро и темно в этих стенах.
Ты тоскуешь, но – не обо мне.
Как его зовут, кто он таков,
я хочу узнать и не хочу.
Выплыла луна из облаков.
Ты её сестра, я не шучу.
Я тебе тайком тоже молюсь.
Фото на стене; млеет свеча.
В море головой… я не боюсь;
штормовой волной – в мокрый причал.
Кое-как держусь, чтоб не набрать
номер твой простой. Руки дрожат.
Если бы судьбу переиграть!
Слишком далеко карты лежат.
Слишком далеко, как до луны,
рыжая моя, мне до тебя.
В чёрном пиджаке бог тишины
истово кричит – но про себя.
Сыро и темно, словно в тюрьме,
в комнате, где ты любишь его.
Он уже несёт в лестничной тьме
все мои слова до одного.
Мне твоя душа ясно видна.
Любится – люби; верится – верь!
Древние, как Бог, он и она
на замки-сердца заперли дверь.
Небо запеклось, розовый край.
Утренний гонец – на стременах.
Затворив окно в келью-сарай,
только что уснул старый монах.
* * *
День равнозначен ночи,
осень ещё юна.
Я не забыл вас… впрочем,
далее – тишина.
Рыжие лисы леса
ветер легко крадут.
Время – туман, завеса.
Спрячемся – не найдут.
Ровно природа дышит,
тёмен ковёр травы.
Нет, мне никто не пишет.
Да, в том числе и вы.
Медленно гаснет запад
в чёрных тисках силков.
Чудится чудный запах
ваших ночных духов.
Завтрашний путь – короче
солнечному лучу.
Я до сих пор вас очень…
Слышите, промолчу.
Шторы – ресницы окон
плотно затворены,
но потайное око
рыжей лисы луны
взглядом-волной накроет.
Сон мой, не проходи!
Старое и сырое
сердце чадит в груд
Кладезь
За околицей новый лёд.
Новый след на дорогу ляжет.
А серебряный самолёт
Тайну облака перескажет.
По секрету – тебе, ему,
Открывайся, далёкий кладезь.
Аэробус – небесный мул.
Мы – валеты в его раскладе.
Белой манною – санный путь,
Серой ватою – путь небесный
Вышивает какой-нибудь
Дух окрестности, гений местный.
И от чёрной любви пустой
Встал и смотришь, куда не надо.
Крови стылой поток густой,
Безнадежная серенада.
Попутчица
Плывут поезда. Чёрен парус отца-тепловоза.
Железное море. Буруны в кильватере шпал.
Зеркальную дверь затворили мы. Чайная роза
Шагнула на столик изящная, цвета опал.
– Вам нравится?
– Да, – откликаетесь, – нравится с детства.
Прозрачная баночка наполовину полна.
Попутчица, я не умею на вас наглядеться.
Почти незнакомы. Но разве то наша вина?
Плывут берега. Пролетают столбы цифровые.
Ну, сколько ещё их осталось до вашей Москвы?
Чем дальше, тем больше мне кажется, что не впервые
Мы встретились, да… уточнить затрудняюсь, увы.
На вашем лице чуть рассеянно бродит улыбка.
По-моему, вы чуть наивны и слишком добры.
А я – фантазёр. Всё туманно и, стало быть, зыбко.
Но матч начался.
Мы в игре, а они – вне игры.
Внутренний эмират
Голос памяти, призрак, дух, недоступный вам.
Память – внутренний эмират, он извне незрим.
Скверик дождиком орошён, и блестит листва.
Молодого играл старик, был хороший грим.
Так и голос моей любви, что давно прошла,
Столь же юным во мне живёт сорок лет спустя.
Это, в сущности, обелиск. Чудо-зеркала
Отражают меня живым до сих пор, хотя…
Город юности, институт, распорядок дня,
Моя девушка, дай ей бог жизни много лет –
Эпизоды и голоса посреди меня.
Скверик вымыт. Блестит листва.
Посторонних нет.
* * *
Уже не пристальней – грубее
Глядится ум в тенёта сна.
Уже поклажа скарабея –
Навозный шар, а не луна.
Легко стираются личины,
Позабываются слова.
Ясны и цели, и причины.
Холодной стала голова.
Давно незыблемы границы
Между полезным и пустым.
Ручные старые синицы
Поджали тощие хвосты.
Мечта с надеждой мало весят.
Куда надёжней – две доски.
Изъела ржа, покрыла плесень
Все облака и маяки.
Угасший город
На глубине зрачка
дремлет угасший город.
Сон-голосок сверчка,
мельник и ворон.
Роща старинных лип
щедро дурманит грешных.
Ставней вечерний скрип
длится неспешный.
Церковь и каланча;
площади круг брусчатый.
Рдеет любовь-печаль,
как отпечаток.
Кто это оборвал
липовый цвет до срока? –
До смерти целовал.
Верил ли в бога?
Девушку взял в мужья
омут речной глубокий.
В толще небытия
стёрты дороги.
А на глубинах глаз
землю сгребают горсти.
Жители, ровен час,
все на погосте.
Смыло кресты весной
буйное половодье.
Видимо, водяной
Дёрнул поводья.
Липы усохли, и
их порубили хором
строгие лесники
мельник и ворон.
© Иван Рассадников, 2010–2013.
© 45-я параллель, 2013.