Игорь Царёв

Игорь Царёв

Четвёртое измерение № 17 (221) от 11 июня 2012 года

Так важно иногда, так нужно...

 

Скрипачка
 
Две чашки кофе, булка с джемом –
За целый вечер весь навар,
Но в состоянии блаженном
У входа на Цветной бульвар,
Повидлом губы перепачкав
И не смущённая ничуть,
Зеленоглазая скрипачка
Склонила голову к плечу.
 
Потёртый гриф не от Гварнери,
Но так хозяйка хороша,
Что и в мосторговской фанере
Вдруг просыпается душа,
И огоньком её прелюдий
Так освещается житьё,
Что не толпа уже, а люди
Стоят и слушают её...
 
Хиппушка, рыжая пацанка,
Ещё незрелая лоза,
Но эта гордая осанка,
Но эти чёртики в глазах!
Куриный бог на тонкой нитке
У сердца отбивает такт,
И музыка Альфреда Шнитке
Пугающе бездонна так...
 
Распутица
 
В майском небе топчется знак Тельца,
Млечный путь копытцами оцарапав,
А земной дорогою от Ельца
Ни в Москву не выбраться, ни в Саратов...
Чернозёмы, с глинами на паях,
Не хотят и мелочью поступиться –
И стоят растерянно на полях
Трактора, увязшие по ступицы.
Развезло кисельные берега,
Но их мягкий норов куда полезней
Босякам уездного городка,
Чем асфальто-каменные болезни.
Как же сладок дух луговой пыльцы!
И вода прозрачна, и крест тяжёл там,
И беспечно маленькие тельцы
Под крестом пасутся в цветочно-жёлтом...
И тебе дан шанс – в небеса лицом –
Не спеша, в подробностях, помолиться,
Ведь, когда распутица, под Ельцом
Бог куда доступнее, чем столица.
 
Дачное
 
Вот и Брыковы горы, и лета макушка,
И суббота идёт заведённым порядком:
В холодильнике «Орск» дозревает чекушка,
Набирается солнца закуска по грядкам…
И цикады выводят свои пиццикато,
И погода – куда там в ином Намангане! –
И, бока подставляя под кетчуп заката,
Ароматом исходит шашлык на мангале…
Старый кот на плече, верный пёс у колена,
Я – беспечный герой золотой середины,
И смотрю свысока, как по краю вселенной
С одуванчиков ветер сдувает седины.
 
Накануне
 
Июнь сегодня вверх тормашками
И по-особому чудит:
То желтоглазыми ромашками
Под юбки девичьи глядит,
То ластится, как будто дразнится,
Щеки касается щекой...
Ему, зелёному, без разницы –
И день какой, и год какой.
Короткий дождь мешая с глиною,
Линует воздух голубой,
Гоняет пару журавлиную
Над восклицательной трубой
И пьёт из тёплых луж, не брезгуя,
Закат на тысячу персон...
А в небе тени ходят резкие,
И рыжие дворняги брестские
Последний мирный видят сон.
 
Домашний мир
 
Вот дом, где каждый гвоздь забит моей рукой,
Вот три ступеньки в сад за приоткрытой дверью,
Вот поле и река, и небо над рекой,
Где обитает Бог, в которого я верю...
 
Я наливаю чай, ты разрезаешь торт,
Нам звёзды за окном моргают близоруко,
Но мы из всех миров предпочитаем тот,
Где можем ощутить дыхание друг друга.
 
Очерчивает круг движенье рук твоих,
Рассеивает тьму сиянье глаз зелёных,
И наш домашний мир, делённый на двоих,
Огромнее миров, никем не разделённых.
 
Старая незнакомка
 

Дыша духами и туманами...

А. Блок

 
По скользкой улочке Никольской,
По узкой улочке Миусской
В разноголосице московской –
Едва наполовину русской,
Ни с кем из встречных-поперечных
Встречаться взглядом не желая,
Вдоль рюмочных и чебуречных
Плывёт гранд-дама пожилая.
 
Ни грамма грима, ни каприза,
Ни чопорного политеса,
Хотя и бывшая актриса,
Хотя ещё и поэтесса,
Среди земных столпотворений,
Среди недужного и злого,
В чаду чужих стихотворений
Своё выхаживает слово.
 
В былинной шляпке из гипюра
Или другого материала,
Она, как ветхая купюра,
Достоинства не потеряла.
В нелёгкий век и час несладкий
Её спасает книжный тоник,
Где наши судьбы – лишь закладки,
Небрежно вставленные в томик.
 
Испытатель
 
Старый зонт, авоська, а в ней кулёчек...
С головою кипельной, как в бинтах,
На Колхозной площади бывший летчик
Пшенной кашей кормит озябших птах.
В нём ещё гудят и азарт, и тяга,
К небесам вздымающие металл...
Вот ведь вроде – земной чертяка,
А не меньше ангелов налетал!
Видно, очень ценит его Создатель,
Если в райских кущах ещё не ждут,
Если он, по-прежнему, испытатель,
Но теперь испытывает нужду...
А ему за это – рассветов накипь,
И глухую россыпь осенних нот,
И ночных дождей водяные знаки
По кленовой охре резных банкнот.
 
