Колыбельная
Помню, мама всё качала сестру –
«Будет принц тебе, красавица, спи...»
Обещали снегопад поутру,
станем завтра динозавра лепить.
– Сказку, мама! Где коза-дереза!
– Помню бабушку, иконы в углу...
Хорошо бы научиться вязать,
Будем петли пересчитывать вслух.
Сказку? Жил да поживал добрый царь...
От сестры четвёртый год нет вестей.
Перепутал наш Создатель сердца,
Дал не тем! И пользы что в красоте?
Мать на кухне допивает вино,
Скорбно смотрит (как всегда!) в потолок.
За конфетами пойдём в гастроном,
– Сказку?
Жил когда-то Бог... добрый Бог.
* * *
Можешь гадать (опять!) на кофейной гуще,
Или – по новой – перестилать постель.
В гулком дворе – бессчётно – котов орущих,
А в коридоре – вопли чужих детей.
(Не вспоминать, коридором какой больницы
Шла вoсемнадцать вёсен тому назад.
Сколько проклятых лет продолжают сниться
Доктора обезумевшие глаза)
К микрорайону тихо крадётся полночь,
Ладно, подружка, выпей. Потом – прости.
Кто был отцом? И цвета волос не помнишь.
(Если бы не порвался презерватив!...)
Не угадаешь. В гуще сюжетных линий –
Что-то удачно, а где-то – давало сбой.
(Если бы муж (второй!) не мечтал о сыне!
Если бы он потом не ушел к другой!)
Девочка, все – уходят. Всегда – уходят.
Папа и мама, дети, мужья, коты.
Лучше давай – в который раз – о погоде,
Кофе в китайской чашке давно остыл,
Карточный домик надежды бессильно рухнет
Под бесконечным «если бы... он... а я...»
В эту минуту мы всё равно б на кухне
Вместе с тобою пили плохой коньяк.
СМИ
И скажет богатый – не в деньгах счастье!
И ты поперхнёшься водой из крана.
Сметая осколки цветастой чашки,
Прислушаться – дочка играет гаммы,
Пожалуй, лучше б терзала Листа.
В немытых окнах – огни пилона,
И толку в классном твоём английском,
Когда на билет – что на Марс, что в Лондон,
Не хватит. Глянь-ка – ломая руки –
Кинозвезда – о четвёртом муже.
А мама... маме не только внуки,
Ей даже ты много лет не нужен.
И снова – диктор. И кто-то плачет.
...Принцесса едет в собор – венчаться,
Ликует Лондон. Соседский мальчик
Заходит к дочке.
Да Бог с ней, с чашкой!
* * *
– Помнишь, соседка была, говорила «Алла..!»
И замирала, к небу подняв глаза.
В нашем квартале (пять минут от вокзала),
Жить без молитвы было никак нельзя!
Здесь Богоматерь на трёх языках просили
(Все, говорят, дороги приводят в Рим!)
Выпив, кричал Иван, что светлей в России
Солнце… седой раввин соглашался с ним.
Плыл над кварталом запах вина и хлеба,
Послевоенный запах, хвала Богам!
В городе нашем дороги взмывали в небо,
Бережно огибая последний храм.
Материнская любовь
Вновь её голос в трубке – приезжай, поговорим,
Дескать, скучаю, давно не виделись и т.д.
(И дрожит струна, взводят курок (раз-два-три),
Пепел Содома падает на Эдем).
Конечно, приеду. Деваться некуда – всё же мать,
Не сбежать (развестись и забыть – не муж),
Конечно, было бы проще – строкой письма,
И ни марки, ни адреса чтоб письму.
Приеду, шёпотом – точнее – просто приду,
Ведь за углом и бываю там каждый день.
И услышу с порога (как всегда!), что я дура из дур.
И всё у меня абсолютно иначе, чем у людей.
И, опять – что говорят про меня, где и когда,
И тетя Маня, и – кузина Этель,
А я буду смотреть в потолок, так смотрят назад,
Считая столбы в убегающей пустоте.
И под ровный гул привычно-знакомых слов
Я помолюсь за Маню... в который раз...
Пусть ей будет там, где она сейчас, тепло,
Бездетная злыдня, но маме была – сестра.
Кузина Этель моет в больнице полы,
Зато в Нью-Йорке (дурдом – он дурдом везде),
Замужем! (муж зануден сильно и лыс,
Но дело не в этом, а в том, что я – не у дел.)
