Илья Имазин

Илья Имазин

Золотое сечение № 3 (603) от 21 января 2023 года

Я тоже был когда-то человеком

Стихотворения и переводы

 

* * *

 

уже не нужно осторожно подбирать слова

пенять на случай и гоняться за удачей

все сделалось прозрачным лёгким словно кружева

в саду заброшенной фамильной дачи

сидишь себе один у дома с заколоченными окнами

прислушиваясь

не скребётся ли с той стороны старый Фирс

осень тычет в тебя переспелыми грушами сливами смоквами

режет волны обезлюдивший пирс

а на дедовской пасеке не гудит ни одна пчела

улей умер гул только в памяти

Пушкин хорошо бы написал про такие вот осенние дела

так ведь он уже давно не человек а памятник

 

* * *

 

Немногое поняв во сне,

Чему причиной – боль в десне,

Я замечаю на стене,

В рассветной полумгле,

С ней просочившийся сюда

Застывший силуэт кота –

Не объяснить такой эффект

Посечкой на стекле.

 

И вот, разделавшись со сном,

Я думать продолжаю днём

О том, что мы не придаём

Значения тому,

Что видим после сна, пока

Хрусталик нашего зрачка

Неспешно впитывает свет,

Сменить пришедший тьму.

 

* * *

 

Словно кровь из раны, вода сочится из крана

Тонкой струйкой, которую лапой трогает кот.

Он ведёт себя, на мой взгляд, нелогично и странно:

Лапой трогает струйку, но почему-то не пьёт.

 

Кот со струйкой играет, словно с бумажкой на нитке.

Я такими в детстве дразнил частенько котов.

Приручённый хищник, по-прежнему хитрый и прыткий.

Странный кот с мишнаитским прозвищем Мазл Тов.

 

Голубой щенок

 

Упала капля с кончика пера

На лист, моим усердием нагретый.

Воображения причудлива игра:

Щенка увидел я в чернильной кляксе этой.

 

А ныне жалкий голубой щенок,

Бездомный, мокрый и продрогший,

Глядит на автора сквозь щели между строк –

Итог ещё одной бессонной душной ночи.

 

* * *

 

Мне сегодня приснился очень

Маленький тощий олень.

Раздавленный тяжестью ночи,

Бескрайностью полей,

 

Он смотрел заворожённо

На меня или мимо меня.

Я проснулся опустошённый,

Голова болела полдня.

 

Зебра

Из Робера Десноса

 

Зебра, под топот макабра,

Фыркай, звеня позвонками,

Конь тьмы, весёлый и храбрый,

Бей копытами, как молотками!

 

Из конюшни вырвись на волю

И под яростным варварским солнцем

Пронесись по дикому полю,

Где никто никогда не пасётся.

 

Роба узника вместо узора:

На пальто твоём тень от забора.

 

* * *

 

«Как устрица, которую вспрыснули лимонным соком,

Сжимаюсь в комок под твоим разъедающим взглядом.

Между мной и тобой расстоянье, как между Ростовом и Владивостоком.

Когда едешь по этим просторам, жара постепенно сменяется хладом…»


Так писал году в тысяча девятьсот шестьдесят девятом

Мой отец, отвергнутый провинциальной недотрогой.

Наградив ее прозвищем «Прекрасное рядом»,

Он лечил душевную рану крепким алкоголем и дорогой.

 

* * *

 

Как-то раз посреди зимы я сбежал на дачу
И весь день просидел перед электрическим камином.
В его скудном тепле я порядком продрог и в придачу
Оказался в царстве не то мушином, не то мышином.


От тепла пробудившиеся полудохлые мухи
Над моей головой вокруг люстры круги нарезали,
А под полом мыши, эти вечные вестники разрухи,
Тайный ход, не стесняясь хозяина, прогрызали.


И, как мухи, во мне пробудились воспоминанья,
От которых я раньше отмахивался с омерзеньем.
И, как мыши, что не оставляют свои притязанья,
Донимали нечистой совести угрызенья.


Я всю ночь просидел без сна, задумчив и мрачен,
Согреваясь вялым объятьем старого пледа.
Нет, не стоит зимой приезжать в одиночку на дачу.
Это место гораздо приятней весной или летом.

 

Из Абердинского бестиария

 

Птенцы все дружно вылупились из

Яиц, отложенных какой-то черепахой,

На дерево забравшейся и вниз

Так и не слезшей – видимо, из страха

Разбить скафандр. Может быть, каприз

Минутный, бред, идея фикс («я – птаха!»),

А может, то боязнь волков и лис

Или желание взлететь, не сделав взмаха…

 

Птенцы все дружно вывалились из

Гнезда ли, панциря, заброшенного в крону?

