I
* * *
Когда девочка встала
и Он попросил, чтобы ей дали поесть,
первым делом она, даже не глядя на родителей,
стала звать:
– Келер! Келер!
Родители были несколько скандализированы:
и оттого, что она не позвала никого из них,
и из-за того, что при рабби
показала, что дала собаке эту омерзительную новомодную латинскую кличку,
так что рабби теперь знает,
что ребёнок любит всё римское,
но делать нечего –
воскресла.
22.12.2017
* * *
Можете смеяться,
но Николая Ивановича Бухарина
особенно жалко.
Он был по-человечески очень симпатичным,
что называется, просто хороший мужик,
но по объективным показателям –
настоящий вурдалак,
как все они.
В Стокгольме
в 1916-м
он жил по поддельным документам
на имя Мойше Долголевского.
Его вдова Анна Ларина –
совершившая подвиг любви,
а в перестройку воспетая как хранительница связи
с ленинскими традициями –
вспоминала:
в Стокгольме
он стучался к её отцу
Юрию Ларину,
он же Ихим-Михоэл Лурье
(всю жизнь ходил с трудом, совершил побег из ссылки,
вынесенный товарищами в корзине для белья),
с радостным криком:
– Откройте,
Мойше-Аба-Пинхус Долголевский пришёл!
Мысль об остановке времени
вызывает у меня ужас,
но лично для Бухарина
я бы остановил его во всём мире
в этот момент
в 1916 году.
Все живы.
Ещё нет
ни революции,
ни слов Бухарина и Пятакова о том,
что расстрелы и трудовая повинность
способствуют формовке нового человечества.
Ни отчаянных писем Сталину из тюрьмы,
в которых Бухарин сравнивает себя с Исааком,
а Сталина с Авраамом,
и в ужасе пишет, что не видит ангела за кустом,
что готов сказать на суде всё, что прикажут, ради торжества революции,
только дайте увидеть жену и сына,
я скажу им, что ни в чём не виноват!
Время останавливается в лучшей в его жизни точке.
Лошадь, запряжённая в конку,
застыла с поднятой передней ногой,
здоровающиеся друг с другом шведы –
с цилиндрами на отлёте.
В реющем над водой Стокгольме,
городе на семнадцати островах,
молодой весёлый мужик колотит в дверь
своего будущего тестя
и орёт во всю ивановскую:
– Откройте,
Мойше-Аба-Пинхус Долголевский пришёл!
11.09.2010
Икона «Богоматерь Бюро Находок»
Мария смотрит на нас.
За её спиной –
бесконечные выдвижные ящики
от пола до потолка
(но комната ли то пространство,
в котором она находится?
возможны ли там пол и потолок?) –
chest of drawers,
как скажет лондонский дзен-
сочувственник-всему-живущему.
В этих широких и плоских ящиках –
как в Хельсинкском университетском музее,
только лучше.
Открываешь любой из них,
и в лицо –
зелёный и золотой свет:
видишь тот сад,
куда ведут все эти ящики,
но в каждом –
своё отдельное лицо или мордочку.
Они не здесь,
мы просто видим каждого или каждую
через особый ящик.
Пропавшие без вести солдаты,
заблудившиеся собаки,
растерзанные собаками коты,
исчезнувший на улицах Петербурга трамвай,
девочка Маша, державшая в руках голову Андре Шенье,
сам Шенье и его многорукие опечаленные сокамерники –
все они там.
Те, кого забили насмерть в тюрьме,
кто потерял душу, подписав ложные показания после пыток,
кто ехал на переполненном пароходе в Америку и умер от дизентерии, –
все они,
когда архангелы заиграют джаз, выходящий за собственные пределы, –
все они побегут
и, почти не замечая Марии,
начнут лихорадочно выдвигать ящики, один за другим.
И лица людей, кошек, собак, попугаев и дельфинов
будут им сочувственно моргать
и показывать в сторону соседних ящиков:
там они! там они! отодвигайте внимательно!
А потом они увидят друг друга –
потерянные души,
десятилетиями, а может, и веками ждавшие встречи,
и только тогда
вспомнят,
обернутся к Марии,
спросят удивлённо:
– Это была ты? Это ты отмолила, чтобы мы встретились?
А Мария скажет:
– Вот бюро находок.
Открывайте ящики.
Каждое лицо кем-то потеряно.
Найдите каждый сам себя или саму себя,
а потом посмотрите в глаза
и скажите:
это я,
экспонат из бюро находок,
приехавший на конечную остановку трамвай,
привёз вам блудного попугая.
