* * *
Краткий миг – щелчок затвора.
Ничего уже не жалко –
Взгляд холодный репортёра
Погружается в зеркалку.
Шестерёнок тихий скрежет –
Неопасное увечье –
Фотография отрежет
Голову ему по плечи.
Хоть на стену, хоть в газету,
В рыжую обложку «Дела».
Побредёт лицо по свету,
Отлучённое от тела.
Осень. Дым. Листва танцует
Многогранными дворами
По плечам башка тоскует
Неподвижными шарами.
Все мы верим, как солдаты,
В вероятность возвращенья.
Всё, разъятое когда-то,
Жадно ждёт соединенья.
Где-то что-то есть такое –
Где рычат, как леопарды,
Груди, чрева, всё другое,
Не вместившееся в кадры.
* * *
Мы живём, как в пустыне морской острова,
Еле слышные звуки в ночной тишине.
У осеннего ветра дрожит голова,
И качается пена на дикой волне.
Облетает листва
С кинотеатра Литва,
И от ветра дрожит на газоне трава.
Всё уходит туда, неизвестно куда.
Облетают сады, улетают сады.
На щеках и плащах дождевая вода.
Это всё отражается в капле воды.
Это осень идёт из ухаба в ухаб,
И трамваи звенят тяжелее оков.
Подожди уходить – не сегодня хотя б!
Облетает листва с кучевых облаков.
Мы живём, как в раю, у зимы на краю.
Как в пустыне морской, в тесноте городской.
Обнажённые клёны застыли в строю.
Ты уходишь, и холодно с этой тоской.
И нигде никого. И не скажет никто,
Как деревья бездомны в своей высоте,
Как уходят минуты – водой в решето,
Нас уносят с собою – водой в решете.
* * *
Свечи тают, оплывают,
Тёплый свет на лица льют.
Насекомые летают,
И танцуют, и поют.
И в порядке заблужденья,
Как снежинки на ладонь,
Как на странное растенье
Налетают на огонь.
Мы живём, забыв про это,
Обо всем забыв живём...
Мы идём навстречу свету,
Мы идём, идём, идём...
Парк
Время грустно, погода уныла.
Мы страдаем у всех на виду:
Неизвестная тёмная сила
Фонари зажигает в саду.
Ощущенье кораблекрушенья
Под надзором внимательных глаз...
Электрический свет просвещенья
Освещает гуляющих нас.
Кто таков этот гнусный предатель?
На какой, непонятно, предмет
Он вращает во тьме выключатель,
Зажигает искусственный свет...
Он простой, он из тонкой фанеры,
Он усталый, квадратный, большой,
Одинокий, печальный и серый,
Красный, чёрный и очень живой.
* * *
Всё здесь спутано – правда и ложь...
Двор, забор... Ничего не понятно.
Эти окна, стеклянные сплошь,
То светлы, то темны, то квадратны.
А под окнами ёлки торчат.
Среди них, ожидая ответа,
Люди ходят, стоят и кричат
В небо тёмное, в окна со светом.
Почему-то похожи они,
И как будто бы даже знакомы.
Ветер, снег. Минус двадцать в тени.
Габариты родильного дома.
Зимний путь, неподвижность минут,
Повторяющих раннее детство,
Где кого-то куда-то зовут,
А кого и куда – неизвестно.
Аэропорт
Из какого сектора
Улетаешь ты?
Над башкой прожектора
Шапка темноты.
Наше расставание
На исходе дня –
Это угасание
Тайного огня.
Воздух нагнетается,
Хрупкий, как керамика.
Это называется
Аэродинамика.
Небо разделяется
В крайностях пугающих:
Небо улетающих,
Небо прилетающих.
Ночь
Не просто бледной крови перегонка,
Не сумрак без конца и без начала,
Но нашей странной жизни перековка:
Мечи перекуём мы на орала.
Друзья, мы собрались,
Как кролики в удаве.
Пора ночная – перемена масок,
Завод по производству сказок
И сон по переделке яви.
Как эхо отзывается во мне
Ночных сердец тревожное биенье.
Я должен вырабатывать во тьме
Молекулы и атомы спасенья.
* * *
Кто-то в поле блуждает и рыщет?
Просто ветер из дальних степей?
Словно тайного выхода ищет
Из любимых тяжёлых цепей.
Тихо смотрит в лицо небосвода
Первобытное наше житьё.
То ли нас изучает природа,
То ли мы изучаем её.
Тёмный воздух тревожно прохладен.
Снег летит или звёзды летят?
О, не будь же ты так беспощаден,
Чёрно-бело-берёзовый взгляд!
Я не прячусь от этого света,
Всё во мне отзовётся на свет.
Всё вокруг ожидает ответа
И внимательно ищет ответ.
Всё вокруг затаилось в печали,
И не знает откуда начать.
Звёзды тоже молчат. И устали
Так бессонно смотреть и молчать.
Деревянная лошадь в парке
…Деревянная лошадь не плачет –
Плачет дерево дрожью ветвей.
