Был у моря я
* * *
День начинается рано,
День начинается ночью.
Жизнь, как открытая рана,
И остальное не очень.
Вечер, дорога, прохлада.
Хищники дремлют в засаде.
День это только ограда,
Ночь – это здесь, за оградой.
* * *
– Зеркало, скажи!
Зеркало молчит.
Всё вокруг – чемодан в чемодане,
И вокзал, и вагон – чемодан.
Поезд движется в плотном тумане,
Сам собой освещая туман.
…Мы оденемся в шапки и шубы
И на станции ночью сойдём,
И увидим фабричные трубы
И в огнях фонарей водоём...
Из плацкартных и даже купейных
Мы пришли. И останемся тут.
И в общаге для малосемейных
Всем по комнате нам отведут.
…Сдую с пива ненужную пену
В ожидании нового дня.
И тебя позову через стену,
Только ты не услышишь меня.
Ничего, я ещё не скучаю,
Здесь просторно, прозрачно, легко...
Мы ещё не проснулись, я знаю.
И ещё до утра далеко.
…Будет утро, и вывесят флаги...
Кто-то в дверь позвонил, и звонок
Заскулил, как у двери общаги
Позабытый на воле щенок.
Замолчит он и снова завоет,
Зарыдает, томясь и дрожа,
Но никто никому не откроет –
Многоликие спят сторожа.
В тесноте городского пейзажа
Среди всех своих сводов и плит
Пресноводная дикая стража
Беззаботно и весело спит...
Встать. С остатками мыслей собраться,
Наслаждаться жилищным теплом.
И себе самому улыбаться
Перед шкафом с зеркальным стеклом...
Наше зеркало нас отражает,
Ограждает от бед и забот.
Наше зеркало нас обижает,
Отражая нас наоборот...
Та и эта зеркальные рожи,
Та и эта чужда и близка...
На твоём отражении тоже
Сердце справа, и в сердце тоска.
И тоску ты из сердца не гонишь,
И не прячешь задумчивых глаз...
Помнишь в поезде ехали?
Помнишь
Шум и смех провожающих нас?
* * *
Среди общей бестолочи и трухи,
Суетясь и боясь беды,
Мы всегда наш порох держим сухим,
Избегаем всякой воды.
Здесь нигде не тьма, здесь нигде не свет,
Здесь не воля и не покой.
Здесь наш порох самый, самый сухой,
Суше в мире пороха нет.
Это жуть тоски, это бред труда,
Нескончаемый устный счёт,
Проникает всюду эта вода,
Под лежачий камень течёт.
Бесконечный счёт словам и делам,
Но, чтоб попусту не пропасть,
Нужно всем попрятаться по углам
И припрятать пороха часть.
Чтоб не выть потом от ночной тоски,
Не кричать кому-то вдали:
Это мокрый порох, он был сухим,
Но его мы не сберегли.
* * *
Дни скакали огненными львами,
Жёны ждали, дворники следили.
По ночам над всеми головами
Громкие будильники ходили.
Было время странного пространства –
Как живой, таился звон в металле.
И на всех комодах – знак мещанства –
Каменные слоники стояли.
Все клялись, казнились, торопились,
Шли в себя из общих коридоров.
Белые слоны не шевелились
И не заводили разговоров.
Было всё темно, как всё на свете.
Ветер выл, собаки подвывали.
После школы забегали дети
И за всё на свете задевали.
Дни – как войско, скомкав строй, с парада...
Детский, то ли пьяный хохот...
Крайний слон порою громко падал,
Отбивая ухо или хобот.
Остальные – разве волновались?
Полагали – так и полагалось –
Колесо истории вращалось,
Уходил, другие оставались.
Тесен мир грамматик-арифметик –
Свет вечерний, темнота ночная.
Обстановка: зеркальце, портретик.
Белый снег – салфетка кружевная...
Строго вертикальная прохлада,
Ты моя высокая свобода.
Я стою, последний слон из ряда,
На краю высокого комода.
Осень
Что тебе скажу? Задыхаюсь сам,
Сдавлен болью и немотой.
По Данае, как по лесам,
Пробегает дождь золотой.
Разве весть о гибели в этом огне?
Просто всё сгорающее сгорает в нём.
Ровными рядами, волна к волне,
Время пробегает этим путём.
Мы все выходим из этой беды,
Как трава из земли в начале весны.
Из тёмной земли, из тёмной воды,
Оставляя цветные и иные сны.
Не найти и не надо пути назад.
Сам Юпитер прошёл, звеня и шурша.
Разве только листья падают в листопад,
Разве только золотом обольщена душа...
* * *
Завтра будет то же, что вчера.
А сегодня – будто всё в тумане,
Будто в этом сонном караване
Не хватает одного звена.
День приезда. Город ледяной.
Окна, толпы, милиционеры.
Из-за крыш выглядывает серо
Небо, неразлучное с душой.