Заходите,
поговорим.
31.12.2010-1.01.2011
Из дневника Данте Алигьери (1265-1321)
…И не забудь про меня.
Б. Окуджава
– Ты слишком хорошо устроился со своими представлениями о справедливости, – раздражённо сказала она. – Слишком успокоил свою совесть тем, что всё расчислено без тебя. Откуда ты знаешь, кого Бог накажет, а кого нет? Почему ты считаешь, что люди, которых любишь, обязательно должны мучиться после смерти? И те, кого не любишь, тоже, – добавила она скороговоркой.
– Хорошо, – неуверенно сказал я, – а ты как предлагаешь?
– Ничего я предложить не могу, – она говорила уже не раздражённо, а скорее растерянно, – но как-то это несправедливо. Может быть, каждый получает после смерти то блаженство, о котором мечтает при жизни, которое задано, предвосхищено как цель всех его усилий? Саддам Хусейн вечно принимает парад на центральной площади Багдада и слушает, как танкисты, высунувшись из башен, потрясающе слаженным хором, просто-таки в один голос кричат «Духом, кровью – с тобою, о Саддам!»
– А Израиль он при этом не трогает?
– А Израиль не трогает. Потому что вокруг него есть только Багдад, и даже не весь, а только центральная площадь. И то не настоящая, а вторая, возможная. Гитлер вечно на самолёте облетает Берлин, застроенный грандиозными сооружениями Шпеера – десятки триумфальных арок, стадион на полмиллиона чистокровных арийских зрителей… Инициатору «сталинобусов» товарищ Сталин вечно вручает в Георгиевском зале Кремля орден Трудового Красного Знамени и произносит тост за его долготерпение, а он, инициатор, отвечает в скромной, но с достоинством произносимой благодарственной речи, что не ожидал, что его заслуги будут оценены так высоко.
– А с хорошими людьми там у тебя как?
– По-разному. Януш Корчак наконец прошёлся по всем спальням, убедился, что дети более или менее спят, и теперь пьёт кофе с коржиком, зная, что потом часа два не сможет заснуть, и читает новую работу Фрейда. Эрих Мюзам играет с друзьями в футбол в самоуправляющейся анархистской коммуне где-нибудь в центральной Германии, а рядом с ним упорно бегает маленькая приблудная собачка, грязная, но очень весёлая, и мешает бить по мячу: Мюзам заносит ногу, а она прыгает и всё хочет ударить сама. Андрей Дмитриевич Сахаров в перерыве конференции по физике максимально высокого научного уровня говорит с кем-нибудь очень понимающим, не знаю, с Эйнштейном или Энрико Ферми, о только что придуманной ими теме, по своему положению промежуточной между физикой и философией. Ты же знаешь, самые интересные разговоры на конференциях происходят в кофе-брейках.
– А не надоест?
– В каком смысле?
– Саддама мне, как ты понимаешь, не жалко. Пусть вечно принимает парад. Но как быть с Сахаровым? Ведь самый умный и важный разговор рано или поздно надоедает. Человек от него устаёт. Разнообразие у тебя там как-нибудь не предусмотрено?
– Ты прав, – неуверенно сказала она. – Об этом надо бы ещё подумать.
25-29.04.2012
Сонет № 66 с двумя наполнителями
Сейчас я попробую сформулировать то, о чём думаю не первый день.
К нам пришёл в гости не Советский Союз, а какая-то более глобальная хрень.
И трудно теперь становиться в позу, которая уже была, –
я не помню, как принято расправлять крылья и закусывать удила.
Скоро будет неловко печататься в газетах – в левых, в правых, в любых.
Когда солнце проходит через знак Коловрата, буквы часто говорят за двоих.
Тени от знаков ложатся на лица, можно думать «И это пройдёт»,
но в тех обстоятельствах, где я живу, нужно что-нибудь наоборот.
Неоконсерватизм, обратите внимание, наплывает со всех сторон.
Им уже можно пугать детей и отгонять ворон.
Милая девушка говорит мне, что русским может быть только
тот, в ком присутствуют православие, интернационализм, порядочность,
ответственность перед будущим и чувство долга.
Я не верю голосам, не помню лиц, интересуюсь только миром идей.
Мне говорят: «Ну, ты выбрал идею? Живи теперь, ею владей».
Не могу: я говорю из них с каждой по очереди, пытаюсь вести им учёт,
по весне выпускаю на волю, как птиц, остальных пускаю в расход.