Деревянная лошадь не скачет –
Неподвижно увозит детей.
Это ваши ли, наши ли дети –
Оживленье счастливых картин?
Или мы существуем на свете,
Одинокие все как один?
Неживая природа мелькала,
Как живая, бежала с пути...
Вот и ты от меня ускакала,
И тебя никогда не найти.
Что-то дальше из этого выйдет?
Я от счастья отстал своего.
Деревянная лошадь не видит,
И не слышит почти ничего.
Голосам она нашим не внемлет,
Никого ей не жалко ничуть.
Деревянная лошадь не дремлет,
Или просто не может уснуть.
…Только самой ненастной порою
Оживёт она в новой судьбе
И возникнет под стенами Трои,
Укрывая героев в себе.
Это ветер, порушивший древо,
Обалдев от вражды и любви,
Растворил деревянное чрево
И наполнил своими людьми.
* * *
У случайной знакомой диван жестковат.
А сама-то она – и худа и бледна.
Только, кажется, сам я во всем виноват.
Однокомнатный воздух стоит, как стена.
У случайной знакомой ребёнок кричит:
«Мама-мама!» – её от меня он зовёт.
Никогда никуда меня ночь не умчит,
Лишь фонарь за окном чуть заметно плывёт.
Тишина. По углам темнота зелена.
Шкафом комната надвое поделена.
У случайной знакомой несчастная жизнь.
Не случилась она – так считает она.
Над счастливой судьбой крест высокий окна,
Перечёркнута холодно синяя высь.
У случайной знакомой нескладный халат.
Он как будто бы весь состоит из заплат,
Только в этом я, кажется, не виноват.
Так считает она и снимает халат.
И лежит на плече её свет от окна,
Рассыпаются тени на теле её.
И тогда начинается время моё,
И над нами большая, как сон, тишина.
…Утро маленьких звуков и маленьких дел.
Продолжается странная эта игра.
Синий чайник печально о чём-то запел,
Не дождавшись, о чём, ухожу со двора.
Снег идёт. У акации снег на руках.
Серый дворник лопатой дорожку ведёт.
А потом и его самого занесёт,
Затеряет надолго в холодных веках.
А потухший фонарь глаз не сводит с окна,
Где осталась ночная моя тишина,
Шкаф, ребёнок, четыре стены и она.
Я иду, а вокруг рассыпается снег.
Осыпается снег, открывается лёд.
Зимний день. Вдоль забора идёт человек.
Человек... Человек... Посмотрите – идёт.
* * *
Самолёты летят и летят,
И, друг друга едва узнавая,
Города друг на друга глядят
Сквозь замёрзшие окна трамвая.
Самолёты летят и летят,
И, в чужих города пребывая,
Пассажиры беззвучно сидят
У заснеженных окон трамвая.
Сон и шорох двуногой травы...
Мимолётные, кто же мы сами? –
Во Владимире гости Тувы,
А в Калуге друзья из Рязани.
Что я видел в чужих городах? –
Забегаловок полные чаши?
Даже яблоки в ваших садах
Совершенно такие, как наши.
Всюду осень и всюду зима.
Всюду люди темны и усталы.
И повсюду чужие дома,
Одинаковые, как кристаллы...
Ночью всюду цветные огни...
Мы спешим, всё равно не успеем.
Мы в замёрзшем трамвае одни,
И быть может, друг друга согреем.
Час прощания. не забывай!
Что я именно не забываю?
Ничего. Только этот трамвай.
И замёрзшие окна трамвая.
* * *
Ветер в лоб обдувает кабину
И поёт неизвестно кому.
Свет бежит, обгоняя машину,
И торопится спрятаться в тьму.
Мчатся мимо уснувшие хаты,
В полных лужах сверкает вода.
И поверить нельзя, что когда-то
Я не ехал ещё никуда.
Тихо ждать, наблюдая окрестность,
Утопать в пребывании здесь.
В неподвижности есть неизвестность,
И, быть может, движение есть.
Но пойми, разве мог я остаться? –
Это было бы хуже тоски.
Даже тени бесплотные мчатся,
Совершая смешные прыжки.
* * *
Знакомства на почве прогулок
Людей, и детей, и собак.
А дальше пустой переулок,
Обещанный холод и мрак.
Лишь окон бледнеющих пятна.
Как школьники через музей,
Идут между ними обратно
Фигуры случайных друзей.
В разлуке обида и жалость.
Какой-то некрикнутый крик.
Все канули. Небо осталось.
Бульвара родной материк.
Смертельная верность до гроба.
И путает странно душа
Окно твоего небоскрёба
С окном моего шалаша.
На железной дороге
Храп и топот железных коней.
Их короткие дымные гривы.
Над землёю песка и камней
Встали тёмные локомотивы.
…Так и жил бы на самом краю.
И про жизнь говорил бы: жестянка...
Ты тогда посетила мою
Отдалённую жизнь полустанка.
Неужели как жертву несла
Ты ко мне своё лёгкое тело?
