Игорь
Некрасов

* * *

...а кроме свиста, дерущего душу, предательски вспоминается

толстый ствол хвойного дерева, скорей всего это был кедр (горы на Алихейле

покрыты кедровником), за который меня толкнул с криком: «Куда лезешь, пацан,

пригнись!» − какой-то среднестатистический дембель...это было в декабре

84-го... мой первый счастливый случай...

а еще был конец апреля 86-го... кишлак... с виду абсолютно безопасный... до такой степени

безопасный, что мы фраернулись провести занятия по обучению

молодняка... яблоневый цветущий сад... на краю сада что-то типа сторожки... из неё

выскакивают несколько духов... со мной двое новоиспечённых разведчиков... что

делать?... конечно, погоня... отстреливаются... и «эти», конечно, свистят... вдруг сад

резко обрывается... мы вылетаем как из облака из этого цветущего яблоневого сада на обрывистый берег горной

речки... в воде в десяти шагах стоит дух со вскинутым автоматом... тут уж я

ору: «Ложись» − и как-то успеваю, падая, толкать пацанов и одновременно

стрелять... очередь духа прошла выше... кто-то из нас в него попал... через три дня

я был в Ташкенте... ещё через три − дома...

конечно, всё не так... но приходя в кабинет полковника и на рынок в мясной ряд к

рубщику мяса... я говорю «салам, бача!» − пароль остался прежним... а через неделю:

...страшное слово «Афганец»?... толпа вывалила с дискотеки... валит по

улице... вдруг несётся с рёвом Нива и лоб в лоб врезается в

жигуленка... переворачивается на крышу... в Ниве пьяная компания... из приоткрытого

окошка льётся шампанское... в жигуленке − мужик, откинулся... на заднем сиденье

двое детей... дети плачут, но живы... мужик без признаков

жизни... паника... визги... и шок... толпа крепчает... пробираюсь в центр... я знаю,

что надо делать... возглас моей девчонки: «Пропустите его, он в Афгане служил!» − и

толпа отступила... и можно было работать... искусственное дыхание рот в

рот... массаж сердца... когда приехала скорая, мужик снова жил... и слава Богу...

гожи мы ещё, бача... а зубами скрипеть потом будем... надо жить!..

* * *

...а я живу не по Христу...

мой путь давно уже расхристан...

не знаю я, как строят пристань...

и как на пристани той ждут...

а я давно забыл уют...

в его привычном измеренье...

мениски стерты, и колени

болят от этого... вот тут...

не иглы боли – что мне боль...

я демонство избрал судьбою...

и если слышу: «Бог с тобою...» –

о толстокожье, словно моль,

слова те призрачные бьются...

но чаще... мне вослед смеются...

полночный демон – просто ноль...

когда смыкаются пространства,

когда не выстонать себя...

эх, жаль, что жил не по Христу...

уже, наверное, не пустят...

и позади – до эха – пусто...

и впереди...

что, Бог

судья?...

* * *

...есть общее у звёзд и в крике птиц −

...угаданная суть и недоступность...

...сбиваешь ноги, слепнешь от страниц,

сгораешь, постигая эту мудрость...

...и твой огонь... он тоже отражён...

...в былом... и так прозрачны вехи...

...что их не замечая на рожон

...спешат и успевают на потеху...

...ночное небо и седой ковыль...

...и тропы, уходящие в известность...

...бескрайнее в коротком слове «быль»...

...и в каждом миге замкнутая вечность...

...есть общее у слов и в крике птиц...

* * *

...лишённый бремени не может не летать...

...глядящий ниц, не думает о небе...

...ребёнка не гнетут его лета...

...а старец не изюмин ищет в хлебе...

...но чист и притягателен ручей...

...покуда скор и нет ему преграды...

...шуты страшнее верных палачей...

...увечье достаётся им в награду...

...за будущие шутки, хлёсткий смех...

...но суть шута − веревка господина...

...длина её − и подвиги, и грех...

...смирение и страх − всё в ней, единой...

...лишённый бремени не сможет и летать...

* * *

...не выпить чаши, не проливши свет...

