Ирина Аргутина

Ирина Аргутина

Новый Монтень № 20 (440) от 11 июля 2018 года

Игры для детей и взрослых

Шмита

 

– В «Чики-стоп»! Я хочу в «Чики-стоп!»

– В «Штандер»! – настойчиво пытался перекричать Маринку Вадик.

Самый старший, девятилетний Игорь, заглушил обоих:

– Девчачьи игры! Будем в «Казаков-разбойников»!

Это означало путешествия и погони, но за пределы, установленные родителями, и Маринка надулась:

– Я не буду!

А младшая, шестилетняя Танюшка, подпрыгивала от нетерпения и кричала то с Маринкой, то с Вадиком:

– В «Чики-стоп»! В «Штандер»!

Бегать за дом ей, конечно, тоже не разрешали.

В жаркий июльский день они стояли и вопили в середине двора, ограниченного двумя серыми пятиэтажками: две буквы «Г» тянулись друг к другу короткими гусиными шеями, словно норовя ущипнуть противника за хвост.

И тут вышла Большая Ленка – она была на полгода старше Игоря и на полголовы выше, а голос у неё был как труба в оркестре, которая страшно играла: «Тум-турум-турум-тум», - когда кто-то умирал, и его проносили по узкой улице за домом. Наверное, поэтому ни Маринка, ни Танюшка и не стремились нарушать родительские запреты.

– Так! – сказала Большая Ленка, - Играем в прятки!

Четыре голоса вразброд завели своё, скорее – для самоутешения, потому что все знали: будет, как сказала Ленка, и даже не потому, что её голосина легко перекроет их всех вместе взятых. Ленкино решение всегда было окончательным. Но сейчас Ленка почему-то медлила: она внимательно вглядывалась в угол дома, глаза щурились, нос морщился, чуя добычу.

– Ага, – сказала Ленка, – Шмита вышла! Пошли дразнить Шмиту!

Где жила Шмита, никто не знал наверняка, почему её так звали – тоже. Она была старая, опухшая, жёлто-седые жёсткие волосы, зачёсанные назад, на макушке торчали из-под круглой гребёнки в разные стороны, как взъерошенные перья. Выходила медленно, опираясь на тяжёлую палку, а другой рукой с трудом волочила за собой табурет. Ставила его в углу дома, там, где была железная дверь в подвал и истёршаяся надпись на стене: «Бомбоубежище», грузно плюхалась и сидела, опираясь на свою клюку, ни дать ни взять – баба-Яга. И хотя все дети, кроме Танюшки, уже ходили в школу и в сказки не верили, но не бояться Шмиты было трудно. К тому же, если крикливая компания подбиралась к ней слишком близко, она приподнималась над табуреткой, что-то злобно шипела и грозила палкой. Ленке нравилось дразнить Шмиту, а Игорь не мог себе позволить уступить в смелости девчонке, хоть это и Большая Ленка, и даже забегал вперёд, останавливаясь всего в паре метров от старухи. Остальные, включая Вадика, не рисковали и обычно держались поодаль.

Как это произошло, почему Танюшка оказалась так близко? Кажется, кто-то её подтолкнул, и она споткнулась и упала почти у самых ног Страшилища. В другой раз, упав, она бы заревела, но сейчас от ужаса у неё пропал голос. Она подняла голову и увидела перед собой раздувшиеся ноги без чулок, сизо-багровые, в стоптанных и изношенных до дыр войлочных сапогах. Старуха начала подниматься, опираясь на палку, и Таня на четвереньках поползла задним ходом. Это было неудобно и больно – падая, она расшибла коленку. Наконец, ей удалось встать, и она хотела было побежать, но наткнулась на стоящую сзади и смеющуюся Ленку. А впереди привставшая Шмита шипела и грозила палкой, но не могла без неё сделать ни шага, и почему-то в этот момент Танюшка боялась её меньше, чем Большой Ленки, у которой в большом хохочущем рту оказались большие-пребольшие зубы. Она повернулась лицом к Шмите, которая уже опустилась на свой табурет и беспомощно и неуклюже махала палкой в их сторону…

– Тётя Шмита, вы такая сердитая, потому что вас кто-то сильно обидел, да?

А вот это уже…

В наступившей тишине она слышала удары своего сердца. Потом кто-то завизжал. Она открыла глаза. Три часа дня. Она плохо – привычно плохо – спала ночью, и вот задремала после обеда, но ненадолго: по подъезду бегают дети, визжат, шумят, стучат… Татьяна Васильевна тяжело поднялась с дивана: ноги опять отекли, наверное, скоро придётся ходить с палкой. «Ну – что вы хотите, на седьмом-то десятке», - так все врачи говорят, она уже привыкла, хотя не такая уж это глубокая старость, и иногда очень хочется объяснить этим непонятливым, чего она хочет. Все хотят… Вот и Шмита, наверное… Она ведь была, существовала на самом деле, эта Шмита, как они её называли в детстве. Шестьдесят лет назад.

