ашдвао
Оставь Неве неведенье воды,
Пусть город смоет буквы пошлых шуток
С кирпичных стен, оставив промежуток
Для голосов чужих и молодых,
Тех, что читают с чистого листа
Раскосых крыш предвестные хоралы,
А дальше дело, как всегда, за малым –
Понять значенье слова «пустота».
Пока по облакам танцует ночь,
Не различая тверк и макарену,
Сквозь мёртвый гул потерянной вселенной
Расслышать текст и записать в блокнот.
И слово с мягким знаком на конце,
Что означает секс или безумье,
Не пользуясь евангелием гугла,
Перевести, как попаданье в цель.
Начни с нуля, нет – с минус тридцати,
Пока мороз не прихватил на месте.
Пусть кажется – лишь ледяные вести
Приносят сети, да и ветер стих.
Вергилий со второго этажа
Кричит: «Пожар!», но Архимед на третьем
Опять Марата в ванной не заметил
И затопил все наши пыль и жар.
Ведь с образным мышлением беда,
А с безобразным в вечность не напишешь.
Пока туман плотней и голос тише,
Из всех искусств важнейшее – вода.
белый кро
За кроликом белым, бегущим в конец строки,
Устроив погоню, рискуешь нырнуть в нору,
Где в дебрях спиральных закружатся огоньки,
И вдруг приземлишься на голову вместо рук.
Там лес всё темнее, и крики зверей всё злей,
Погас навигатор, и шорох в шуршанье трав
Наводит на мысли о тех, кто оставил след
На тонких тропинках, запутавшихся с утра.
И там не прикинешься, будто ослеп-оглох,
Придётся припомнить какой-нибудь нужный факт,
С какой стороны на айфон нарастает мох,
И можно ли прямо от солнца ловить вайфай.
Там ветер хрустит шоколадной фольгой луны.
Но, чтоб не пугаться всех надписей «Съешь меня!»,
С чеширской улыбкою ставленник тишины
Протянет стакан, и все ложечки зазвенят
Какой-то мотив из колоды забытых карт,
Штабных или винных, игральные просто жгут.
И тут ты проснёшься – вокруг пустота, тоска,
И лишь белый кролик печатает на снегу.
благостное
Потому я сегодня и благостен, что подшит,
Потому всем и верю на слово, что пустой.
Рвут карманный цвет простые карандаши,
Что который день зачем-то ношу с собой.
Потому и не ищем третьего, что вдвоём,
Потому мы и горе мыкаем, что немы,
Потому и зовёт на волю дверной проём
В этот мелкий снег, дырявящий тело тьмы.
Потому нам и путь извилистый, что наверх,
Потому вдруг и небо ближе, что гололёд.
А потом нас походу на царство венчают всех,
Если только старик Сусанин не подведёт.
Потому и припомнил я этот давнишний знак,
Что задача о встрече полностью решена.
Потому я сегодня и сгину ни за пятак,
Что на завтра и так по плану – весна, весна…
за нами
за нами не видно тени, за нами придёт зима,
пока фотошоп вычищает с неба последних птиц,
ещё остаётся время на лёгкий самообман,
что лето вернётся, и кто-нибудь прилетит.
но всех, кто следит за историей, ждёт ремейк,
собравший все пятьдесят оттенков сырого дна.
на северо-западном фронте без перемен –
война остаётся с нами, а вот весна...
взгляни, может там, за экраном, совсем не ты –
сплошные несоответствия с образом в зеркалах,
и только на тоненьком краешке пустоты
ещё угадаешь профиль сквозь скол стекла.
но кто-то бездарной тушью малюет под туш рассвет,
в котором грядущие мифы о прошлом сгорят дотла.
и вот – интернет мёртв, а мы почему-то нет,
и те, кто нас любят, никак не пристроят лайк.