Мне говорят: «Ты православный? Так чего ж ты? – иди туда,
где в ходу термины: “восстановление нравственных ценностей”,
“иерархия прав народа и личности”, “концентрация общей воли”
и прочая ерунда».
Это не вопрос и адресован он не мне, остальное в самом деле фуфло,
если вы врубаетесь в эти понятия, я не думаю, что вам повезло.
Для того, чтоб разобраться в интимных привязанностях, советы мне не нужны.
То есть нужны, но не от мистической общности народов этой страны.
Мы туда уходим малыми группами, где нас ловят по одному.
Я не знаю, как взять в дорогу себя, – но тебя, если можно, возьму.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Человек с ризеншнауцером стоят на газоне. Поезд, дрожа, выползает на свет.
Евразия горит в груди у каждого, кто открыл мировой секрет.
Электроник и Сыроежкин кадрят Девочку из Будущего и заходят с ней в «Кофе-Бин».
Коловрат инициирует небо и землю и замечает, что он тут такой не один.
1997, 2001
II
* * *
Сонатная форма не требует корма,
не требует корма сонатная форма:
не зная ни голода, ни хлороформа,
она существует средь зноя и шторма,
поскольку отсутствие корма есть норма
для тех, кто живёт, как сонатная форма.
– Конечно, – мне скажут, – занятная форма.
Однако позиция автора вздорна:
из строчек не слышно ни флейты, ни горна,
из них проступает лишь голая форма.
Хоть с ритмом и рифмами полная норма,
такая платформа едва ль благотворна.
А что я скажу? Ведь сонатная форма
здорова, жива и не требует корма!
1990
Блюз древнегреческих матшкольников
Я ловлю кайф от случайных чисел
я ловлю кайф от случайных чисел
я ловлю кайф от случайных чисел
потому что где-то есть глубоко в них скрытый смысел
Мама я пифагореец!
Мама я пифагореец!
Я хожу по ночам на собрание кружка
в Дельфы!
Мы завтра идём бить орфиков в три
Мы завтра идём бить орфиков в три
Мы завтра идём бить орфиков в три
Они сидят и пускают по ночам пузыри
Мы им врежем по первое число
Намылим им шею по первое число
Начистим им зубы по первое число
Меня интересуют числа я от них тащусь!
Мама я пифагореец!
Мама я пифагореец!
Я хожу по ночам на собрание кружка
в Дельфы!
Я вышью на хламиде число двадцать семь
Окружу цветами число двадцать семь
Красными нитками – число двадцать семь
А моя подруга Хлоя вышьет двести сорок семь!
Мы поедим в харчевне Хризопрактоса с Киклад
Овечий сыр в харчевне Хризопрактоса с Киклад
Оливки и хлеб в харчевне Хризопрактоса с Киклад
и я Хлое подарю из семи цветов букет!
Мама я пифагореец!
Мама я пифагореец!
Я хожу по ночам на собрание кружка
в Дельфы!
Мама я пифагореец!
Мама я пифагореец!
Играй мой монохорд я сыграю на тебе
послезавтра ночью на собрании кружка
в Дельфах!
в Дельфах!
в Дельфах!
1992
* * *
Но если это слово не сомкнуть,
оставить половину с половиной
наедине –
и в полустёртом сне
вдруг убедиться, что на миг единый
они избрали каждая свой путь –
быть может, это лучше для него,
для слова? На дорогах нашей речи
пройдут года,
другим путём вода
сумеет течь, – а им не будет встречи
и их потомкам тоже ничего –
быть может, это лучше? Может, так
они, лишившись свойств растечься пылью
иль стать шнурком,
что правит башмаком,
останутся подвластны лишь усилью
найти другую часть, пройдут сквозь мрак
и будут ползать по Земле? Пройдёт
за веком век, что в недрах речи бродит,
и Сила, та,
что делом занята
и нас с болезненным упорством сводит –
отбросив речь, нас всё-таки сведёт.
1990
* * *
Ну что горишь, звезда Венера?
Тебя, что ль, взять мне для примера,
чтоб думать о любви?
Покамест Солнце наша мера,
и в небесах не слишком серо,
и облака вдали.
Мне завтра уезжать отсюда.
Воспринимаю жизнь как чудо
я только в дни потерь.
И даже нет – перед потерей
способен крикнуть «Тише меряй!»
и не захлопнуть дверь.
