Ирина Фещенко-Скворцова

Ирина Фещенко-Скворцова

Четвёртое измерение № 36 (492) от 21 декабря 2019 года

Под рукой – ощущенье листа

Ощущенье листа

 

Ощущенье листа.

Под рукой – ощущенье листа.

И поверхность души первозданно тиха и чиста,

Как поверхность реки.

Не видна, до нуля сведена отражением дна,

Глубиною строки.

Мир зеркал

Ощущеньем родства, как суровою нитью прошит.

Поспеши.

Но уже остывает накал,

Начинается рябь, выявляя поверхность души.

 

Если б мыслям от тёмной воды оторваться...

 

Облака фонарей

Фонари изнутри

Освещают частицы воды.

Вещество…

Как умеет оно облекать,

Размывая и свет, и следы.

 

Если б мыслям от темной воды

Оторваться, уйти налегке, -

Умерла бы строка…

Мягкий свет ночника

На листке.

 

Боюсь читать её стихи я...

 

Боюсь читать её стихи я,

Слепая мощь её стихии

Сквозь нежный звук – хрусталь

Пластает душу – сталь!

Грешна ль, чиста ль?

Элементаль...

 

Растут её слова –

Все от одних корней,

Цветут, разрыв-трава,

Всё пуще, всё родней.

 

Гордыню – под спуд:

Гортанью растут.

 

Они, цветаевские крестники,

Из глуби по гортанной лесенке

Растягивают сети-лестницы

Они, цветаевские лиственницы...

 

Кручей да крутью

Водит страсть:

Чужою грудью

К груди припасть...

 

Под аркой Фернанду Пессоа

 

Слова – вы Вселенную заново лепите,

Все смыслы сокрыты в поэтовом лепете.

 

Страна из легенды, страна – каравелла…

Что там занялось, заплескалось, запело,

Что там заблистало, когда их не стало –

Сезариу Верде, Антеру Кентала?

Их судьбы, как звёзды, возносит кривая,

Их ритмы с дыханьем Вселенной сливая.

 

Не русский, но близкий, но ближний – ближайший,

Как «айш» португальское к русскому «айший»…

 

Да, звуки извечно сшивают наречья,

Наречие звёзд и твоё, человечье…

И вот – над Вселенной раскинулась жарко

Созвездьем стихов Триумфальная Арка.

 

Что чище рассвета? Что выше, чем Анды?

Поэмы Фернанду, поэмы Фернанду…

Немыслимо воздух спрессован

Под Аркой Фернанду Пессоа…..

 

Какой непокой ты бессонный подаришь

Бинарному миру, Бернарду Суареш!

По улицам Лисса и Бона пройдя

Не Грином ли? пишешь пейзажи дождя…

 

Вращается жизнь в заколдованном круге –

Карнейру – Каэйру, как память о друге…

Был День Триумфальный: как новую эру,

Открыл это имя – Альберту Каэйру.

У тихой реки, в зеленеющих травах

Лелеял он мысли – овечек кудрявых.

Поил он овечек, искал он истоки

В прозрачности ясной, всегда одинокой.

Потом изменил своему же обету

Влюблённый пастух, белокурый Алберту…

 

И – Άлвару – гибкому явору – у тракта средь рытвин – колдобин,

И бредящих странному говору – их жутким виденьям подобен…

Ты камнем в пустошь не канешь –

С горы сорвёшься лавиной.

Неистовый Алвару Кампуш –

Открытый, циничный, невинный.

Любой барьер с разбега, удаль – шутовство:

Alter-ego – Самогó…

 

Назвался он Рейшем…

Ах, в имени этом блистает корона…

И был он мудрейшим,

Латыни знаток, эллинист и приверженец трона.

И стройностью формы подобен гепарду

Твой слог утончённый, бессмертный Рикарду.

Год смерти Рикарду? Не верьте, не верьте!

Он не был рождён – не подвластен и смерти.

