Игорь
Столяров

Sancho Panza blues

Сижу один, как старый Санчо Панса,

В моей бездонкихотовой глуши.

Стихи пропахли пылью декаданса,

Им всё равно – пиши их, не пиши.

Кому-то слышен голос Провиденья,

А надо мной безжалостный игрун

Лабает блюз про слёзы и паденья,

Пережимая нервы вместо струн.

О, этот блюз, – он ветра солонее!

Его певуче-мельничный мотив

Неясен, словно образ Дульсинеи,

И то смятён, то нежен, то строптив...

Идальго пал, и мир стал странно тесен,

Уподоблён пустому шалашу...

Я изорву страницы многих песен,

Но долгий блюз однажды допишу.

Безоружное

Волки целы да сыты, да кровью умыты Пилаты.

Надо мной безмятежность небесной воды голубой.

На ранимой душе не залатаны битые латы,

И любая стрела – погруженье в глубокую боль.

А вверху – благодать: ни страданий, ни горя, ни рока,

И теряется клин за скалистой грядой облаков.

Я устал наблюдать, как друзей призывают до срока

В этот самый бессрочный среди безоружных полков.

Белый список

Проснёшься, сердцем трезв и неспокоен,

Душа сурова, помыслы чисты, –

И, разглядев, что мир небрежно скроен,

Порвёшь соцсети, правя френдлисты:

Мол, тот пройдоха, эти скандалистки,

А от толпы чужих бросает в дрожь...

Ополовинишь списки и подписки.

Довольно крякнув, дух переведёшь,

И снова в путь, где заросла дорога,

Кричишь «ау», но шумный лес ветвист,

И за порогом вечного чертога

Тебя не слышат – занесли в банлист.

* * *

В продувном биенье листьев – первобытный страх.

Осень прячет норов лисий в пламенных кустах,

Стынет каплями рябины – кровью на устах –

И стрелою ястребиной ранит стаи птах.

Стал отчётливее видим дальний свет дорог.

Мы заметим, если выйдем за лесной порог, 

Как крадётся полосами сероспинных трасс

Время с волчьими глазами, целящими в нас.

Ежеличное

Мне твоя безразличная фраза –

Словно выстрел в ответ на мольбы.

И, включая режим дикобраза,

Я топорщу иголок столбы.

Жалят душу стерня недомолвки

Да клубком затаившийся страх.

Вырастают на сердце иголки,

Как щетина с утра на щеках.

Только я не колюсь, не злоречу –

Я стучусь: отопри, отвори!

И надежду на новую встречу,

Словно блюдце, оставь у двери,

Чтобы слышать коротеньких ножек

Осторожный, смешной перестук...

Ты же знаешь: я преданный ёжик.

А иголки... да ну их в сундук!

Жаркое

Чисто, тепло в избушке,

Ласковы кирпичи –

Пламя неравнодушья

Просится из печи.

Бьётся светло, но ты не

Тянешь к нему ладонь –

Ты вспоминаешь иней

В губящих твой огонь.

В синей январской тверди

Их ненасытных глаз

Выстыло сердце Герды,

В пепел упал Клаас...

Тучи трясут солонкой.

Руки твои грубы.

Старой стальной заслонкой

Не задвигай трубы,

Не торопись, родимый –

Небу оставь на треть.

В снежном солёном дыме

Трудно не угореть.

Испанское

Вслушайся в дождь июля:

Ветер сипит, простужен,

Глуп, как шальная пуля,

Просится в дом на ужин...

Он никому не нужен.

Дождь семенит в размокшей

Слякоти хлебных корок,

В окна глядит, продрогший,

Мутным похмельным взором...

Он никому не дорог.

Милая, гром – не скерцо:

Волны душевной боли

Бьются о камень сердца.

Что мы в земной юдоли –

Разное ли, одно ли?..

* * *

На свете, где удачи слепы,

Где нет хозяев – только гости,

Я сам себе кажусь нелепым,

Как рыжий клоун на погосте.