Потом-то всё равно, понятно,
та дверь закроется, и пятна
не оттереть, не смыть:
ни цепь прозрачную на небе,
ни берег, где назначил жребий
остаток дня избыть.
И потому, что время тает,
здесь каждый ствол приобретает
единственность и стать.
И дерево отдельным цветом
выходит из лесу – при этом
умеет погибать.
А ты, – вернёмся к нашей теме –
одна, Венера. Так что время
проходит без тебя.
Не отводя живого взора,
идёшь за мной, взамен укора
мерцая и свербя.
1991
Гнилые элегии
1
Три девицы под окном
драли зубы долотом.
– Если б я был стоматолог, –
говорил один технолог, –
я бы весь душевный пыл
на девиц употребил.
2
– В пьяной горечи Фалерна
утоплю тебя, как кошку,
утоплю и род твой вкупе
с основательницей рода! –
так великий Гайавата
говорил Анакреону.
3
За что младая Дездемона
арапа любит своего?
За то, что он не речь, а чёрен,
за то, что кони, топот, инок,
и в окнах слышен крик весёлый
и топот ног, и звон бутылок.
1991?
* * *
шрифт увязанный в стебли гравилата
над чекушкой ручья поднимается падает ниц
открывая прохожей траве тени пролетающих птиц
перебежками движется ветер как серая вата
не управа не чётки видятся в лесе ступень
обозначена елью грозится указать глубоко
в сыроватую мглу где белая бликом сорока
роняет косой звук на опрокинутый пень
уменьшаясь в окно влез запах навоза собака лает
на запылённые шторы чужого влияния
под забором вырос лопушок весьма беден
за забором сарайная дверь скрепя колебания
фиксирует по деревне распространение сплетен
и относит назад и относит назад и назад отметает
1990
III
Обращение к репродуктору
1
Вспомни, что говорил Алексей Георгиевич:
Запад – это воображаемый взгляд на себя со стороны,
который находится в твоей голове.
Он никого не предавал.
Прежде всего, тебя.
Последние лучи
светло-медового закатного солнца
на камнях, где готические надписи поросли мхом,
восторженное предощущение густеющего мрака –
тут, у тебя в голове – пощупай.
Эти камни тебя не предавали,
не потому, что реальности не существует
(может, мне и не хотелось бы,
но она есть), –
просто там, в том пространстве, куда ты проецируешь
сердце того, кто как будто тебя только что предал,
находятся другие камни.
Освещённые другим солнцем.
2
Коллега,
того Израиля,
против которого Вы так горячо выступаете,
не существует.
Израильское правительство под предводительством Нетаньягу
мне, признаться, тоже не нравится,
но тот, о ком Вы говорите,
тот, кто только и умеет, что захватывать земли палестинцев, –
это не Израиль, это Ваш отец.
Точнее, это всё то, в чём Вы были не согласны с Вашим отцом,
когда Вам было шестнадцать.
Это не означает, что нет палестинцев в очень плохой ситуации,
не означает, что нет евреев в очень плохой ситуации,
такие есть, о, более чем,
просто там, посреди пустыни, стоит другая стена,
а эта стена установлена у Вас в голове –
Вами в сотрудничестве с Вашим отцом,
сотрудничестве,
которого Вы всеми силами
надеялись избежать.
3
Dahin und Nowhere,
от коих мы зависим –
вот даль, которая, надежда с юности, что не предаст,
вот край, где я – вот здесь стою и озираюсь –
надеялся стать признанной фигурой, –
но вдруг, приблизив взгляд, увидел, что напрасно
выстраивал в воображеньи город,
которому нет равных на Земле:
это другой город, которого я не замечал
и теперь отворачиваюсь.
Вокруг проходят призрачные люди,
которых предстоит
научиться различать.
30.01–01.02.2020
* * *
...Мы ждём гостей!
О.Э.Мандельштам
...А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода...
И.Г Эренбург
На территории Советского Союза
ни Витгенштейна мысль,
ни хладный гнев Камю
не выдержали бы такого груза,
как мы.
Ни слово, подчинившееся факту,
ни фига, выделенная как главный жест
не дали бы на протяжении антракта
возможности осуществить протест.
У нас тут вышло всё раздельно:
язык – налево, жизнь – вразброд,
а рядом в люльке колыбельной
младенец спит или орёт.
И если мы пока и существуем,
то разве в воспитании детей,
и на невысланные письма дуем,
и слушаем, как воздух буен,
и ждём гостей.
23 августа 1991
© Илья Кукулин, 1990–2021.
© 45-я параллель, 2021.