Иосиф
Бродский

Осень в Норенской

Мы возвращаемся с поля. Ветер 
гремит перевёрнутыми колоколами вёдер, 
коверкает голые прутья ветел, 
бросает землю на валуны. 
Лошади бьются среди оглобель 
черными корзинами вздутых рёбер, 
обращают оскаленный профиль 
к ржавому зубью бороны. 
  
Ветер сучит замерзший щавель, 
пучит платки и косынки, шарит 
в льняных подолах старух, превращает 
их в тряпичные кочаны. 
Харкая, кашляя, глядя долу, 
словно ножницами по подолу, 
бабы стригут сапогами к дому, 
рвутся на свои топчаны. 
  
В складках мелькают резинки ножниц. 
Зрачки слезятся виденьем рожиц, 
гонимых ветром в глаза колхозниц, 
как ливень гонит подобья лиц 
в голые стёкла. Под боронами 
борозды разбегаются пред валунами. 
Ветер расшвыривает над волнами 
рыхлого поля кулигу птиц. 
  
Эти виденья – последний признак 
внутренней жизни, которой близок 
всякий возникший снаружи призрак, 
если его не спугнет вконец 
благовест ступицы, лязг тележный, 
вниз головой в колее колесной 
перевернувшийся мир телесный, 
реющий в тучах живой скворец. 
  
Небо темней; не глаза, но грабли 
первыми видят сырые кровли, 
вырисовывающиеся на гребне 
холма – вернее, бугра вдали. 
Три версты еще будет с лишним. 
Дождь панует в просторе нищем, 
и липнут к кирзовым голенищам 
бурые комья родной земли. 
  
          1960–е