Ты, как птица, по краю прошла,
А взлететь ни за что не хотела.
…Будет станция. Серые сны.
Пыль веков на сгружаемом грузе.
Просто точка на карте страны
И большой сортировочный узел.
Чёрно-белое наше кино –
Сам в себе открывая резервы,
Паровоз, устаревший давно,
Тарахтя совершает маневры.
Мы на станции будем сидеть,
Как язычески-местные боги,
И сухими глазами смотреть
На железо железной дороги.
А потом от свистка до свистка
Говорить горячо и неясно –
То о том, что она коротка,
То о том, что она не напрасна.
* * *
Пространство общее, большое...
Мечтой и счастьем мир объят.
БОМЖи, одетые в чужое,
На пыльной улице стоят.
Они шумят и хрипло дышат,
В толпе друг друга узнают.
Им привезли машину пищи
И у вокзала раздают.
Процесс идёт без остановок
(Влиянье западных ветров) –
Стоят раздатчики листовок
На каждом выходе Метро.
Нас умывают океаны,
Пред солью их не устоять,
Но грязный БОМЖ, больной и пьяный,
Идёт Отечество спасать.
Он мало спал, он встал с полночи,
Он сдал бутылки и металл
И пред страны туманны очи
Неясным соколом предстал.
Живая плоть под бронзой кожи...
Смотри – не стоит унывать:
Пока он жив, мы можем тоже,
Хотя б в надежде пребывать.
---
Пройдёт весна, залечим раны...
Враждебный мир устал, уснул...
На чуждых стройках стали краны:
Стальной почётный караул.
* * *
Жил да был усталый иероглиф,
Тесен был и мал его объём...
Посели меня в какой-нибудь апокориф,
Посети меня в апокрифе моём.
Бесполезный поиск лучшей доли
Сам себя бессмысленно казня,
Жил да был усталый алкоголик,
Если можешь, пожалей меня.
Пожалей меня, больного психа,
Мы же грустные животные, рабочие....
Дом Культуры. Улица Плющиха.
Дым отечества и все такое прочее.
Путь в Сокольники и ничего такого.
Свет сквозь сон. Мерцание мечты.
Божий храм постройки Казакова.
Клён, рябина, перекрёсток, ты.
Станция Лобня
…Какие-то тусклые, серые пятна,
От труб оторвавшись, уносится дым...
И вдруг этот мир, непростой, непонятный
Становится близким, знакомым, родным.
Прощай, истерзавшая душу свобода!
Фигура вдали разрывает сгущенье
Вечернего шума, движенья народа,
Всех призраков, запахов, смыслов, значений.
За краткое время до первого шага,
До первого крика, до света во мраке
Уже наливаются смыслом и влагой
Глаза небольшой светло-серой собаки.
Она покачнётся, как тонкая ветка,
Потом полетит, как душа на свободу:
Её человек опускается сверху:
По лестнице скользкой с моста перехода.
* * *
Дерзанье цветения, то есть –
Потребность свистеть и цвести,
Смешной мариупольский поезд
Идёт и цветёт на пути.
Он дальний, он шумный и ржавый,
Стремящийся в даль и в мечту.
Груженные всякой шалавой
Стальные вагоны в цвету.
Двусмысленный крик тепловоза,
Мигрень и листва бытия...
Там лица, как чайные розы
В плену своего забытья.
Плацкартный, купейный и спальный...
Почтовый... Сплошные цветы...
Как флоксов, гераней и мальвы
Проезжих смешные черты.
Всё вместе – восторг и смятенье,
Скрыванье нечаянных слёз.
Мерцанье, сверканье, цветенье
Под грохот железных колёс.
* * *
Не понимая ни бельмеса,
Как навсегда, как в первый раз,
Она по лиственному лесу
Одна, не подымая глаз,
Идёт, красива и печальна,
Одна на всех, одна-одна,
Беременна, провинциальна,
Неосмотрительна, бедна.
Не знает зверь, не помнит птица
Прогулок близких лёгкий грех.
Одни кусты глядят, как лица:
Одна из всех, одна на всех.
Чужие дачи стали станом.
Сады в предчувствии зимы,
А ей не кажутся обманом
Костров сентябрьские дымы.
И воли нет в её покое:
Кто б ни позвал, она к нему:
Ей скучно знать, что он такое,
Ей чуждо слово «почему».
Репродукция
Тёмным воздухом тихо дышу.
Поздно вечером из дому вышел...
Как лягушачий хор опишу
Для того, кто ни разу не слышал?
Что-то там выкликают они?
Надувными щеками качают...
«Два – не два...» – начинают одни.
«Два! Два! Два!..» – дружный хор отвечает.
Водяное, болотное «Ква!»
Над забытой деревней Заречье.
Хор ночной – между «два» и «не два»
Нерешённое противоречье.
Или так создаются миры? –
В забытьи камыша и осоки –
«Два – не два...» – на соцветья икры
«Два! Два! Два!..» – выпадают молоки.
© Иван Макаров, 2022.
© 45-я параллель, 2022.