Мой случайный гербарий.
Лоскутьями лунной туники
Упадают под ветер. Покорно плывут на авось.
Все мгновения слитны.
Сердца до обиды безлики.
Липы безмолвно кричат.
Ты в нелепых сандалиях месишь размокшую глину.
Одинокая статуя
Дремлет, сырая свеча,
Налетевшей тоске подставляя щербатую спину.
Серая зябкая рябь.
Не засматривай в озеро.
Воды неймут отраженья.
Ядовитое облако
Чёрно-рудая заря
Давит в мёртвые уголья, множа лучи напряженья.
Холод в пустотах глазниц.
Заколочены двери.
Гниют плесневелые доски.
Все мгновения слитны,
Лежат, словно пленные, ниц.
И тяжёлая тень, ниспадая, скрывает подмостки.
Уплывает, увлекаемый приливом.
Проводите нас обратно, проводницы,
До неправды, до несчастия счастливых.
Налетая на ромашковые мели.
Разгадала ты: гадание – на слёзы,
Островами костровища каменели.
Чёт и нечет, письмена очарованья.
Разлетятся оловянными перстнями
Послесловий одиноких волхвованья.
Вертолётный шмель сведёт одну с другою,
На бурунах поцелуи обрывая,
Белый бубен
Сердце в лентах пулемётных.
Белый бубен
Окропи водою мёртвых.
Серебрятся стрелы ружей.
Кровотоки
Отворяются наружу.
Тонкий след, изгиб тропинки.
После свадьбы
Сразу справили поминки.
Полегла ночная стая.
Позаброшен
Дом, и лестница – пустая.
Купина и купол серный.
Виноваты
Каждый первый, каждый верный.
Режет небо на торосы.
Льды до гроба.
Вековечные вопросы.
Свинтит с курса провиденье?
Ниоткуда
Упаду в безбрежный день я.
Мы не будем
Бормотать твои молитвы.
Диалог живых и мёртвых.
Бремя буден
Книга судеб перемётных.
Птичье молчание в сером картоне.
Сильвия дремлет. Листы как ладони.
Жёлтые слёзы, табачная пудра.
Медленно кутает дымом-туманом.
Мелочь каменьев по тонким карманам
Сыплется…
Дайте другие уставы!
Но – безотчётно, вовне ностальгии.
Мы – те же самые, только другие.
Чёрной печурки ольховые яства…
Храм… егеря… слобода… дилижансы…
Юноша, отрок, читающий стансы –
Что-то насчёт красоты и коварства.
В морок давно облетевшей сирени,
Видят внутри преклонивших колени
Призраков серых при полном параде.
Кажется, миг – и рванёт с пьедестала.
«Озеро, звонкое, словно зерцало…» –
Не осекитесь, во имя мадонны!
Сильвию, словно поэму, листая.
Бредит полётом утиная стая.
Сон камышовый, канун расставанья…
Облака осыпаются, лишь накренится основа.
Проплываешь немая-немая, ничья, не моя.
В лабиринте прощаний забыто секретное слово.
Ты, вжимаясь в уключины, молишься высохшим телом.
Остаётся гадать, глядя с берега Леты-реки –
Что ты хочешь услышать, зачем появляешься в белом.
Слева быстрое зеркало, медленно зеркало справа.
Ослепляя блистают два солнечных диска-крыла.
Два кривых ятагана.
Разъятое время.
Расправа.
Где дрожат небеса – под водой перевёрнутый купол.
Ты – последняя женщина древнего племени птиц –
Слишком долго живёшь в этом городе каменных кукол.
Незабвенная забытая – ты…
Вырастает из обиды быльё,
Разрушаются дороги, мосты.
Хоть собакою с тоски завывай –
Где резвился, высекал огоньки
Наш заветный разноцветный трамвай.
Чтобы после прочитать по слогам.
Дождик ласковый забавный слепой
Истончался по лучам-берегам.
И сама-то истончилась на нет…
Рваной музыкою медной трубы
Ночка-ноченька плыла на рассвет.
Костным хрустом, треском каменных свай.
Мы простились на Проспекте Разлук…
А.Л.
Сиротская строка одноколейки.
Оконца словно серые наклейки.
Бездомных псов протяжный вой ли, стон.
Четыре-семь, а номер таксопарка
Забрызган в дым… Ты всё ждала подарка,
Но не хватало мыслей и рублей.
Венчает стол. Закуска на тарелке.
Напольные часы сомкнули стрелки.
Но телефон работает пока.
Гудят под жестяными колпаками.
Цыганка-ночь просторными руками
Закручивает время до нуля.
На перегоне встал зелёный поезд...
Явился здесь. На кухне. Возле нас –
Вмонтированный в сердце. В сердцевину.
Обледенелый сон скрывал – лавину,
Таился Космос – в скудости земной.
Обшарпанные лестницы, простуда
Сезонная – не значимы, покуда
В твоей улыбке плещется заря.
Прекрасно, словно первое причастье.
Моё несвоевременное счастье,
Ты спрашивала чуда? –
Вот оно.
Улетая – лети бегом…
Недоласканная чужая.
Вот он поезд и вот вагон.
А иначе стократ больней.
Очертания в уголь смыты.
Люди – тени своих теней.
Рельсы.
Тянется лай стальной…
Не раздумывай, пропадая
В горизонте, за тишиной…
Как бывало всегда.
И тогда
Родниковой рукой
Зазмеится чужая вода.
Прогрохочут цепные года.
Рупора тишины
Возопят.
И плетьми – провода.
Упадаю с гремучих дерев.
Протянувшись пластом,
На две тысячи слов постарев,
Буду по-над теплом
Холодеющим пеплом дышать.
Буду благо со злом
До скончания строк разрешать,
Эпитафий шары
Выпуская себе самому.
Мы бесполезны. Воздух – словно глыба.
Нам приговор пролаял пёс-январь.
Ни хода. Ни исхода. Рыба-рыба.
Вторые сутки головокруженья.
Нас намертво вмораживают в лёд,
Конвульсии. Агония движенья.
Предрешено, здесь утвердится свалка.
Врастает в сердце ледяной костыль.
Дрейф
Когда мосты давно разведены,
Мы медленно дрейфуем на спине,
Невидимые с каждой стороны.
Сновидных рыб холодная броня.
Сафьяновая скорбь небытия
Укутывает зыбкого меня.
Ленивые подобия торпед;
В пустых салонах ёжатся никто.
Оскароносен, горд, богат, горбат…
Простудный мегаполис, как монах,
Презрев мирское, принял целебат.
Иссиня-жёлтый драповый туман;
Шестиконечной лапой на вожжах
Трясёт пустой изодранный карман.
Касаясь языками сорных стен.
Разборная готическая клеть
Испещрена тенями слова тлен.
Срамно кудахчет, прячется в стене…
Мы – два полуистлевшие листа.
Мы – медленно дрейфуем на спине.
Река – большая чёрная змея –
Влачит броню холодных мёртвых рыб –
Бесслёзную тоску небытия.
Держа в ладони вещую синицу.
На вдохе выжимая полный газ,
Молиться на пустую плащаницу.
Календари, отметки, эпизоды
Выкладывай костями домино
На шерстяные груди непогоды.
По тормозам – протяжный звук мышиный.
Жан-Поль Марат братается с Мюссе,
Изобретая новые аршины.
По-над крылом вселенского аркана.
Занесены стальные кулаки.
Сверкают зубья волчьего капкана.
Плывёт на город атомная вата.
Последний кадр. Написано – конец.
Указана сегодняшняя дата.