...себя судить − нет повода закланьям...

...фатальных сцен создатель... но эстет...

...ведь всякий случай в сущности фатален...

...оружие в твоих руках как щит...

...но грозен щит пришедшему с оружьем...

...и даже тень твоя порой кричит...

...но и молчит, когда тому быть нужно...

...не выдай естество своё... молчи...

...всё сущее − твоё предназначенье...

...от желчи − желчь... но кровь живых крушин −

живая краска... кисть − в руках знамений...

...не выпить ночи, не проливши свет...

From Flower to Star

(От цветка к звезде)

Красота приступает к спасенью...

Что сначала – цветы или звёзды?

Чье first Morning начнёт воскрешенье?

Grandeur... Splendair... Стихи или проза?

Есть гадания миг. Звёздной карте

В час явлений, вершения чуда

Доверяется в выборе фарту

Эта странница из ниоткуда...

На лугах предрассветной Природы,

В самотканной полоске востока

То впадает в мечтанья о звёздах,

То вдруг лилии ищет в осоке...

То Мадонной вдруг явится свету,

То во тьму – Госпожой выйдет лунам...

То во сне призывает к ответу,

То раскрутит Вселенскую мглу нам...

Настает роковое то утро,

Своевольем видений разбужен

Заменяешь рассвет перламутром,

Горизонты сдвигаешь поуже...

У травы есть глаза и слёзы,

Ты ж, забыв о рассвете и детстве,

Усыпляешь себя как наркозом:

«Всё в порядке в моём королевстве...»

Ну а я своеволие это

Посвящаю владычице тайны,

И пускаюсь за ней по планете,

И мой Остров, он необитаем...

Взгляд мой зимним единорогом

Под сугробами ищет ласку, –

В королевстве своём убогом

Верит в счастье, любовь и сказку...

А ещё мимолетностью чуда

Наступает рассвет-озаренье...

Рай познав, трудно выйти оттуда –

Золочённые нити плененья...

Из авоськи не вырваться в небо...

Фарш акулам... Из глаз океана

Вырывается вдруг Айдо Хведо –

Змея-радуга... Nightmare Адама...

Смерть и Дева, и юная осень

Неразлучны на острове Леды...

Если Ева то яблоко бросит,

Что промолвят друзья и соседи?...

Грех, чистилище, рай и начало...

Безнадёжность и нагов крушенье...

Вера – это уже так немало...

Но ещё впереди искушенье...

И в пожаре ночного виденья,

В прошлом – корни, а в будущем ветки...

Это сказки со мною с рожденья –

Вся Природа в одном человеке...

В третьем скоке я замер. И присно

Кем бы ни был я – прахом, мечтою...

И цветок, и звезду моих мыслей

Ты спасаешь своей красотою...

Бал

Нарядился б гусаром, да выправка, каюсь, не та,

Аксельбанты не скроют морщин, что оставили годы.

Вновь без фрака приду, облачившись в наряд по погоде –

В голубую рубаху, что сшита из неба холста.

Перелеском пройду по тропинке былого житья,

Прямо в залу лугов, там, где звёздные клевера свечи…

Бал босых и влюблённых… Свои обнажённые плечи

От отчаянных взглядов прикроет закатом ветла.

И никто не осудит, никто не поставит на вид

Светлякам – за бестактность горящих в траве изумрудов,

И весёлым глазам не забытых ещё незабудок, –

Там, где паперть любви, − неуместно понятие стыд…

Насмотреться бы впрок мне на нежность ночного дождя,

На беспечность росы, омывающей грешные ноги

Первых встречных царей и последних безвестных бродяг, –

Всех дороги ведут… – не встречалось безгрешной дороги.