Будто в первый и последний раз,
Голову закидывая, вижу,
Как оно всё холодней и ближе –
Шире всех других открытый глаз.
Завывал мотор: «Впусти-впусти...»
Кто отстанет – так ему и надо...
Звон трамвая. Лица на пути,
Как сухие листья листопада.
Будто и не слыша бег минут,
С мыслями, как грузчики с мешками,
Все идут. Скажи: Они идут...
Лестницами, тупиками.
День приезда выпит словно яд.
Сразу всё запуталось, смешалось.
Что-нибудь от прошлого осталось?
– Хлеб, что был в дорогу взят.
Вновь прибывший в суматохе дня –
Как один неспящий среди спящих.
В дом вхожу, там смотрят на меня,
Как на принесённый с почты ящик.
Снег
За стеной пожарно-красной
Поле белое лежит.
В поле белое бесстрастно
Из окна солдат глядит.
Он не русский и не здешний.
Не родные берега –
Тёмно-серые скворешни,
Ярко-белые снега.
Далеко ему до юга,
До заснеженных вершин...
У забора смех и ругань,
Крик людей и рёв машин.
Снег все валит, валит, валит,
Неизвестно для чего.
Неужели всё завалит,
Не оставит ничего?
Тёмной рыбой в ловчей сети
Отдалённое село.
Как на этом белом свете
Всё действительно бело.
Снег всё валит, всё заносит.
Через снег, на всех одна,
Почта ходит, письма носит,
Выкликает имена.
* * *
Спина, плечо, две челюсти, затылок.
Рука, живот. И голова болит.
Нас, как шкафы, прессуют из опилок,
Но мы, как люди, держим монолит.
Нам чьи-то двери открывают пасти –
Идём искать себя среди своих –
Мы сами – наши собственные части
В соединенье и в разладе их.
Стеклянный шар катался снежным комом.
Скажите всем знакомым и родным:
Встаёт заря над сумасшедшим домом.
Над стройкой кран, над головою дым...
...И вдруг вода налево и направо.
Свет над водой, как чей-то яркий глаз.
Навстречу мне из глубины державы
Торжественно выходит водолаз.
На полпути ко мне он, было, замер
И, может быть, хотел идти ко дну,
Но я имею столько барокамер,
Что я, конечно, дам ему одну.
Уже неясно – кто кого спасает,
Но ясно видный всем издалека,
Там, впереди, горит, не угасает
Холодный свет родного маяка.
И всё идёт своим нормальным ходом.
Творя, как суд, безумие своё,
В нас столько лет входила непогода,
Мы выпустим, мы выплеснем её.
Мы выжили под небом раскалённым,
Мы никогда не повернём назад.
Мы пронесём, как пыльные знамёна,
Черёмуху, рябину, виноград.
Броня крепка, стихия увлекает.
Кричим «Ура!» Не помним ничего.
Играют волны, порох намокает.
Мы выстоим. Мы высушим его.
Памятник
Мысли туда и сюда.
Все врассыпную, навеки,
Тонкие, как провода,
Бедные, как человеки.
Мысли вперёд и назад
В поле, в лесу, на вокзале.
Главное, чтоб тормоза
Не до конца отказали.
Вскую шатает, несёт,
Вертит в просторах печальных?
Может быть, вместе спасёт
Самых на свете случайных
Нищих детей и старух…
Только бы не разлучило
Всех, кого видел вокруг
Камень над братской могилой.
* * *
Я уеду, уйду, отвалю...
Мы живём, словно катимся с горки...
Я пословицы наши люблю
И простые люблю поговорки.
Ночь трудна, как багажная кладь:
Неприлично родная картинка...
Вор у вора дубинку не крадь –
Не нужна тебе эта дубинка.
Верен будь своему багажу,
Тяжела будет ноша иная...
Я в беспечности жизнь провожу
И пространство вокруг заклинаю:
Я стою на несчастном посту,
Где перрон леденеет пустой...
Я простой. Я травой прорасту.
Прорасту, если буду простой.
* * *
Мчится тройка полями-лугами
С колокольчиком из-под дуги.
Письма ходят большими кругами,
Почтальоны гоняют круги.
Этих писем не ждут, не читают,
Все они никому не нужны.
Их пускают, и письма летают,
Легковесны, прозрачны, нежны.
Стайки слов наливаются светом,
Строки писем летят и горят...
Ничего почтальонам об этом,
Разумеется, не говорят.
* * *
У ворон вся земля под крылом:
Сосчитают нас и перепишут,
Но звучит покаянный псалом,
Даже если никто и не слышит.
...Не спеши за углом на троих,
Не гони от привала к привалу,
Труден путь узнаванья своих:
Нас осталось мучительно мало.
Не беги со двора своего
В зелень маленьких утренних клёнов.
Нас осталось всего ничего:
Может несколько сот миллионов.
Милый друг! Друг от друга вдали
Мы гуляем по краю земли...
* * *
За городом Руза растет кукуруза
..сорока училась кричать по-китайски...
