Поспи, и всё пройдёт
Благодари судьбу,
Лежи себе в постели,
Уют, домашний кров,
Горячий чай и мёд.
Её рука на лбу:
Вот славно, пропотели,
Теперь глаза закрой,
Поспи, и всё пройдёт.
Поспи, и всё пройдёт:
Болезнь, зима и мама,
Весь мир твоих затей
И этот чёрный кот.
И ты пришёл затем,
И жилы рвал упрямо...
Светает. Пропотей,
Поспи, и всё пройдёт.
Поспи, и всё пройдёт:
Тебе так сладко спится,
Твой жар уже утих
От маминых забот.
Она опять с тобой,
И не ночная птица –
Твоя душа летит
Сквозь лестничный пролёт.
Нелюбимая женщина
Нелюбимая женщина,
Постаревшая женщина
Смотрит, как посторонняя,
На своё отражение.
Долго смотрится, зоркая,
Без кривляния, искренно.
Может, всё же у зеркала
Что-то вымолит, высмотрит?
Путь ей вымерен полностью,
Суетой не расцветится, –
Исповедует полночью,
Причастит ли рассветами.
Всё готовится исподволь
Под неспешными звёздами.
Вот и верится истово
В утешение позднее.
Смотрит в зеркало женщина
Есть такие места…
А. Шаргородскому
Есть такие места, где поляна пуста,
Настороженный взгляд у любого куста,
Здесь людьми над людьми учиняется суд,
И растопчут одних, а других вознесут;
Там ни ягод, ни птиц, ни зверья, ни жилья,
Там когда-то бродила и я…
Есть другие места, затаили красу,
Столько добрых людей, сколько ягод в лесу,
Там на ранней заре собирают росу,
Чтоб прозрачнее зрели слова.
Набери на монисто тех капель с листа,
Чтоб тебя не брала суета-маета.
Если снова придёшь в те пустые места,
Только этим и будешь жива.
Южная ночь
Южная ночь не звенит, а мучительно ноет,
Тянутся руки её – запрокинуть и стиснуть.
Как тебе спится, любовь, в окружении
древних инстинктов?
Как тебе спится,
любовь?
Тёмное море колышется мерно над нами,
Мутное море, и, разве не рыбы на дне мы?
Только во сне – омывает и нежит дневное.
Вот, из глубин потянуло, плеснуло, подуло.
В сон возвращаемся снова запутанной тропкой.
Южная ночь с откровенной прохладой под утро.
Тянутся руки её – запрокинуть и стиснуть.
Может, озябла любовь во владеньях
могучих инстинктов?
Тонкий её колокольчик хрустального звона –
не трогай!
Москва или Париж?..
Вот город – весь, до крыш,
Закатом ранним вышит.
В нём тем же светом дышит
С тобой любой малыш.
Москва или Париж?
Не всё ль равно в итоге:
Высоко ли паришь –
Не ведая, творишь.
О чём ни говоришь,
Ты говоришь о Боге…
Испаряется кровь –
продолжается круговорот...
Долго в гору расти
Первобытно-косматыми
Мхами – веками,
Обрываясь,
Цепляясь корнями
За камень…
Долго в гору расти.
А с горы
Путь лавины недолог
До кремнёвых ножей,
До победного пира ворон.
Свиток неба свернулся уже
Над дымящимся домом.
Испаряется кровь –
Продолжается круговорот.
Невдалеке от чудищ в глубине...
Я погружаюсь в тёмный океан
отчаянной,
отчаявшейся жизни.
Отчётливые контуры стирает
холодная вода,
стихает
шум подсказок,
под скалами
шевелится живое…
В твоей же воле
всё –
так прочь
из этих мест!
Туда, где мел на дне,
и где резвится стая,
где мелководно
жизнь произрастает
невдалеке
от чудищ в глубине.
Вечер символами полон…
Вечер символами полон,
Только имя улови…
Ночь стирает всю палитру,
Купиной неопалимой
Проступает контур сути,
Отступает суета…
Если так
Стирает старость
Буйство красок
Сладострастья, –
Может там,
За гранью пола,
Тайна истинной любви?..
Тем прекрасней, что осталась в прошлом…
Вадиму Фещенко
Эта боль – капканная, стальная,
Но её и с лапой не отгрызть.
С нею пьют, зверея, проклиная,
А потом выходят из игры.
Сквозь века глумлений и палачеств,
Славу, срам и гибель сыновей, –
Покаянно, безнадёжно плачешь
О погибшей Родине своей.
Так бывает, так, наверно, надо, –
Мы с тобой негромко говорим.
Умирала гордая Эллада.
Уходил несокрушимый Рим.
Так уймись, и счастливы мы будем
Друг для друга, здесь, остаток лет.