Часы на стене – почему-то совсем не ползут
Противные стрелки!.. Внезапная тишина –
Она дрожащей рукой вытирает слезу,
И – последняя фраза – «Ведь ты у меня – одна!» –
Ложится – камнем, точнее, последним штрихом,
Стежком в полотне, картине осеннего дня.
И, кутая горло связанным ею шарфом
Думать – одна... как и ты – одна у меня.
* * *
Расцветает вновь во дворе миндаль,
Пахнет воздух солью, а чем ещё?
Загадать желанье (кругом вода!)
И швырнуть монету через плечо.
На любом языке умолять святых,
Потому что пятую ночь – без сна.
На румынской церкви дрожат кресты,
И поёт молитву свою волна.
Сколько их, молодых, уходило в ночь?
Пожелайте плаванья кораблю!
Подливает греческое вино,
Рассуждает о курсе чужих валют,
У него пятистенок – двойной кирпич,
А теперь – сыновей и жену – пора,
И ложится на стол (помолчи, стерпи!)
Тяжкий перстень старинного серебра.
(Заклеймят, а после – рожать рабов).
Пять судов в порту, проститутки – в бар...
Говоришь, вот это и есть – любовь?
Говоришь, вот это и есть – судьба?
Простыня полощется, словно бинт
(Честь невесты, дескать – снегов белей!)
Пусть не можешь выбрать, кого любить,
Только вправе всегда выбирать – с кем лечь!
(Полыхать тебе на ветру свечой.)
Опрокинут стакан, дребезжит кольцо.
Выдыхает море песок и соль...
Он – в который раз – проверяет счёт.
* * *
в этом доме, городе, в этой, мой Бог, стране,
где всплывает солнце над крышами ровно в шесть,
произносят «о да, быть может», а значит – нет,
по ночам – блестит луна, что твоя мишень,
здесь другие забыли, ведь легче вот так – забыть,
то, что было каких-то несколько дней назад.
потому что быт – он в любой точке мира – быт,
и всего-то дел – готовить, стирать, вязать,
поливать столетний кактус у входа в дом,
(говорят – цветёт, да толку – что говорят...)
над пустым листом бумаги дрожит ладонь
раскалённым утром мёртвого сентября.
* * *
Снова приснятся шпили и купола.
Где родилась? Вопросы немых анкет.
Это какой же надо иметь талант,
Чтобы всю жизнь – на единственном языке –
Петь, молиться, плакать и проклинать.
Чтобы земля и страна, и язык – одно?
...Вижу двадцатый год – в иноземных снах –
Шпили и купола накрывает ночь.
Господи! Я с тобою давно на ты,
Не на коленях, Отче, глаза в глаза.
Помыслы неуклюжи, слова – просты.
Но ведь зачем-то такую меня – создал?...
Тучи вдоль горизонта. Дождись грозы,
Дышит золой и дымом декабрьский час.
Только одно осталось – родной язык,
Слово – на слух и вкус, и строка – на глаз.
Сотворение мира
Серебром – смотри – оливы
Отливают на закате,
Тает солнце торопливо
Тонким ломтиком цуката.
Положив ладонь под щёку,
Спит уставшая Мария,
Луч заглядывает в щёлку.
Носит сына, говорили...
* * *
А выбора нет и не будет – носи, рожай.
На листьях оливы – смотри! – серебрится пыль,
И снится камень, хищная плоть ножа,
Нашедшая цель. Стотысячный вздох толпы,
Всегда, ты слышишь? За веру, вождя и власть,
(Учить надеялась мальчика – алеф, бет),
Зачем богам превращать эту землю в плац,
Как будто мало для битвы им – всех небес?
Молился город на тысяче языков,
Швырял, смеясь, убогим свои гроши.
И снилось – солнце над миром стоит высоко.
Идёшь босиком, на голове кувшин.
Осень
Чем дольше веришь – тише слова молитв.
Светлее ночь. Размереннее строка.
Невероятно ярок осенний лист,
И растекается в рамке небес закат.
Из города – все дороги ведут к воде,
(Чем ближе дюны – пронзительней синева),
И в янтаре тает короткий день.
Всё – забывай. Намеренно – забывай!
Касается края воды золотой клубок,
Идёшь, почти не касаясь седой земли....
И вдруг понимаешь, как равнодушен Бог.
И как – нечеловечески – справедлив.
© Инга Даугавиете, 2010 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.