Уйдем ли на Запад от пастбищ народных?
На Запад! – На улицу в пыльном Можайске,
Где гонят на бойню домашних животных.
Урок геодезии: водка с гитарой.
Хожденье по улицам, вывесок чтенье:
«Приём живсырья» и «Приём стеклотары»...
Всё это мелькнуло, всё было мгновенье.
Мне дальше нельзя: там закат за Можаем,
Там солнце теряется снова и снова...
Живу, лихорадочно воображая
Заветные сказки Смоленска и Пскова.
В вечерних мечтаньях ни пользы, ни смысла.
Исхоженнный берег, осока и глина...
Но я же не видел ни Влтавы, ни Вислы,
Но я же не брал никакого Берлина.
* * *
Среди людей водоворота,
За турникетной загородкой
Два дружных нежных идиота
В метро болтают с идиоткой.
Два идиота идиотку,
Зеленоглазую кретинку
Рассматривают, как картинку,
Как драгоценную находку.
Они пока ещё беспечны,
И ничего не понимают.
Они расстанутся, конечно,
Поскольку полночь наступает...
Другие всякие субъекты,
Скитаясь в метрополитене,
Скользят неслышные, как тени,
Как существа с другой планеты.
Им тоже не хватает света,
Им даже не нужна награда.
Они качаются от ветра,
Они научатся, как надо,
Вольнолюбивые по сути
В пределах наших эфиопий,
Недооттаявших от жути
Коммунистических утопий...
Так жизнь идёт в подземном своде,
Она проходит и уходит,
Хотя, возможно, что в природе
Чего-нибудь да происходит.
И где-то есть другие страны,
И в них другие идиоты,
Необоснованно и странно
Укрывшиеся от учёта...
Два идиота субъективны,
Они в метро, как в чистом поле,
Они надеются наивно
На вероятность лучшей доли...
Квадратный круг тоски духовной,
Заучит позже каждый школьник:
Так называемый любовный
Прямоугольный треугольник.
Пустыни, ямы и канавы,
Леса, сараи и заборы,
ещё какой-нибудь отравы
вечнозелёные просторы.
Подземный свод, прелюбодейство.
Довольно душная прохлада,
Так называемое детство,
Неискушенность – и не надо.
Цветы и фрукты, снег и ветер,
Вода и хлеб, вино и водка...
А им дороже всех на свете
Непуганная идиотка.
Ни тьмы пустот, ни страха тленья:
Огнеопасное веселье:
Прекрасная и, к сожаленью,
Единственная в подземелье.
Мы это долго изучали,
Мы по ночам во сне кричали,
Мы долго молча отступали.
Досадно было. Боя ждали.
* * *
Явь проста, как топор лесоруба,
Просто так, без литавров и труб
Сто солдат маршируют у клуба
Над цветами и зеленью клумб.
Сон насущен: короткое лето,
Там цветы не на клумбах цветут,
Снятся женщины, солнцем согреты,
Вспоминают, и любят, и ждут.
Всё прощают и всё обещают,
Всех дождаться, понять и простить...
Это их сто солдат защищают
И не могут никак защитить.
Костёр
Всё, что хочешь: сердись, не сердись...
Как-нибудь проживу нелюбимым:
Угольком, уносящимся ввысь,
Высоко увлекаемый дымом.
Всё, что будет: успех, неуспех...
Как смогу, проживу одиноко:
Просто так подымаемый вверх
Восходящим воздушным потоком.
Успокойся, потерь не считай,
Страшно призрачна радость простая.
Сам себе говорю: – Улетай...
Сам себе говорю: – Улетаю...
Заповедник
Сегодня на страже родимой страны
Нетрезвые люди стоят, как дымы.
Присягу хранят, но обиду таят,
Тихонько качаясь, столбами стоят.
Никто не отвергнут, никто не забыт,
Удержит свой щит и не будет убит.
Но ветер крепчает, родные молчат.
Над водохранилищем чайки кричат.
* * *
Среди всевозможных удач,
Глухой и немой, как крамола,
Катается кожаный мяч
По чистому полю футбола.
Бегущие, как на пожар,
По белому свету кругами,
Толкают испытанный шар
Ботинками и сапогами.
Скрывая ненужную дрожь,
Он смотрится в тёмные лужи,
Он знает, на что он похож,
Усталый и серый снаружи.
Большая чужая семья
Из кремния и углерода
Кругом холодна, как змея,
Живёт неживая природа.
Мелькают начала начал:
Милиция, баня, аптека.
Летает по свету кочан
С капустным лицом человека.
Он жив, он страдает, смотри –
Усталый, больной, одинокий.
И воздух ему изнутри
Надул сумасшедшие щёки.
И длинный, как путь на Восток,
Дрожащий, как хвост эшелона,
Гуляет судейский свисток
Над пыльной травой стадиона.
© Иван Макаров, 1985 – 2011.
© 45-я параллель, 2017.