И всё меньше причин акварелить мне ту немоту

Гомонящих, орущих, горланящих в царство и в душу,

Но не смеющих таинства звуком случайным нарушить,

Когда чудище-утро являет свою красоту…

А кресало небес всё роняет богатства ночи

На потребу горящим в любовном аду беззаветном,

И с песчаной луны опадают ампельные плети, –

Колдовством обращённые в нежность земную лучи…

И уже невозможно частичку себя не отдать

На чистилище солнцем протянутой радужной длани…

И не важно теперь, как звалась та шальная звезда,

Что себя вознесла на костёр исполненья желаний…

Волк

Город вышел ко мне, разогнав кашемировый сумрак,
С гулким эхом протопав башмаками своих мостовых,
За спиною висел горький опыт в обшарпанной урне,
И мышиное небо стекало с седой головы.
Как заплаты на бриджах зияла мозаика окон,
Дом локтями углов опирался на воду реки…
Обнищавшей дворянкой стыдилось былое барокко,
Ускользала луна с величавой когда-то стрехи…
А сутулость тоски, что приникла к плечу разговора,
Не спешила признать в лихоманстве начало своё,
Обжигая глаза, как крапива сквозь пальцы забора,
Кто не ползал – неймёт счастья воли, что дарит полёт.
Это доля людей – все валить на бесчинства погоды, –
Их хлебами любви не накормишь, не хватит на всех.
Кто-то гложет ломоть, ну, а кто-то и крох не находит.
Одинока ладонь, что впускает обманчивый снег…
Я чуть-чуть постоял, посмотрел на него, не мигая, –
Он зажёг ореол предвкушения близких чудес.
Одинокий трамвай пробирался от рая до рая.
Я ушёл, не простившись, обратно в безрельсовый лес…

Где плен, где тлен

Я не спорю с виной, я и сам их виню,

Этих мальчиков, в плен угодивших.

Кто не верит в отаву, тот любит стерню,

Свищут раки не по топорищу.

Топорищем махнув, пуповину отсечь –

В том ли суть избавленья от плена?

Не почувствовав кожей, как свищет картечь,

Глохнем к истине мы постепенно.

Отчего-то за фетиш готовы платить,

Как за свежесть – не первую – жизни.

Та – вторая несвежесть – зачем-то в чести

И зовётся бессмертием присно.

Если праведны мы, отчего не живём

Соблюдением праведных истин?

А ведь плен – испытанье живого жнивьём,

Истязает, насилует, чистит...

Не грешить бы, их плен осуждая, но сил

Не хватает остаться безгрешным,

Ведь былья во мне столько, что стон «гой еси!»

Представляется сказом потешным.

Не привиты свободой. Левшами живём,

Потакая забвенью прозренья.

И не видим упорно своё естество,

Закрепив слепоту в поколеньях.

И тем самым опять себя в плен отдаю,

И потомков на плен обрекаю.

Несвободное семя – права гамаюн –

Кара плена с мечтою о рае.

Никогда не пойму, что я тоже в плену –

Моя память не стала мне мамой.

Я намеренно проклял родную страну,

Набивая обманом карманы.

Но зачем-то читаю чужбинный устав,

Почитаю чужбинную церковь,

Понимаю, что в каждом я шаге неправ,

И пеняю за искренность мерки.

Но тот самый, оставшийся чудом живым,

Ничего не прощает. И знает

Всё о волосе, павшем с моей головы,

И о каждом убитом душмане.

И живу я в застенках страны и души,

Осуждённый пожизненной карой:

Измечтаться о травах с пегасьих вершин

И остаться бескрылым икаром.

Я не спорю с виной. Но прощаю вину,

Освящая их плен постулатом.

Ведь, рождаясь солдатом, я верю в войну,

Где пленён был навечно когда-то...

А солдатская честность – она не в чести,

Пуще вящей охоты и плена.

И однажды я понял, что надо простить.

И прощаю. Не всё. Постепенно.

Камни лежат

Камни лежат, где лежали.

Разбрасывать поздно.

Ведь поговорка не зря рождена.

Временами

Было тепло нам

И было ужасно морозно.

Было и так, что казалось:

Всё это – не с нами.

Будет ещё.

Обязательно.

Толпы безлюдны.

До зарождения стран

Не доходят майданом.

В дрязгах родных

Нет побед.

Ведь они – обоюдны.

Нет и талантов, поскольку

Все в дрязгах бездарны.

