Катю искусали комары. В субботу ездили с мамой в пансионатскую душевую: пока добрались, пока отсидели очередь, пока вымылись, пока поели на пансионатском пляже толстеньких горячих пончиков – автомат их прямо на глазах выкидывает, на «диком» пляже ничего подобного не бывает – спустились сумерки. Тут они и зазудели.
– Ну, налетела вражеская авиация, – говорит мама. Схватила Катю за руку и бегом к автобусу. В пансионате, конечно, пончики, сладкая вата, цыплёнок «табака» в кафе, настоящий маленький зверинец, павлины хвостами метут дорожки, лебеди в пруду. Зато от этого пруда – комарищи. А возле автостанции, где снимают квартиру мама и Катя – сушь, и кроме цикад ночью никто не жужжит. Разве раз-другой утробно завоет, набирая скорость, автобус на Симферополь.
Вот пока мчались к автобусу, пока переминались в ожидании, отмахивались и охлопывались, они и съели Катю. Маму – тоже, но она не такая чувствительная. Протёрла места укусов одеколоном – и всё. А Кате ни одеколон, ни холодная вода не помогают. Каждый укус вздулся, как от ожога крапивой. А чешутся так, что рук не оторвёшь. Сидит Катя при включённом свете на всклокоченной постели и раздирает свои ноги, плечи, шею в клочья. А мама вокруг неё хлопочет, уговаривает, успокаивает, руки отводит, даже прикрикнула, чего у них в заводе нет. Но хоть кричи, хоть проси, Катя не может остановиться. Уже до крови расчесалась. Это у неё всегда так. Повышенная аллергическая чувствительность.
Мама судорожно ворочает мозгами – что придумать? Вспомнила про зелёнку: на даче в детском саду Катю искусали какие-то мошки, и воспитательница Анастасия Тимофеевна всю её разрисовала изумрудными точками.
Вот пузырёк с зелёнкой, вата, вместо спички – сухая веточка с куста под окном – и за работу. Видно, зелёнка помогает: слёзы из катиных глаз уже не льются градом, а застывают в окоёме ресниц, как озёра в окаёме кустов. Она судорожно вздыхает, как всхлипывает, даёт натянуть на себя ночнушку и укладывается спать.
Но всё же настоящего успокоения не происходит. Стоит Кате задремать, как начинает зудеть то один укус, то другой, и девочка тут же кидается их раскапывать, срывая кожу, а вместе с ней – целительную зелёнку. Мама зажигает свет, опять мажет укусы, но через десять минут всё повторяется.
Мама ложится рядом с Катей, прячет её неуправляемые руки в свои и заводит отвлекающий, а заодно и воспитательный разговор.
– Ты уже большая девочка. Я понимаю, что очень чешется. Но надо тренировать волю, учиться терпеть. Ну, вот представь, что на нас напали фашисты, и ты – в партизанском отряде. И вдруг тебя схватили враги, стали мучить, требовать, чтобы сказала, где находится штаб, кто помогал партизанам. А скажешь – значит предашь. И ты должна терпеть. Как терпели герои-комсомольцы во время войны. А ты не сможешь, если не научишься сейчас себя превозмогать.
Катя молчит, сопит, думает. Но главное – не чешется, отвлеклась от своих укусов. Потом говорит:
– А я бы не поступила в партизанский отряд. Я бы собрала всех женщин и детей и спряталась вместе с ними далеко-далеко в горах, чтоб никакие фашисты не нашли.
Мама несколько опешила. Как же внедрять в сознание дочери нормы истинно комсомольского поведения в экстремальных ситуациях, когда сама идея наступательной борьбы со злом отвергнута? Не вести же с шестилетней девочкой беседу на тему: «Кто же, если не ты?». Тем более что отказавшись от героической смерти под пытками, Катя вспомнила про свои укусы и принялась за них.
Тогда мама решает прибегнуть ещё к одному проверенному способу отвлечения – чтению. Конечно, искать подходящую книгу среди ночи – глупо. Лучше всего почитать Кате что-нибудь наизусть. Что? Все детские стихи, которые помнит мама, Кате тоже известны. Они не смогут её занять. А из взрослых, которых когда-то мама знала во множестве, одни позабылись, другие – совсем для Кати неинтересны. Но есть поэт на все времена и возрасты, строчки которого вошли в мамину голову ещё в раннем детстве и остались там навечно.
– По синим волнам океана, лишь звёзды блеснут в небесах, – шепчет мама, и Катя сразу поддаётся обаянию ритма, шелестению и скольжению всех этих «с» и «л». Одинокий корабль подплывает к их открытому окну и покачивает на невидимых волнах свои негнущиеся мачты и бесшумные паруса.
Катя впервые слышит многие слова: гранит, бранные почести, кончина, свершается, сюртук. Но они стоят так точно среди знакомых, так ими поддержаны, так окрашены глубокой грустью и состраданием, что Катя понимает их все до единого. И она догадывается на уровне подсознания, что усачи-гренадёры – это высокие, красивые, специально отобранные для личной гвардии императора храбрецы. И что спят они вечным сном. А Эльба, которая протекает рядом с их могилами, уже не просто немецкая река, а символ смерти и забвения, как Лета у древних греков.
