Илья Ульянов

Илья Ульянов

Четвёртое измерение № 21 (549) от 21 июля 2021 года

Голубиные предрассудки

Медленной фурой в Китай

 

Что я знаю о дальнобойщиках?

Они везут разговоры:

длинномерные, полуночные,

добрые.

Что я знаю о проститутках?

Иначе несут тот же груз.

Беседы в такси, электричках, маршрутках

миля за милей – на ус.

Что я знаю об автостопщиках?

Они растут на обочинах,

их разговоры легче и проще,

в рюкзак умещаются точно.

Я ничего не знаю о трассе,

которая в зеркале тает

попутной, но и без того прекрасной,

Медленной фуры в Китай.

 

Оттепель

 

Во дворах замерзают машины,

масло стынет

в звенящих картерах.

Простыней на ветру февраль мельтешит,

и едва ли возможен март.

Но, как стартер,

скрипя провернётся

зачарованный мир

и порвёт сон.

Люди выйдут из тёплых квартир,

принесут с собой...

– Солнце?

– Аккумуляторы.

 

Уезжай

 

Тридцать лет, как в былине:

печь, работа, вай-фай.

За сюжетную линию

не заступай.

За границами – гомики

и язычники.

Верь в царя, экономику

и опричников.

По кирпичику перекладывай

быт на бит.

Труд и глад вылей в пёсий лай

ядовитый.

 

Быстрый сон: у порога

посох и сума.

Это к дальней дороге – тут

много ль надо ума.

Полно верного ветра ждать,

хлеба кус жуя.

Уезжай, Илья.

Уезжай, Илья!

Долго, брат, не раздумывай.

Que tu sabes?

Выбирай: аверс – Дублин,

реверс – Буэнос-Айрес.

 

Вестероспил

 

Где-то

на школьном глобусе есть страна,

в стране есть столица и гетто,

между – стена.

В центре паучьей сети автодорог

стоит терракотовый замок, в нём живёт бог.

Он никогда не смотрит в окно;

ему всё известно и всё равно.

А за стеной

живут от заплаты к заплате –

дрянное кино,

хронически провинциальный театр:

заснежены улицы, гладкие честные лица

с плакатов зовут демократии причаститься.

И это не сказки – по улицам ходят медведи,

и даже в машинах со спецсигналами ездят,

учат угрюмый народ улыбаться прохожим,

и с телеэкранов вещают вельможно.

Вслед лаковой бухгалтерии на закат

безропотно и минорно глядят

огненный юг и огненосный север,

а на востоке – тень поднебесной империи.

Так выглядит беглая география

страны, где абсурдные сны попирают явь.

 

Колыбельная для насекомых

 

Приходишь домой – привет.

На кухне запах и свет;

все дома.

Паркуешь боты, и талой походкой –

туда где вехотки, зубные щётки,

обмылки, в сушилке носки и колготки;

смываешь остатки ситкома.

Искомое так и не вышло из комы.

Искомое так и осталось искомо.

И сквозь глаза, в экраны смотрящие,

любимых, в медийный ящик играющих,

ныряешь технично, как чемпион,

в свой шанс не жить насекомо –

сон.

 

Рождественский невермор

 

Ворон ест то, что было оленем

с благодарностью, с радостью, без презрения.

 

Проезжающий мимо тлен

проливает на свитер с оленями свой старбак,

отправляя жене сообщения:

 

                Как отличник?

[....]

                Двояк?

[....]

                Зацеплю пельменей.

[....]

 

И косит на обочину,

где спасение

происходит без армий, бубенчиков,

и песнопений.

 

Дальний свет.

 

Неразборчив,

застенчив,

но жив

черноризец отскочет в кювет

за мгновение

до,

а после

у него будет вдосталь

времени

накануне приезда сочельных машин,

чтоб поужинать и решить:

 

кто презренен,

кто зрел,

кто прозрел,

кто олень,

где добро,

а где удобрение.

 

Не поможет ни брань,

ни страховка,

ни сожаление.

 

С благодарностью, с радостью, без презрения

собирает с падали дань,

тот кто бродит по бровке

вселенной.

 

Время Z

 

Представь себе: спину и темя

облизывает озноб,

ни вдоха, ни выдоха – темень.

Скованы сном

руки, в которых Ремингтон,

память, в которой ни зги.

Соседи, коллеги, прочие лемминги –

и все по твои мозги –

замерли в кадре, где скрежет зубовный.

Зомби в Москве – и в Нью-Йорке зомби.

Мир неподвижен,

в нём ужасы множатся.

Единственный выживший –

был осторожен.

Но тут выжидание не приветствуется,

сам-то себе не лги.

Вспомни, что ночь – не время, а место.

И быстро беги!

 

В другом месте и непохожем времени

 

И что же мне делать с этим желанием

неистребимым:

жить в другом месте и непохожем времени?