Камни лежат.

Их покой,

И его сохраните.

К счастью ведут не заборы –

Людские дороги.

Жить на земле не сумел

Ни один небожитель.

Будьте ж людьми.

Не толпой.

В одиночку.

Как боги.

Легка на помине война

На помине, может, и легка

Та война афганская пустая.

Будет ли такой она в веках,

Не скажу, поскольку я не знаю.

Лишь предположу, что через век

Мало кто ответит из потомков,

Скольких потеряли человек

Безвозвратно. В качестве обломков.

Сколько не продолжено родов,

Сколько лжи не изгнано из сказок.

Не восполнить...

                           Сколько городов

Чернью биты траурных повязок.

Это хуже плесени. Смертей

Вытравить не сможет даже время.

Вирус, пожирающий детей

Без вины виновных поколений.

Прятали потери, как в траву

Убирают с глаз долой последы.

С нами это было. Наяву.

Внуки, знайте, в вас стреляли деды.

И чем дальше, тем гнилее знать,

Тем фальшивей, призрачней победы.

Может, и не стоит правду знать,

Подменяя суть слащавым бредом.

Русским – или правда не нужна

По причине пресловутой лени,

Или знают, на роду война –

Каждому из русских поколений.

Ведь иначе мне не объяснить,

Почему своё ещё не жили,

А уже вся боль моей страны

Так легка безумством на помине.

* * *

Левий Матвей:

Мне сорок лет.

Свидетель.

Соучастник.

В тоске есть мудрость,

Что тогда тоска?

Хотелось изменить всё то, что в Божьей власти,

Но каждому дано несение креста.

Пройти свой бренный путь

Ни разу не согнувшись

Не сможет человек.

Столовому ножу

Не стать стилетом душ − он режет хлеб − не души,

А хлеб привык давно к горячему рожну.

И если гул затих, я выйду на подмостки, −

И свету расскажу, и станет верить свет...

И вырвется душа, и тленом станут доски...

И выведет рука на небе:

«Смерти нет!»

И вечные слова останутся на небе,

И буду в каждый дом посредством слова вхож,

И будет человек заботиться о хлебе,

И будет возвращен на кухню смертный нож.

Одномолчане

Почему молчишь? Морозы? Нас тоже до…стали.

Обещают, суки, до 37 ночью.

Серьёзно, по хате хожу в унтах – плюс восемь!

(Сергей К. – живая легенда)

«Почему молчу? Ты прав. Морозы» –

Легче оправданья не найти…

Два фрагмента из афганской прозы:

Я – строка. Два тома толстых – ты…

Есть о чём кричать. Слышней – молчанье.

Сердцу не придумали беруш.

Все мы с той поры – однополчане.

Есть у нас и крёстный – Гиндукуш.

Мы – антитела и антитезы.

Отторженцы мира и войны.

Наглухо промёрзшие протезы.

Отчеств не имевшие сыны.

Что же до письма… пишу, Серёга,

Вон их целый ворох на душе…

В череде мутаций интердолга

Фраз «недострелённое» клише.

Снегу намело. Дела. Работа.

Быт спокойный всё не пристаёт.

Память − словно пуля на излёте:

Ранит, а до смерти не убьёт.

Так вот и молчим. Одномолчане.

Выскажемся – зряшно – не поймут.

Вот уже морозы полегчали.

Выживем, бача… по одному.

* * *

От фарисейства не спасает нимб,

Хоть век тверди о вере – не обрящешь.

Мы всё смелей о прошлом говорим

И всё трусливей мним о настоящем.

И нам никак с собой не разойтись,

Зачем судьбе в напраслину пеняем,

Вдруг слово заклинаем: «Отзовись!» –

И тут же слово подменяем лаем.

Откуда нам бессилие дано

Во времена безвыгодных признаний?

Не потому ль, что выгодно оно,

Как память о несбывшемся аркане.

То жить не смеем, память волоча,

То память топчем сапогами жизни,

И материм болезнь, а с ней – врача,

И гадов чтим, и почитаем слизней.