Помнишь, что сказал об этом Бунин,
Малоросской прелести поэт?
Тем прекрасней, что осталась в прошлом,
Песней и легендой, вне времён…
Ну, а ты? Ты болью этой проклят,
Приневолен, пойман, заклеймён…
Русская, с тобой ли я? С тобой ли?
Разум мой и холоден, и слеп
Пред лицом твоей фантомной боли
По давно оплаканной земле.
И без этой боли – всё пустое:
Русская душа, родной язык?
Все мои стихи слезы не стоят,
Пьяной, злой, отчаянной слезы.
Как можно легче жить,
земли едва касаясь…*
Прыжком из темноты
Удушье наступает:
Вот – пел и длился звук,
И – судорога рта.
И немотой зову,
Но умирает память:
В ней ты уже не ты
И я уже не та.
Как можно легче жить,
Земли едва касаясь,
Дыханьем не задуть
Курящегося льна...
Волчицей сторожит,
Облезлая, косая.
Забудешь на беду,
Оглянешься – она.
По-заячьи кружи,
Неслышная, босая,
Скользи, лети, плыви…
Как можно легче жить,
Земли едва касаясь
Дыханием любви.
_____
* Прочла у Мишеля Монтеня и поразилась совпадению мыслей. Так часто бывает, сначала приходит стихотворение, потом встречаешь эту мысль в книге. Конечно, бывает и наоборот.
«...иные люди, чего бы ни желали и чего бы ни домогались, рвутся к этому всеми своими помыслами и изо всех сил. Но ведь бывает столько ложных шагов, что для большей уверенности и безопасности следовало бы ступать по этому миру полегче и едва касаясь его поверхности. Следовало бы скользить по нему, а не углубляться в него...»
Мишель Монтень, «Опыты».
Тревожно загорается свеча…
Есть стёртые образы,
как золотые обрезы
у старых, слегка пожелтевших
от времени, книг.
Свеча,
снова образ твой тёплый
у сердца возник…
В подсвечник мастер не вложил,
А надышал тепла,
И он не жил, а лишь служил,
Он был – и светел был в ночи,
И суть его в огне свечи,
Как бытие текла.
……………………
Живому – живое,
а ты, будто кровь, горяча.
И ты – уже возле,
у самого сердца, свеча.
…………………………
Свечи слабые лишь на вид,
Что там бродит у них в крови?
Ты пойди-ка их разбери:
Мягко светятся изнутри.
Ну, ничем не проймёшь свечу,
Хоть к сожженью приговори.
От неё не светлей ничуть.
А она всё равно горит…
…………………………
В бесформенной
ночи
мелодия звучала
готической свечи.
Тревожно загорается свеча,
своё тепло напрасно расточая,
истаивая соком молочая.
Тогда родится свет
и пальцами
разглаживает глину,
и длится ночи амфора
до звёзд.
Пространство и время
Пространство и время
смеются над нашей любовью,
над нашей земной,
несвободной и неповторимой.
Мы временем слиты,
но розно пространство торим,
а нас окликают
дороги, ведущие в Рим,
и это по ним
мы с тобой уходили из Рима…
Незрима
любовь, даже в бликах пространства незрима,
мерещится снова – и снова проносится мимо.
И в прошлом, и в будущем что-то лепечет, чужая,
и только во сне обнимает нас, веки смежая.
Почудится в ком-то далёком нам жест позабытый
и сразу растает, гонимый земною заботой.
Пространство и время... А наша любовь – неделима,
и то, что мы видим – лишь беглые облики дыма,
пространство и время дорог, уводящих из Рима,
А Рим, как и прежде,
незрим.
Если временем тоску…
Если временем тоску
Не потушишь,
Время катится к виску
Вместе с тушью.
С оборота заплачу
И подушный:
По морщинкам прежних чувств
На подушку.
Не любят птицы человечьей ласки…
Не любят птицы человечьей ласки:
Ручным – ручные, а чирикнут: – Чур!
Не любят птицы человечьей ласки:
Им всё – слегка, чуть-чуть, не чересчур.
Не любят птицы человечьей ласки:
Смотреть – смотри, а в руки чтоб – ни-ни!
Не любят птицы человечьей ласки...
Для этого – крылатые они.
То ли слепо сердце друга?
Век железный, Кали Юга –
Наши горькие истоки.
То ли слепо сердце друга,
То ли истины жестоки?
То ли сами мы из стали,
А душа – довеском лишним?
От себя или от ближних
Мы устали?
Нам до неба не хватает
Человеческого роста.
А наверно, надо просто:
Посидеть – послушать друга,
Последить за птичьей стаей?..
© Ирина Фещенко-Скворцова, 1997 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.