И где-то струятся, как тёмные воды,

Всё новые, новые, новые оды…

 

И ты – живая

 

Фонарь в окно нахально пялится,

Он тоже занят ворожбою.

Твой перстенёк верчу на пальце я –

Единственную связь с тобою.

 

И сердце мне напомнит, ёкая,

Что переливом – перевёртом

Он пережил тебя, далёкая.

Да и меня переживёт он.

 

И зорька мне напомнит ранняя,

Прошепчет ветер мне, стихая.

Что мы природе – посторонние,

Свои ж – безликие стихии.

 

Но снами, веяньями, бликами,

Чей облик смыт и стёрлось имя,

Витают вечно наши близкие,

Природе ставшие своими.

 

Ах, как же нынче дождь старается,

Всё постороннее смывая...

Твоё лицо с плиты стирается,

И ты – живая.

 

Где плещутся воды забвенные

 

Как смолоду билась, металась ты,

Любви ли искала, покоя ли?

Теперь, в бесконечной усталости,

Готовишься к ночи, покорная.

 

Сулила судьба, не сулила ли?

Мечтала ли, верила истово?

Песок размывает приливами

И дно обнажает скалистое.

 

Кто ищет любви меж неровнями,

Кто льстится на тайны глубинные…

Пусть будут на старость дарованы

Лишь кроткие сны голубиные.

 

Пузырится мутною пеною

Всё знанье твоё бесполезное.

Стань лёгкой, помедли над бездною,

Где плещутся воды забвенные.

 

Переводчик творит, отдавая...

 

Переводчик творит, отдавая.

От себя не своё отрывая,

И своё не своим называя,

Кружева выплетает хитро.

 

Если в текст не ложится ремарка,

Если станет над томиком жарко,

Прилетает на помощь Петрарка

И роняет на томик перо.

 

На колени по-рабьи не рухни,

По-славянски дубинушкой ухни,

Постигая премудрости кухни,

Выжигая на тексте тавро.

 

Гений – просто товарищ по цеху,

С колоссальною волей к успеху,

Приглядись к оговорке, огреху,

Переплавленным на серебро.

 

Если помнить,о чём не сказал он,

Перевод прозвучит несказанно,

А для автора это – Осанна,

Вот и даст он на подвиг добро.

 

Если прощаться...

 

Сны-домочадцы

Машут полою плаща.

Если прощаться,

Значит – любить и прощать.

 

Равнопричастны –

Снятся друзья и враги.

Если прощаться,

То не забыть про долги.

 

Снами промчатся:

Помнишь про дальних про сих?

Если прощаться,

Значит – прощенья просить.

 

Счастье – несчастье?

Нет ни страстей, ни обид...

Ночью – прощаться,

Утром – любить.

 

Баллада о тьме и свете

 

В этой комнате свет,

непрерывно, и ночью, и днём.

Почему-то хозяйка боится остаться без света,

но дело не в свете.

В этой комнате лето – не лето,

а память о лете,

и она непрерывно срывается

в память о нём.

Оба живы ещё,

но в погоне за призрачным раем,

только в прошлом живём,

в настоящем же мы – умираем.

Вот и помнит она,

как её эта тьма окружала,

заполняла её, как сосуд,

запрокинув под ласки свои,

и потом, словно шершень,

вонзала сладчайшее жало,

и, ослепнув, душа

от избыточной жизни бежала,

как чужая бежала, во сне, в забытьи.

А теперь тьма садится на дом

насторóженной птицей,

точно это – гнездо,

из которого люди украли птенцов.

И теперь ничего-ничего

ей из счастья былого не снится,

даже редко любимое видит лицо.

В этой комнате свет,

непрерывно, и ночью, и днём…

Может, в память о тьме?

может, в память о нём?

 

Можно вытерпеть всё...

 

Можно вытерпеть всё,

привыкая к нему постепенно,

шаг

за шагом

спускаясь

к нему

по ступеням

 

по ступеням недобрых

судьбою подстроенных шуток,

с постоянством состава,

который идёт по маршруту

и ныряет в глубокий тоннель.