А нам бы дождь, чтоб смыло все следы

Ушатом с подоконника судьбины,

А нам бы каплю талую беды,

А нам бы море счастья, вер глубины.

Но берегом вдоль русла вверх бредём

И Русь-баржу к истокам смысла тянем.

А смысла нет. На ощупь. Даже днём.

И на огонь, что ближе всех, – ночами.

И, ввергнувшись опять в обман зари,

В себя уходим от мирского вяще.

И всё смелей о прошлом говорим,

И всё трусливей мним о настоящем...

Раненый БТР

Когда моя броня была неуязвима,

И краска не сошла до оспин рыжей ржи,

Не бредил я судьбой скитальца-пилигрима

И призраком себя в то время я не жил.

Мы были табуном. Таких, как я – пять дюжин.

Мы рысью и в галоп носились тут и там,

Где минимум дорог и много троп верблюжьих,

Топча Маликов край по прозвищу Афган.

Где мало пастухов, где много мин и боли

Упрятано в земле для ног и для колёс –

Монисто из причин для траурных застолий,

Где зло плодило зло, а злость рождала злость.

В тот памятный мне день в Кабул вели колонну,

А в ней обычный сброд: братва-наливники,

Тентованная чернь несла кубы и тонны,

Патроны и муку везли грузовики...

Чихнув на этикет, дымили гарь КамАЗы,

Мне так не довелось ни разу рвать нутро,

Хотя я столько дыр по прихоти спецназа

Изведал, подвозя их в пекло на «контрол».

Случилось, как всегда, неистово и скоро:

Фугаса пасть меня лишила колеса,

И сразу с двух сторон с лихвой наслали горы

Пираний из свинца по наши телеса.

Бойцам – не до меня: кто ранен, кто и хуже,

Забрали всех – ушли, остался я один.

С оторванной ступнёй, изранен и контужен,

Катящийся в овраг по руслу талых глин.

Вернулись ли за мной, мне это неизвестно,

Тоску перестрадал и больше не грущу,

Я выбрался тогда из той ложбины тесной,

Тропинку разглядев сквозь триплексов прищур.

Душманы, пастухи – никто меня не тронул, –

Боялись или так мне истово везло,

Поныне колешу по призрачным законам –

Стал призраком себя, верша судьбы излом.

Сначала я искал своё родное стойло,

Но в картах не силён, хоть их осталось две:

Одна – СССР, теперь уже покойный,

Вторая – целый Мир, что тоже не целей.

Когда меня несло по топям Кандагара,

Я встретил тени тех – что без вести – парней,

Они ещё все там – их не тревожит старость –

Красивы и чисты в той юности своей.

Наверное, по ним грустит весной шиповник,

Наверное, в их честь он праведно цветёт,

Я верю, их простил и самый ярый кровник, –

Расплатой стала жизнь. Без сдачи. Под расчёт.

А там, где врос Герат дувалами в суглинок,

Кяризы роют в рай предатели-сыны.

Позорная тропа их карм вильнула мимо,

Теперь они дотла – без рода, без страны.

Я их не осуждал, в плену пока я не был,

Храни от сей беды меня, мой вящий путь,

Я знаю: и жена, и дочь, и сын-наследник

Их – каждого – простят... И в этом жизни суть.

Зелёный Чарикар. Здесь помнят о сапёрах.

Я видел место их палаток и жилищ...

Расспрашивал, и мне о них шептали горы, –

О праведных кротах израненной земли.

В Кабуле шурави в помине и в почёте,

Хотя минуло лет немало с той поры,

Но пальцы пастухов сильней сжимали чётки,

Когда о той войне просил их говорить.

Я выстрадал Кундуз, там было ехать трудно, –

От остовов машин меня бросало в дрожь.

Сегодня в тех местах совсем не многолюдно, –

Как видно, и у гор случается синдром.

Ну, где же ты, Газни? Мечусь я непрестанно,

Ищу... опять ищу... и вновь не нахожу.

Подранок, призрак-быль... и боль Афганистана.

Бронёю, нет, – душой... по кромке... по ножу.