Их видел крокодил, залезший на карниз,

До смерти напугавший там ворону –

Он собирался отложить пяток яиц.

А вот змею, обвившую колонну,

Там, на верхушке оной ждёт сюрприз –

Она отчаянную встретит оборону.

 

Минотавр

Из Робера Десноса

 

Собственной кровью приправить

Поджаренные хлебцы.

 

Из запруды напиться, где плавают

Восставшие мертвецы.

 

Повторять слова, порождённые

Отравленными сердцами.

 

Посещать сызмальства школы,

Где оковами дух бряцает.

 

Выбирать для прогулки тропы,

По которым идёшь вверх ногами.

 

Минотавр одряхлел, мизантропом

Прожил жизнь, не нажил с годами

 

Ни родни, ни отчизны – берлога.

Сфинксы, рыси, единороги

 

Все твердят в один голос: «Поздно!

Мы уже закрываем корпус!

 

Пусть мужлан в духоте лабиринта

Засаливает твоё сало!»

 

Минотавра почти не видно.

Минотавра ничтожно мало.

 

* * *

 

В свой лабиринт меня улитка заманила

И там открыла мне такие тайны!

А древний крокодил в верховьях Нила

Поведал о началах мирозданья.

 

Смотри, учил он, пристальней и строже, –

Увидишь в прошлом будущего абрис.

Отряд взлохмаченных сороконожек

Перешерстил намедни мой анамнез.

 

Свой шарик скарабей катил упрямо

Тысячелетьями, и шарик стал планетой.

Хронопы поселились там и фамы.

Танцуют краковяк, поют куплеты.

 

Как жерла, пасти и глаза, как блюдца.

Ты что развёл тут у себя, гуманитарий?

На волю выпустишь – повсюду расползутся.

Так запирай же на ночь бестиарий.

 

* * *

 

«Я тоже был когда-то человеком,

Но стал ослом по воле Апулея.

Ещё, спасибо, Кафка мной не занимался,

Не то мне стать пришлось бы насекомым.

Не знаю сам, что ближе и милее.

Меня давно уже, признаться, не пугает

Моя подверженность метаморфозам,

Моя подвешенность в пространстве незнакомом,

И я не стану причитать и охать,

Когда опять переменю судьбу и облик.

Но я мечтаю, сбросив плоть и похоть,

Как старый плащ, изношенный и грязный,

Прочь улететь – туда, за Монте-Роза,

Мучнистой бабочкой прочь улететь отсюда,

Покинув мир, моей душе несообразный».

 

Эти строки были написаны неизвестным

На обрывке картона, служившем закладкой

В книге Хуго де Фриза «Теория мутагенеза».

Их прочёл мой дед ещё в бытность студентом

В библиотеке ростовского мединститута

И оставил на память, добавив всего одну строчку,

Что-то вроде краткого вывода или морали:

«Старость – это осёл,

что мечтает в бабочку превратиться».

 

* * *

 

Пещерный человек по имени У-у-а-йа

– так звучал его клич боевой, если быть точным –

боялся до икоты и озноба, в своём логове засыпая,

– и подобное с ним происходило каждой ночью, –

боялся, что, как только он уснёт,

вход не закрыв даже хлипкой дверцей,

на него налетит хищных коршунов стая

и вмиг заклюёт

и выклюет печень, глаза и сердце,

или быков разъярённое стадо затопчет

или тигр загрызёт,

львы голодные в клочья

разорвут его тщедушное тельце

или какая другая

живность застигнет врасплох, не дай бог,

– впрочем, он и не знал, что на небе есть Бог, –

и от этого страха ему было некуда деться.

И вот однажды, желая

не то отбиться, не то согреться,

он взял не сангину и не пастельный мелок,

а не успевшую остыть головешку,

и ею нарисовал на стене пещеры, как смог,

пса на цепи, коня, запряжённого в тележку,

корову на дойне, кур на насесте, свиньи пятачок,

рыбок в аквариуме и, конечно, кошку,

что свернулась у ног в пушистый клубок,

на мышей поохотившись понарошку.

С той поры его сон был глубок.

 

* * *

 

Седой корсар, лишившись судна и добычи,

К Святой Земле направил путь устало

Грехи замаливать. При нём был попугай.

Пернатый сквернослов, охальник и язычник,

Молитвы повторял он как попало

И не слыхал про христианский Рай.

 

И вот у Райских врат они стоят,

Корсар раскаявшийся и болтливый друг,

На их пути крылатая помеха.

Суровый Страж их не пускает в вечный Сад,

Ведь оскорбляет чуткий Божий слух

Молитвы искренней глумящееся эхо.