С постоянством состава.

Ты меня не узнаешь, такая я старая стала.

Я тонула сегодня во сне, как тогда,

я с натугой пыталась вдохнуть.

Но врывалась, вливалась,

кипела в клокочущих лёгких вода,

разрывая мне грудь.

Это вещие сны, это вести слетают

и рыщут по следу.

Вот она и явилась за нами, слепая,

равнодушная наша беда,

вот она торжествует победу.

Можно вытерпеть всё.

Так спекается чёрный базальт.

Он – почти человек,

ведь всегда остаётся хоть малость

на бедность:

так и быть, укради, утаи.

Это жалость

прольёт осторожный бальзам

на сплошные ожоги твои.

 

Давай улыбаться!

 

А мне всё: «Построже!» –

а мне всё: «Посуше!».

Ну, может, негоже,

а всё же, послушай!

Вот этой, коварной,

которая дразнит, –

дешёвый ковёрный?

забацанный праздник? –

зажаты

в её виртуальном

режиме,

давай улыбаться,

скудеющей жизни!

В горячем сплетении слёз и волос

сколь было обещано – всё не сбылось…

И, может, по-летнему, глянет последний

и душу разденет, слегка виновато:

рождение – прочерк – и свежая дата.

И всё.

И над жаркой открытостью строчек

сомкнётся краями обыденный прочерк.

 

Говори. Но, подобно молчанию камня...

 

«Камни молчат. Творческое Слово

Своё Я скрыл, Я скрыл в них.

Стыдливо, целомудренно скрывают

они Его в себе».

Первые две строки древней

Розенкрейцерской культовой Формулы.

 

До зари далеко.

Говори.

Но – подобно молчанию камня,

Чтобы скрытой хранить

Нить, сквозящую через основу.

 

Снова камень теплеет,

Согретый твоими руками.

Снова камень теплеет,

Покорный творящему Слову.

 

Этот звук истончается в звон

И, стихая в стихах,

Оборвется и канет

Сквозь сознание – в сердце,

И в воду, и в глину, и в камень.

Это в камне звучит –

Это очень далёкое эхо

Зовущего звука

Под твоими руками

Сквозящее через основу.

 

Сквозь усталость –

Говори. Говори. Говори.

Невесомостью звука

Нагревая и, словно взрывая

Давно наболевшую плотность.

 

Говори.

Чтобы плотью восстало

Сокрытое в камне

Творящее Слово.

 

На свете счастье – есть!

 

В. Фещенко

 

«Обитель дальняя

Трудов и чистых нег»…

Обида давняя:

«На свете счастья нет»…

Холодный свет зимы

И Чёрной речки снег…

Когда-нибудь, и мы…

Всему предел положен.

Но ты идешь домой,

Моя благая весть.

Какие мы сейчас:

Глупее и моложе,

И знаем сгоряча:

На свете счастье –

Есть!

 

Непослушная душа

 

Кафтан дыряв, дыряв.

И. Бродский. Большая элегия Джону Донну

 

Все на свете кем-то сказано,

Все на свете крепко связано.

Потяни, поди, за звёнышко –

Не под силу: груз велик.

Загляни в себя до донышка,

Множится, мерцает лик.

 

Мысли бьются, как скаженные,

Чувства втянуты в сражение,

Да – на смерть, не на живот.

А судьба-то, безобразница,

Что ни день – обидней дразнится,

Мол, кому какая разница,

Мёртвый ты или живой?

 

Так и носит – вечных путников –

Даже ангелы нас путают.

А – не выполнив задание –

Точно люди, в оправдание

Объясняют: – Мы – не Бог.

 

Так – истица и ответчица –

И дыша и не дыша,

А – сумою переметною,

Не живою и не мёртвою

Меж двумя мирами мечется

Непослушная душа.

 

А как стану недотрогою,

Как застыну на пороге я

В новом доме нежилом –

Ой, как вспомнятся растроганно

Наши правила нестрогие –

В смежном мире неживом.