Сегодня мне свезёт, найду то место, остов,

С которых начался души моей полёт...

Вдруг обрету покой, сгорю, ведь это просто,

Но как же с теми быть, кто просто не умрёт.

Солдаты, пацаны – на панцире, в десантах, –

Водила мой родной, стрелок КПВТ...

Как рано им ещё – сержантам... лейтенанту...

Эх, лучше б я сгорел в том доменном котле.

В знакомый поворот вхожу насторожённо,

А ну опять рванёт, не вынесу, умру,

Угробив экипаж. Убитых, обожжённых,

Их вынесут к гробам пред строем поутру.

И снова грянет гимн, хитом он стал посмертным...

Опять фугас и – боль до судорог пружин...

Надсадно бью эфир: «Я на ходу... Не смейте!..» –

Держу колонны строй... Движки мне вторят: «Жжжиив...»

Давно спустилась ночь. На ощупь, без дороги...

Потом дивились тем – и врач, и зампотех,

Что я такой-сякой, в пробоинах, безногий,

А всё-таки дошёл. Довёз. Себя. И всех.

Слишком

Эх, зачем же теперь, как от водки, несёт

В эту память войны, что тогда пригубили,

Может, мы за всю жизнь не привыкли ещё

Понижать этот градус настойки могильной.

Может, мне предстоит за погибших понять,

Почему их тогда слишком рано убили,

Я в угаре кричу: «Почему не меня?» −

А трезвея, хочу, чтобы всё-таки мимо...

Им, погибшим в бою, никогда не трезветь,

Но зачем-то они в сны приходят упрямо,

И зачем-то я с ними иду по войне,

И зачем-то живу как-то слишком уж прямо.

Вдруг однажды смогу – перепутаю сон

С этой слишком рассудочной трезвою явью,

И уронят меня в тот же серый песок,

Как роняли других слишком близко от рая.

Я сегодня опять беспросветно напьюсь,

До краёв свою память войной наполняя,

Нитевидной канвой вдруг проявится пульс

Близ стигматов судьбы, куда гвозди вбивали...

И когда на меня комья бросит земля,

Я смогу без стыда этот градус осилить,

И в угаре скажу: «Хорошо, что в меня...»

И, совсем протрезвев: «Хорошо, что не мимо...»

Сонет «Боингу»

Все спокойны. До ужаса! Фишка?

Дыр безумства – на сто парсек?

Фитнес разума – чтоб без одышки

Души шли по костям вестей.

Комментариями со стрижкой –

Всяк уложен на нужный лад –

Фрезеруют фасон мыслишек

В обывательских головах.

Не стошнило. Кишки малышки

В трупном яде или в росе –

Разберутся. В ОБСЕ.

Человека нет. Долго слишком.

Выжил только из плюша мишка.

Остальные погибли. Все.

* * *

Художник снов, за ветропись мою

Рисуй видения, где доброта и ласка…

Моё начало – твердь, где я стою,

Держась за кромку неба, как за лацкан…

Из тверди той, где кости, груды зла,

Ращу добро. Мне, выходцу из трупов,

Рассказывала старая гюрза

О смысле жизни среди тех уступов,

Что так реалистично показал

Ты мне сегодня красками без злата…

Там был ещё поодаль морвокзал,

Где скедия моя стоит распята

И к тверди – пуповиной бытия,

Как море к суше, как добро со злобой…

Добро плюс зло, а в сумме – это я…

С такой гремучей смесью жить попробуй…

Не просыпаясь, в сон хочу уйти,

Туда, где мир мой чист и так прозрачен,

Себя очистить – зла не донести…

Убить? Иль возлюбить его? – задача,

Почти неразрешимая уже,

Поэтому и сны все тяжелее

На кромке тени, на пустой меже, –

Там абрис сна заметен еле-еле, –

В рассветной рамке… Чёрная стена,

И к ней корона гвоздиком прижата…

Художник, нарисуй мне времена,

Где пенье птиц, а фоном – запах мяты,

Прохлада утра, раззудись плечо…

Ты прав, коса – не лучшая примета,

Рисуй же лето в травах, а ещё

Закат, где я в гусарских эполетах…

Опять война. Ты путаешь, дружок…

А впрочем, прав… Там трупы на лафете…

Что ж, третий тост… За всё На посошок…

Добро и зло… Их двое… Буду третьим…

* * *

Что такое война? На вопрос не ответишь, не спросишь,

Потому что ты выжил, а тем, кто не смог, каково,

А бывавшим не раз без вины на пристрастном допросе,

А успевшим уйти, уже после, в петлю иль в окно...