В подъезде конница в очередной раз с воинственными воплями проскакала мимо двери, неоднократно лягнув её пятками. Нет, это уже невыносимо! Сейчас она выскажет этим юным злодеям всё, что нужно. Татьяна Васильевна вышла в коридор и невольно бросила взгляд в большое – в рост – старое, местами помутневшее зеркало у входной двери. Короткие взлохмаченные волосы, когда-то золотистые, а теперь жёлто-седые. Фланелевый халат. Отёкшие ноги в мягких стоптанных тапках. Брови нахмурены, глаза сощурены – того и гляди, зашипит.

– Вы такая сердитая, потому что вас кто-то сильно обидел, да?

 

Upgrade

 

«Программер недоделанный… Коновалом тебе работать, а не приличному человеку в башку лезть. Опять сбой. Вот и слово откуда-то вылезло – коновал. Кто это? Дед говорил так – а мне зачем архив? И опять, опять сам себе вопросы задаю. Неформат. А может, контакты где-то отошли? Или, всё-таки, код был грязный? По-хорошему, надо бы к специалисту. Но, чёрт возьми, мне же нравится испытывать то, что всеми забыто. Вот только скрывать всё сложнее. И не факт, что это никем не фиксируется. Страшновато.

Сегодня сомнение – завтра преступление, так внушали нам, когда внедрялась вся эта система. И все пошли – почти добровольно. Сообщали тогда, что явка на пункты инновационных методов апгрейда сознания составила 87 процентов взрослого населения. Из оставшихся тринадцати большая часть были старики. На тех, кому за восемьдесят, махнули рукой: невелик вред, да и недолог. Прочие – как по волшебству – стали болеть, жаловаться на сосуды и мигрени, попадать в больницы. А оттуда выписывались – если выписывались – уже обновлёнными. Вот и я… А родители – те не выписались: говорят, совсем слабые сосуды оказались. Деду было под девяносто – но никакого маразма. Ох, как он тогда… Я пришел из больницы домой, такой спокойный и работоспособный, как высокопроизводительный автомат. А у него – инфаркт. За три дня сгорел. Вот ведь помню. А должен был забыть, как непродуктивную информацию.

А ещё помню лицо того парня в больнице, программиста… или – как их там, повыше, – разработчика? «Под каждого индивидуально пишем, с учетом… ээээ… интерфейса», – ухмыльнулся он. Рожа хитрая. А может, он специально? Нет, вряд ли: риск большой. Обнаружили бы – вредительство бы впаяли. Это раньше, во времена отцовской юности, за такое максимум в тюрьму можно было загреметь, а сейчас – даже подумать страшно. Необратимые последствия. Интересно, где он сейчас? Не о том думаю. Опять сбой. Или – о том?

Мысль-то запустилась после того, как в мозгу сообщение вспыхнуло. Смешно: я ещё помню, как сообщения приходили на мобильные телефоны, их надо было таскать с собой, не забывать зарядить, иногда выключать звук, а потом, спохватившись, включать и обнаруживать пропущенные вызовы. То ли дело сейчас: все вызовы, сообщения, напоминалки – сразу в мозг. Очень удобно. И руки свободны, и никто никому не мешает болтовней: мысленно вызвал человека – и передал месседж по адресу. Ему в мозг, стало быть. У тех, у кого всё без сбоев работает, – ни лишних мыслей, ни лишних сообщений не может быть, таковы настройки. Это мне контролировать приходится. Неудобно и опасно. Одно утешает: из-за сбоев этих контакты не устанавливаются автоматически.

Вот и хорошо. Можно подумать о Кате без опаски – зачем раньше времени травмировать дочь своими импульсами. Хотя – куда уж тянуть, сообщение-то было повторным, контрольным. Послезавтра. Послезавтра наступает этот день. Семь лет. Осенью должна идти в школу. Это нас в детстве не брали без прививок – и то не так строго. А сейчас не возьмут без апгрейда. Операция теперь уже отработанная, летальных исходов не бывает. Хотели её делать сразу в роддомах. Вот только пока ещё не научились писать такие программы, чтобы ребёнок не орал, не болел, не задавал вопросов, не пытался всё попробовать, всё разобрать и везде залезть – и при этом развивался нормально.

А ведь запускали такой проект – в тестовом режиме. Два года рождения погубили подчистую – молчат об этом, и все забыли. А я помню, чёрт побери! Из-за этого я так долго делал всё, чтобы у нас никто не родился. Этим несчастным – ну, кто жив ещё – сейчас десять-двенадцать, их держат в спецклинике и пытаются хоть как-то запрограммировать, чтобы простые механические движения выполняли без ошибок. Пока не выходит. Откуда знаю? Постараюсь даже внутри собственного мозга мысль не пропустить – откуда. Вдруг какой-нибудь контакт сработает.

Только когда через год постановление вышло – никаких операций детям до семи лет, – решился. А жена уже думала – у неё проблемы.