А уж горьких слёз, которые капают из глаз императора на холодный песок, Катя вообще пережить не может. Если бы просто по щекам катились… А на холодный песок…
Она сама заходится в слезах, но всё равно видит сквозь их потоки, как, скрестивши могучие руки, главу опустивши на грудь, император идёт, на корабль садится, в обратный пускается путь… Всё. Круг замкнулся. Одна сплошная безысходность…
Мама успокаивает Катю, укладывает поудобнее, перебирается к себе, тоже взволнованная стихами, но в то же время довольная достигнутым психотерапевтическим эффектом. «Сейчас Катя уснёт», – думает она.
Не тут-то было. Едва задремав, мама слышит знакомый царапающий звук и ожесточённое кряхтенье.
– Ну, прекрати, прекрати, – уговаривает мама. – Давай ещё раз смажу и ещё почитаю.
На этот раз мама выбирает стихи подлиннее да при этом с воспитательным уклоном. Раз девочка так восприимчива к поэзии, то пусть через неё почувствует, что такое честь, долг, мужество.
Гарун бежал быстрее лани,
Быстрей, чем заяц от орла;
Бежал он в страхе с поля брани,
Где кровь черкесская текла…
Вот уже более ста лет, как закончилась Кавказская война, сто двадцать с лишним лет назад убит, кстати, тоже на Кавказе, только не черкесской пулей, поэт, а стихи волнуют и мать, и дочь. Только по-разному.
Мама в детстве укачивала своих кукол мелодией из любимого фильма «Остров сокровищ». Странная была колыбельная: «Я на подвиг тебя провожала… Там, где кони по трупам шагали… Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его…». В кино так пела, карабкаясь по мачтам, кудрявая девушка Дженни. Ею авторы фильма подменили стивенсоновского подростка Джима. Как компанию шотландских искателей приключений заменили на ирландских фениев. Им сокровища нужны не для обогащения, а для покупки большой партии оружия, без которой не одолеть английских поработителей.
И поэтому насквозь пропитанное героическим пафосом мамино воображение больше всего задевают лежащие в пыли головы борцов за свободу. Она с укором произносит: «Их кровь течёт и просит мщенья», заклинает; «Своим изменивший изменой кровавой, врага не сразивший, погибнет без славы»; проклинает: «Твоим стыдом, беглец свободы, не омрачу я стары годы, ты раб и трус – и мне не сын!».
А у Кати свои представления о жизни. Её шесть лет все любят, ласкают, берегут от гриппа и бронхита, от заноз и ссадин, от комаров и злых собак, от обид и огорчений. А тут Гарун, младший сын, наверное, мальчик лет пятнадцати, чуть взрослее хозяйского Алёшки, усталый, жаждою томимый, с лица стирая кровь и пот, с окровавленными от острых камней и кустов ногами, как зверь, преследуем, гоним, приходит сначала к лучшему другу, а тот его прогоняет, потом к девушке, которая «лишь им живёт и дышит» – и та его отвергает. И наконец, Гарун кидается к самому главному человеку – маме. Он ей говорит: «Мать – отвори! Я – странник бедный, я твой Гарун, твой младший сын… Я стрелой пустился в горы… чтобы твои утешить взоры и утереть слезу твою»… А что отвечает мать? «Молчи, молчи! Гяур лукавый, ты умереть не мог со славой, так удались, живи один!»
И чем всё кончилось? Только гениальное воображение могло придумать такие страшные подробности. Мало того, что «удар кинжала пресёк несчастного позор», что «мать поутру увидала… и хладно отвернула взор», что «труп от праведных изгнанный, никто к кладбищу не отнёс», так ещё «кровь с его глубокой раны лизал, рыча, домашний пёс». А жестокие законы Корана не только лишили приюта живого Гаруна, но ещё и тень его гоняют взад-вперёд по горам Кавказа!
И едва дождавшись конца легенды, Катя выпаливает:
– Если бы я была написана в этом стихотворении, я бы нашла какой-нибудь пустой дом и взяла Гаруна к себе жить. Да, да, да! – агрессивно предупреждает она возможные возражения.
Но мама не спорит, совершенно ошарашенная такой парадоксальной реакцией. Кроме того, здоровый материнский и человеческий инстинкт возобладает в ней над педагогическим запалом. Она видит: сильный эмоциональный посыл лермонтовских стихов произвёл на этот раз не возбуждающее, а усыпляющее действие. Катя совсем позабыла про свои укусы, зевает раз за разом, аж с каким-то подвывом, глаза её закатываются (это видно при голубом свете добравшейся до окна луны), потом смежаются, и Катя засыпает, надёжно обеспечив Гаруна своей защитой. Мама возвращается в собственную прохладную постель.
Весь мир обволакивают тишина и покой. Спрятались в катакомбах (наверное, в керченских, самых ближних) смелые комсомольцы-подпольщики с их способностью выносить пытки. Затихло цоканье копыт шагающих по трупам лошадей то ли ирландских фениев, то ли могучих, шумных, как поток, полков генерала Ермолова. Кабардинец удалой, злой чечен, вольные черкесы и все прочие верные воины Аллаха затаились в горах и лесах. Все набираются сил, потому что битвы не кончены. Они продолжатся в новые времена, с той же ожесточённой силой. В судьбе каждого человека. В том числе и в Катиной.
И Катя тоже копит во сне силы. Ведь предстоит ещё целая жизнь, в которой она станет пионеркой, а потом будет победителем соцсоревнования в честь 50-летия Ленинского комсомола, примет православное крещение и даже… выйдет замуж за мусульманина…
© Инна Калабухова, 1999.
© 45-я параллель, 2019.
© Рисунок – Светлана Смольянинова.