И когда ты в ответ, не готовясь, не прячась, не сучась,

Преподносишь не видевшим грязь несусветной войны,

Остаёшься непонятым – правды несчастная участь,

Ведь простые слова не имеют достойной цены.

А иной подойдёт к микрофонам и скажет красиво,

Словно кистью срисует с полотен, помножит на сто,

И его неприличная ложь обретёт бесовскую, но силу,

Что умеет пройти сквозь преграду нательных крестов.

Сколько было обманутых душ – миллиарды вселенных...

Фарисейство в чести у людей, так устроены мы.

Что такое война? Это Бог пред людьми на коленях,

Умоляющий их не желать продолженья войны.

Вот и я не смогу рассказать, убедить – даже Богу

Не по силам такое, ведь правда у нас не в чести.

Остаётся лишь верить, что царствие лжи ненадолго

И что правда придёт или станут покрепче кресты.

* * *

а я живу не по Христу...

в изгнанье диком − рядом с вами...

споткнётесь об меня − я камень,

из голых жил, из голых струн...

от камня − твердь, от тверди − суть,

ударить словом − бросить камень,

но слову больно − слово с нами,

и боль стекает по кресту...

да, я живу не по Христу...

когда ходил над облаками,

до солнца доставал руками,

и с неба собирал росу...

я звёзды жменями кидал

на исполнение желаний,

и вопреки несчастной карме

любовь мне говорила «да»...

была война − я убивал,

убитых всех считал врагами,

но совесть хлещет не словами −

убийцу не спасут слова...

клеймо такое не смывают,

года не вылечат греха,

я слово Божье не узнаю,

предав до крика петуха...

найдутся новые слова,

и вновь предам за оправданье,

и вся невинность станет данью,

и злым пророчеством молва...

и слово за слово сойдёт,

и в бой пойдёт на слово слово.

и это будет так не ново,

и слово − каждому своё...

да, я живу не по Христу...

голодный дух не справит тризну...

а от греха, что назван жизнью,

разит бессмертьем за версту...

и вдаль по призрачной канве

на грани бытия и смерти...

родная мать вослед окрестит.

и вспомню я, что человек...

* * *

...

не выпить чаши, не проливши свет...

но выпитая чаша дарит вечность...

...

обеими руками держит смерть

бутылочку, в которой жизни млечность...

не выпить жизни, не познавши смерть...

...

есть общее у звёзд и в крике птиц...

такая же внезапность, мимолётность...

...

давая шанс, играет с каждым блиц,

но знает этих блицев безысходность...

есть смерть у звёзд и в каждом крике птиц...

...

лишённый бремени не сможет и летать...

пред правдой смерти меркнет даже мудрость...

...

но слово вымолвили жесткие уста...

и умершее сердце встрепенулось...

* * *

…и вот кричу: «Бача, давай по новой!»

свеча, упавшая под лёд, горела долго…

чудо?.. диво?..

слеза под скрип зубов комдива

пыталась растопить тот лёд…

семнадцать километров до Газни…

а журавлю неделю лёту до России…

семь дней душе на подвиг отпустили…

и кто вперёд…

и кто пойдёт…

и скольких понесут…

а скольких бросят…

не брошен ни один…

всех донесли…

шипение тангент, как вздох из ада…

и каждого нашла своя награда…

играли гимн… он стал хитом…

знамёна выцвели, лафеты укрывая…

и залпы в небо… в трёх шагах от рая…

удачи все желали журавлю…

кури, бача… спасибо, не курю…

от свечки не прикуривают…

поздно…

1985