В стремленьях ищущей натуры

Банальным вкусам не потрафить,

Я разыграл миниатюры

Среди цветов и эпитафий.

Благодарил, смешон и жалок,

За те нечастые моменты,

Когда взметался хохот галок

Под воронья аплодисменты.

Но перед зеркалом незримым,

Где мы всю ложь с лица смываем,

Вдруг осознал, что стал за гримом

Самим собой не узнаваем...

Ночной скорый

Извини.

Накипело, взвело до щелчка, обрыдло.

Мне б счастливым прохожим, пускай изгрубевшим в быдло –

Только б не пассажиром в пустом полуночном скором,

Где друзей имена – полустанки в окне укором.

Что мне проку свивать эти тонкие светотоки

И ловить эти смыслы, скуласто сжимая строки?

Мне б с мечтами-надеждами, в радости, на просторе.

Да, конечно. Маршрут. Предначертано.

Чао.

Сорри.

Пишущей (свою) жизнь

I

...Я теперь поселился в тобою написанном томе.

Открывая страницы, как будто погреться зашёл,

Я живу в этой книге, как в тёплом бревенчатом доме,

Где зелёная лампа и скатерти розовый шёлк.

И не важно, что вне, на окраине сложного мира, –

Пустота или блеск отчуждённо-холодной зимы –

Я учусь не бояться ни зависти урбоэфира,

Ни дороги, ни смерти, ни в окна стучащейся тьмы...

II

О чём ты подумаешь, близкие видя звёзды,

Песку доверяя спину на диком пляже?

О том ли, что пьеса в читке, сценарий роздан,

Что звёзды остынут, но свет их на землю ляжет?

А может, что с пульсом созвучней, хмельней и резче

В цикадном запале, в прибое ночного Крыма

Сжимается, бьётся, куражится, дышит, плещет

Бездонная вечность, ясна и необратима...

Путник

Путь мой – стальные вилы,

Век мой – года-вода.

Господи, дай мне силы

Не забрести туда,

Где поражений чёрных

Тянется глухорядь.

Я не считаю тёрны –

Тропы привык терять,

С неба не ждать известий.

Видя сюжет вчерне,

Злые глаза созвездий

Наворожили мне:

«В петлях и поворотах

Досыта навертись!»

Встретить бы хоть кого-то,

Чтоб самому найтись.

Синоптическое

Стужа в силе – февраль дерзит,

А синоптик твердит заранее,

Что Земле кулаком грозит

Вековое похолодание.

Бродит ветер, угрюм и бел,

Стынут души пустыми фразами,

Каменеют водой в трубе

Все слова, что напрасно сказаны...

Только нам ли дрожать с тобой? –

Божьим птицам что лёд, что дерево.

Нам тепло раздавать судьбой

В беловьюжном краю доверено.

Гладить вечность рукой-строкой,

Греть закаты и зори ранние

И струиться одной рекой

Через время и расстояние,

Чтоб размылся в капельный смех

Да в синичкины переблюзия

Серо-белый февральский снег –

Синоптическая иллюзия.

* * *

Слово всё так же вкусно,

Так же светла заря,

Только всё чаще грустно,

Словно старался зря:

Силы, горенья, света

Сколько ни приложи –

Время сотрёт поэта

В малые тиражи...

Уездный призрак N.

– …А вы откуда будете?

– Да мы местные...

(Фильм «Город Зеро»)

Этот медленный серый восход,

Что крадётся и солнце крадёт,

Точно так же неспешно придёт

Завтра.

Малый город – забытый герой,

Поглощённый zeroвой дырой,

Где с дождём подаётся сырой

Правда.

Он простыл и остался таков

В окруженье болотных тисков,

Где творится густых облаков

Творог.

Он сложился из улиц-тире

И дворов, где тоска детворе,

Где струят иномарки в каре

Морок.

Он, укрыт от беды суетной,

Не прибился к толпе ни одной,

Невеликий уездный родной

Город.

Он – и светлая доля, и рок

В перекрестье разбитых дорог, –

Мне, как пара растроганных строк,

Дорог.