Иосиф
Бродский

Мексиканский романсеро

Кактус, пальма, агава. 
Солнце встает с Востока, 
улыбаясь лукаво, 
а приглядись – жестоко. 
  
Испепеленные скалы, 
почва в мертвой коросте. 
Череп в его оскале! 
И в лучах его – кости! 
  
С голой шеей, уродлив, 
на телеграфном насесте 
стервятник – как иероглиф 
падали в буром тексте 
  
автострады. Направо 
пойдешь – там стоит агава. 
Она же – налево. Прямо – 
груда ржавого хлама. 
  
___ 
  
Вечерний Мехико-Сити. 
Лень и слепая сила 
в нем смешаны, как в сосуде. 
И жизнь течет, как текила. 
  
Улицы, лица, фары. 
Каждый второй – усатый. 
На Авениде Реформы – 
масса бронзовых статуй. 
  
Подле каждой, на кромке 
тротуара, с рукою 
протянутой – по мексиканке 
с грудным младенцем. Такою 
  
фигурой – присохшим плачем – 
и увенчать бы на деле 
памятник Мексике. Впрочем, 
и под ним бы сидели. 
  
___ 
  
Сад громоздит листву и 
не выдает нас зною. 
(Я не знал, что существую, 
пока ты была со мною.) 
  
Площадь. Фонтан с рябою 
нимфою. Скаты кровель. 
(Покуда я был с тобою, 
я видел все вещи в профиль.) 
  
Райские кущи с адом 
голосов за спиною. 
(Кто был все время рядом, 
пока ты была со мною?) 
  
Ночь с багровой луною, 
как сургуч на конверте. 
(Пока ты была со мною, 
я не боялся смерти.) 
  
___ 
  
Вечерний Мехико-Сити. 
Большая любовь к вокалу. 
Бродячий оркестр в беседке 
горланит «Гвадалахару». 
  
Веселый Мехико-Сити. 
Точно картина в раме, 
но неизвестной кисти, 
он окружен горами. 
  
Вечерний Мехико-Сити. 
Пляска веселых литер 
кока-колы. В зените 
реет ангел-хранитель. 
  
Здесь это связано с риском 
быть подстреленным сходу, 
сделаться обелиском 
и представлять Свободу. 
  
___ 
  
Что-то внутри, похоже, 
сорвалось и раскололось. 
Произнося «О, Боже», 
слышу собственный голос. 
  
Так страницу мараешь 
ради мелкого чуда. 
Так при этом взираешь 
на себя ниоткуда. 
  
Это, Отче, издержки 
жанра (правильней – жара). 
Сдача медная с решки 
безвозмездного дара. 
  
Как несхоже с мольбою! 
Так, забыв рыболова, 
рыба рваной губою 
тщетно дергает слово. 
  
___ 
  
Веселый Мехико-Сити. 
Жизнь течет, как текила. 
Вы в харчевне сидите. 
Официантка забыла 
  
о вас и вашем омлете, 
заболтавшись с брюнетом. 
Впрочем, как все на свете. 
По крайней мере, на этом. 
  
Ибо, смерти помимо, 
все, что имеет дело 
с пространством, – все заменимо. 
И особенно тело. 
  
И этот вам уготован 
жребий, как мясо с кровью. 
В нищей стране никто вам 
вслед не смотрит с любовью. 
  
___ 
  
Стелющаяся полого 
грунтовая дорога, 
как пыльная форма бреда, 
вас приводит в Ларедо. 
  
С налитым кровью глазом 
вы осядете наземь, 
подломивши колени, 
точно бык на арене. 
  
Жизнь бессмысленна. Или 
слишком длинна. Что в силе 
речь о нехватке смысла 
оставляет – как числа 
  
в календаре настенном. 
Что удобно растеньям, 
камню, светилам. Многим 
предметам. Но не двуногим. 
  
          1975