Интересно, кто-то ещё болтает со своими детьми о всякой ерунде, которая почему-то очень важна для них? Обнимает их просто так, а не за успешно выполненное задание? А сам в это время чувствует в груди нежный и горький ветер? Кто-нибудь – кроме тех, приоритетных, которых «временно зарезервировали»? Назвали так, чтобы они сами – как и тот, рыжий, – знали, что им тоже апгрейд могут в любой момент учинить. Если сочтут целесообразным. А пока они должны продуцировать и внедрять. Ясно уже: стране нужны высокоточные и беспроблемные исполнители – в большом количестве. Но и эти, выдумщики, – в небольшом. А ведь их, наверное, как-то ещё в детстве распознают – и не трогают. Но как распознать ещё до школы – чтобы обойти это тотальное вмешательство в семилетнем возрасте? И что сделать? Информации вокруг море, а начнешь искать – и тебя найдут намного быстрее…»

…Рыжий сидел с закрытыми глазами. Другие тоже играли после работы, многие – за большими мониторами или даже на голографическом поле. Он не мог себе этого позволить – никто не должен видеть его игру. Внутреннее зрение, импульсы, картинка в голове. Он понимал, что превратился в зависимого геймера, но, чёрт возьми, как увлекательно! Он сам выбрал в клинике этого «пациента» и сделал своим персонажем. Рисковал, конечно, ­– вмешательство тогда было абсолютно поверхностным, декоративным, можно сказать. Но что за игра без риска? Чем-то приглянулся ему этот кадр – можно было предположить, что он способен проявлять индивидуальность, а с таким сыграть – масса острых ощущений.

Вот этот папаша сам ищет способ обойти закон. Сам догадался, что должен быть выход. Ну, и что с ним делать? Это тебе не примитивный квест – подбери, нажми, ударь – и пройдешь дальше. Новый уровень сложности, до которого доигрался Рыжий со своим «клиентом», начинается с выбора пути, причем не двоичного, а многовариантного. Очень соблазнительно, конечно, отправить человечка на поиски выхода – времени у него мало, но выход есть, теоретически его можно найти. Ну, можно и помочь немного… Результатом такой стратегии станет появление второго «необработанного» персонажа, к тому же – ребёнка. Эти и так плохо предсказуемы, даже если оба родителя обработаны по всем правилам. А уж с таким отцом…

Готов он, Рыжий, на игру, в высшей степени опасную? В случае выхода из-под контроля или разоблачения он сам, как минимум, попадет под апгрейд, а про максимум даже думать противно. А малейшая оплошность неминуемо будет замечена – вот этим, например, – молодым-перспективным, себе на уме… Взяли его недавно, после жесточайшего отбора, из «особого резерва» – и сами боимся. Похоже, уже любую защиту обходить научился, в мозги лезет, волчонок, – даже в запароленные. А к нему не залезешь. Хитёр. Ни одной мысли не дает прочитать. Да ещё и ухмыляется иногда так, что холодок по спине. Страшно.

Второй вариант развития игры тривиален, но оригинальным может быть способ решения. Девчонку отправляем на апгрейд, как положено, но папаша должен сам созреть и привести её – не потому, что не нашел способа избежать, а потому, что изменит отношение к этой необходимости, убедит себя, что так лучше для ребенка. Не самый интересный ход, но здесь вся тонкость – в алгоритме изменения вектора мышления. Забавно, что такая задача легко решается для толпы, а не для индивидуала. Есть риск, что в итоге придется перейти к третьему варианту – апгрейд для обоих. Это скучно и похоже на game over, причём с поражением. Может, попробовать альтернативный ход – смену героя? Отца – на апгрейд, с ним уже наигрался, да и риск велик, а девчонку – в резерв? Не может у неё не быть никаких талантов – в этом возрасте у каждого нормального ребенка что-нибудь да отыщется – зато потом сколько возможностей!

…Рыжий даже охнуть не успел – настолько молниеносной была боль, вонзившаяся в темя и тут же погасшая. Перехватило дыхание, похолодели губы, и в грудной клетке, раздуваясь, как воздушный шар, вырос ужас – то самое ощущение чего-то неотвратимого и уже необратимого, от которого и ноги не слушаются, и сознание выходит из-под контроля. Это крах. Это конец… Да, это game over – Молодой смотрит на него со своей фирменной ухмылкой…

Молодой посмотрел на побелевшего Рыжего – и ему расхотелось играть дальше. Он подумал, что завтра придётся разгребать то, что наворотил этот самонадеянный старый игрун. Конечно, старый – Рыжему лет сорок, не меньше, а всё развлекается. Ну вот и доигрался. Ладно, Молодому уже не раз приходилось подчищать за такими «профессионалами» – это рутинная сторона его работы. Но он не любит беспорядка и зависших ситуаций, поэтому завтра всех этих «героев» обработают, как положено, и это самое мягкое из возможных решений – только потому, что он, Молодой, считает непротиворечивые решения оптимальными для рутинных задач. А потом можно будет взяться и за главное. Но он ещё немного подождёт и поработает – прежде, чем применить свое творение, свой чистый и почти безупречный код. Почти – потому что остались мелочи, но он, в отличие от Рыжего, не собирается прокалываться на мелочах.

Молодой ухмыльнулся: скоро, скоро. И вот тогда…