Ирина
Аргутина

Колокол (поэма для героя)

Любовь к родному пепелищу, 
     любовь к отеческим гробам. 
                                        
                                        
                              А.С.П. 
          И мы сохраним тебя, русская 
     речь, великое русское слово! 
                                        
                                        
                              А.А.А. 
  
1. 
  
Жерновами господа тёртый, 
битами информации битый, 
измождённым героем спорта, 
алхимиком над ретортой, 
отшельником за молитвой – 
  
ты куда шептал: «Сохрани же 
землю, семью, дар речи»? 
Поклонись теперь. Ниже. Ниже! 
Ухо к земле! Отвечают – оттуда, 
     слышишь? 
       – Дотла не выжгу, так – слегка 
     изувечу. 
  
Вот и встань, дурак дураком, 
в горле ком и на сердце ком. 
Ты кому шептал? 
Ты о ком? 
  
2. 
  
Аз воздам – прими: за любовь – утраты, 
а потом за все страданья – карьерный 
     рост 
и слеза, в которой чистой слезы караты. 
И за всё расплатой память (вот для чего 
     склероз). 
  
Память! Прихоть? Спиленный 
     океаноподобный сквер на 
Коммуне: пена яблонь в море сирени. 
В этих пучинах ворочались тайна и 
     скверна, 
и порою пели, а порой и выли сирены… 
  
Память? Прорва! Из фиолетовой тучи 
     ливень. 
Вдвоем – под навес. Небо – настежь, 
     сквозняк бессмертия сея. 
Память – умысел? Автопортрет Бенвенутто 
     Челлини 
на затылке бронзового Персея – 
память, да. А записная книжка с 
     десятком формул – 
нет, не любви, а термодинамики – ей бы 
     кануть 
в небытие, но вдруг перехватит горло: 
почерк… рука, писавшая… вот где память. 
  
Это надолго, поскольку хомут – по шее, 
если искать во времени, а не в стакане. 
В зеркало глянешь или в окно – уже и… 
а поразмыслишь трезво – увы, пока не… 
и даже склероз перечеркнет что угодно, 
но не это. Во всяком случае, не 
     сегодня. 
  
3. 
  
А сегодня, где-то с четырех до пяти, 
мало кто видел, как в крылатых 
     сандалиях Персея 
Дунаевский вальс пролетал по Светлому, 
     в целом, Пути, 
и, просветлённый, сопровождал его 
     Федосеев – 
самозабвенно (так дети строят дом из 
     песка, 
упиваясь радостью и свободой игры той), 
словно находя всё то, что искал, 
словно и впрямь сто путей впереди 
     открыты 
(эту радость не украдёт ни один шакал)! 
…Пожилой скрипач опустил смычок, и 
     метнулись блики 
от его медали на лацкане пиджака – 
золотой награды почившей страны 
     великой. 
  
4. 
  
Те, кто в законе, вчера в законе и 
     указали: 
самый свежий русский язык теперь – на 
     базаре, 
и за базар отвечает по фене. 
Выпьем чайку. Не пойдём в кофейни – 
кофе дурной, как опиум для народа, 
да и каким он будет – среднего рода? 
И кто теперь не малахольный? И кто 
     докажет, 
что язык наш колокольный, а не говяжий? 
Кто – жерновами господа тёртый, 
алхимиком над ретортой, 
кто – битами информации битый, 
отшельником за молитвой, 
сбережёт память и дар речи? 
Кто? Держись, держись, человече… 
  
          2009