* * *
 
Когда в елабужской глуши,
В её безмолвии обидном,
На тонком пульсе нитевидном
Повисла пуговка души,
Лишь сучий вой по пустырям
Перемежался плачем птичьим…
А мир кичился безразличьем
И был воинственно упрям…
Господь ладонью по ночам
Вслепую проводил по лицам
И не спускал самоубийцам
То, что прощал их палачам…
Зачтёт ли он свечу в горсти,
Молитву с каплей стеарина?
Мой Бог, её зовут Марина,
Прости, бессмертную, прости.
 
Иероним
 
Съели сумерки резьбу, украшавшую избу.
Звёзды выступили в небе, как испарина на лбу.
Здесь живёт Иероним – и наивен, и раним.
Деревенский сочинитель... Боже, смилуйся над ним!
Бьётся строф ночная рать... Сколько силы ни потрать,
Всё равно родня отправит на растоп его тетрадь.
Вся награда для творца – синяки на пол-лица,
Но словцо к словцу приладит – и на сердце звон-ни-ца...
На печи поёт сверчок, у свечи оплыл бочок –
Все детали подмечает деревенский дурачок:
Он своих чернильных пчёл прочим пчёлам предпочёл,
Пишет – будто горьким мёдом... Кто б ещё его прочёл.
 
Бродскому
 
Не красками плакатными был город детства выкрашен,
А язвами блокадными до сердцевины выкрошен,
Ростральными колоннами, расстрелянною радугой
Качался над Коломною, над Стрельною и Ладогой...
 
И кто придёт на выручку, когда готовит Родина
Одним под сердцем дырочку для пули и для ордена,
Другим лесные просеки, тюремные свидания,
А рыжему Иосику – особое задание...
 
Лефортовские фортели и камеры бутырские
Не одному испортили здоровье богатырское.
Но жизнь, скользя по тросику, накручивая часики,
Готовила Иосику одну дорогу – в классики.
 
Напрасно метил в неучи и прятался в незнание,
Как будто эти мелочи спасли бы от изгнания!
И век смотрел на олуха с открытой укоризною:
Куда тебе геологом с твоею-то харизмою?..
 
Проём окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи...
Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?
Великого, дурацкого, духовного и плотского...
Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?
 
Тобол
 
На Тоболе край соболий, а не купишь воротник.
Заболоченное поле, заколоченный рудник...
Но, гляди-ка, выживают, лиху воли не дают,
Бабы что-то вышивают, мужики на что-то пьют.
 
Допотопная дрезина. Керосиновый дымок.
На пробое магазина зацелованный замок.
У крыльца в кирзовых чунях три угрюмых варнака –
Два праправнука Кучума и потомок Ермака.
 
Без копеечки в кармане ждут завмага чуть дыша:
Иногда ведь тетя Маня похмеляет без гроша!
Кто рискнёт такую веру развенчать и низвести,
Тот не мерил эту меру и не пробовал нести.
 
Вымыл дождь со дна овражка всю историю к ногам:
Комиссарскую фуражку да колчаковский наган...
А поодаль ржавой цацкой – арестантская баржа,
Что ещё при власти царской не дошла до Иртыша...
 
Ну и хватит о Тоболе и сибирском кураже.
Кто наелся здешней воли, не изменится уже.
Вот и снова стынут реки, осыпается листва
Даже в двадцать первом веке от Христова Рождества.
 
Октябрьская эволюция
 

Заката раны ножевые

кровоточат в пяти местах.

С. Бюрюков

 
Дымится кровью и железом
Заката рана ножевая –
Ещё один ломоть отрезан
От солнечного каравая,
Отрезан и почти доеден
Земным народом многоротым,
И мир вот-вот уже доедет
До пустоты за поворотом.
 
Массовке, занятой в параде,
Воздав под журавлиный лепет,
По жёлтой липовой награде
Под сердце осень щедро влепит,
Одарит царственно и канет,
И снова щенною волчицей
Тоска с обвисшими сосками
За нами будет волочиться.
 
И снова, дробь свинцовых ливней
Катая пальцами под кожей,
Мы удивляемся наивно,
Как эти осени похожи!
Лишь сорок раз их повторив, мы
На сорок первом повторенье
Вдруг понимаем – это рифмы!
В бо-жест-вен-ном стихотворенье...
 
Наперсник
 
Над Москвою, поверх воспалённых голов,
С колокольных высот, из медвежьих углов,
Ветерок задувает – ершист и горчащ
От болот новгородских и муромских чащ.
Это там ещё теплится русская печь
И звучит первородная вещая речь,
И, кремлёвскую челядь не ставя ни в грош,
Прорастает под снегом озимая рожь…
И святой аналой пахнет свежей смолой,
И лежит в колыбели наперсник малой –
Его лепет пока ещё необъясним,
Но Отцовские чаянья связаны с ним.
И восходит звезда над дорожным сукном,
И деревья стоят, как волхвы, за окном,
И звенит на морозе дверная скоба,
Будто новый отсчёт начинает судьба…
 
* * *
 
Так важно иногда, так нужно,
Подошвы оторвав натужно
От повседневной шелухи,
Недужной ночью с другом лепшим
Под фонарём полуослепшим
Читать мятежные стихи,
Хмелея и сжигая глотку,
Катать во рту, как злую водку,
Слова, что тем и хороши,
Что в них – ни фальши, ни апломба,
Лишь сердца сорванная пломба
С неуспокоенной души...