Чтоб мимо –

незваные

тени:

топонимы, вывески, адреса,

фасады в лесах,

голубей и мимов

лица и голоса,

другие глюки.

Не выходить, не надевать брюк

без веских.

Задраить все окна, перекроить паруса

на занавески.

Сидеть по-турецки,

баюкать

сердце 

аллитераций уютными

арабесками.

 

Хороший, плохой, эпистолярный

 

Нормальные люди не пишут писем,

максимум эсэмэски.

По праздникам – в личку по-быстрому,

ещё комментарии неинтересные

и близорукие,

ну или умные, глубокие и занимательные.

Так бедный и одинокий Туко

и стал притворяться писателем.

Листать словари: композиция, тропы...

Выучился на лингвиста.

В чужих сапогах заскорузлые стопы,

между пустыней и виселицей.

Уютно?

Как в перестрелке. Да было бы с кем поболтать.

Грустно, когда, не читая, рвут

письма его адресаты.

 

Люди Икс

 

Встречаются люди-сосны –

Высо-о-окие.

Люди-кремень – острые

Не значит жестокие.

Люди-бетонные блоки –

Тяжёлые на подъём.

Пластиковые глоки,

И ружья с резным цевьём.

Бывают люди-осины –

Трясутся без остановки.

Люди из парусины,

Люди из оцинковки.

Со всеми вами непросто,

Спасибо, что и нескучно,

Тебе, человек-солнце,

тебе, человек-туча.

В детстве к разбитым коленкам

Прикладывали подорожник,

Сквозь кожу вплелись в мои гены

Его волокна, похоже.

Вот общество – гладь асфальта,

Где каждый голыш на посту,

Да будь ты хоть глыба базальтовая,

Я сквозь тебя прорасту.

 

От Марка

 

В начале не было слова,

не было просто.

А было проще простого –

родился и рос.

Тянулся к плодам и солнцу,

не слушая мнений;

а с точки зрения социума

это – грехопадение.

И вынесли приговор:

всюду влачить тень.

И вор пригвоздил: «Вор!»

И ночь стала день.

В ней рукописи горели

не хуже книг,

и лица фюреров грели

блицы и крик.

Многих ли чтит Википедия:

Бруно, Коперник, Гус?

А мяса неназванных ведьм

вороны помнят вкус.

Потом, говорят, была Ева –

в апокрифе Маргарита –

и вспомнилось знаний древо,

в стыде забытое.

Полёт двух небесных тел

один пророк начертал,

Мудрыми чтимый за то, что смел,

иными – за то, что Шагал.

 

Огни небольшого города

 

Ехал, смотрел сквозь окно маршрутки

«Огни небольшого города».

Сошёл на Учебной. У моей куртки

есть капюшон – здорово.

Надел.

Шаг, другой, переход, поворот.

Ближе к реке – холодрыга;

люди на остановках подпрыгивают

и... любят Сибирь,

да-да,

беспредельно.

Иначе зачем же пружинить джигу,

когда можно в Сочи стричь барыши?

Непостижимо

для внешних-нездешних,

и очень похоже на фильм.

А мне не впервой попадать в Заэкранье.

Здесь спят под открытым небом трамваи.

Им снится:

идут, не оглядываясь, полулица

и даже не замечают музыку,

сопровождающую их всю жизнь.

 

Голубиные предрассудки

 

Очень редко

(особо от этого ценно)

в человеке

случаются перемены.

Ну, какие?

Велосипед или йога,

бокс, коньки,

или бабушек через дорогу

переводит –

такое вот хобби и всё,

не для профита –

чтобы быть весёлым.

Удивительно?

Не менее странно,

как мы, ближние,

это воспринимаем.

Жизнь – бульон,

без чудинок довольно пресный

Наши вон

чем, скажете, интересны?

Будто голуби серые,

жёванное переживаем,

а чудачит кто –

что мы делаем с непокрытыми головами?

 

Зима была долгой

 

...it's been a long cold lonely winter.

 

Зима была долгой,

тебе такие не снились, Жора.

Зима выла волком,

а то подносила клыки прямо к горлу.

Не спать.

Кривотолки,

опутали мысли и действия (тоже кривые),

наполнили ленты

оранжевым, белым...

Живые

прогнозов эксперимента

не оправдали.

Немели

от холода, но не остыли.

Не правда ли

странно, согретые мартом,

не помним,

забыли:

тепла не отдать

охваченным дрожью –

свинство

почти такое же,

ну... как просить у бездомного

гостеприимства.

 

Загостился

 

Впрочем, я загостился,

а город и не заметил.

Не уместился.

Бай-бай-наливай

и отчаливай.

Досвидос-Кальвадос.

На остров,

надолго. Всерьёз ли?

Вопрос,

как Родина – безответен.

Не удержался.

Чао-Блю-Кюрасао.