книги и кофе
Сколько их не вернулось с далёких страниц-лабиринтов
Ариаднова нить не нова и не слишком крепка
Но закладка легка, если знаешь, как в краткости спринта
Трудно верить в победу, считая шаги до глотка
Ты меняешь прищур, значит, жанр недостаточно вымер
Успеваешь вдохнуть лишь немного, как требует ритм
Не сбиваясь на лепет случайного здесь херувима
Что дробит тишину и при этом нахально хандрит
Сколько крыльев во мглу, в расходящийся сумрак бездонный
Только уличный шорох да шёпот неплотных дверей
Кофе кончился, книги приникли к рукам посвящённых
Танец брошенных стульев – закадровый кордебалет
И никто не заметил, как воздух стал тёмным и тихим
Оттолкнув в пустоту отпечатки случившихся слов
А в прокуренном небе бесцельно летал Талалихин
Ожидая ударного слога в расплавленный лоб
комната
на самом деле комната пуста
в ней ночь густа, как старое варенье
считай шаги от тишины до ста
пока под лампой не столкнёшься с тенью
на самом деле в комнате лишь ты
не выходи, ошибка в вычитанье
сиди, читай пространные посты
пока экран меняет очертанья
на самом деле в комнате лишь ты
и может быть – она, но это вряд ли
не привыкай, под ником пустоты
опять распяты памятные пятна
на самом деле комната – ты сам
а что внутри – кому какие окна
стекло течёт, куда там небесам
свет не погас, но разве он помог нам?
поезда
поезда отправляются каждые полчаса
голоса объявляют, торопят – скорей, скорей
и визжит под колёсами утренняя роса
и штампует подряд прощания трафарет
поезда уезжают, нам будет их не хватать
в направленье заката, где чёрной дырою ночь
в горизонт, что размыла жгучая пустота
и горит расписанье, как титры в немом кино
поездам, видно, лучше где-то там, далеко
в голубых и прекрасных сказочных городах
о которых мы все снарядами в молоко
вроде пели-читали, но не были никогда
поездов не останется вскоре, пустой вокзал
металлическим эхом ответит один в один
а потом вдруг попросят бесстрастные голоса
провожающих выйти и больше не приходить
скифское
И в храмах – запах шаурмы,
По над крестами – хохот, гогот,
Татарский мат немытой тьмы
Невинной жертве режет горло.
Их лица красит гарь костров,
Смуглеет плоть, язык гортанней.
Сверкая золотом зубов
И тайно выкованной сталью,
Идёт-бредёт табунный бунт,
Ползёт вокзальным переходом.
Из дыма в полымя бегут
Разноимённые народы.
Но мы – не щит, ищи-свищи.
По нам – что гоблины, что гунны.
И без Давидовой пращи
Филолог Голиаф загублен.
Ведь сфинкс для скифа – не указ,
Загадки – хит не для пожара,
Здесь важен голос без прикрас
И сила каждого удара.
Раз внятен только в мясо хлыст,
Не нам в потоке совпадений
Понять индийский острый смысл
И сумрачный китайский гений.
«Придите к нам» – зовёт плакат
Без первых букв и без последней.
С набитым ртом бубнит набат –
Весёлый, пагубный, весенний.
трамвайное
лети, трамвай, пустой шестой маршрут,
твой нотный стан, сработанный из стали,
так многих эти утром здесь достанет,
но нефиг спать, когда так сладок труд.
и дворники кричат «гипс-гипс-ура!»
и лупят ломом по остывшим рельсам.
весь этот лёд, что наморозил цельсий,
тебе не страшен, рельсы – лишь игра.
лети, трамвай, не тормози разгон,
твой пассажир, уткнувшийся в окошко,
не замечает, как роскошен космос,
заполнивший расхристанный вагон.
он лишь перебирает чётки слов,
и пусть улов – каких-то пара строчек,
он, улыбаясь, знак даёт всем прочим
там, за стеклом, что новый день готов.
и искры в честь него дают салют,
и верхний свет продрал глазницы улиц.
пока полки небес не разминулись,
лети, трамвай, простой шестой маршрут.
чужим
Чужим ключом свою откроешь дверь,
И верь – не верь, но в темноте дрожащей
Сверкнёт крыло, и тени – ровно две –
Метнутся врозь, и – мир тебе, входящий.
Из коридора – в комнатный предел,
Дверной косяк с тебя снимает мерки,
К пятирожковой люстровой звезде,
И книгам, тихим жертвам этажерки.
Вот выгнутый от старости экран,
Где мир твой прежний, мутно-чёрно-белый,
Давно не вторит серым вечерам –
Забытый, пыльный, неживой, но целый.
Вот старый шкаф, что раньше был большим,
Раскособочил высохшие плечи,
Храня внутри и тайны детских игр,
И пустоту оставленных отечеств.
В последний раз присев на чемодан,
Закуришь, оглядишься – всё на месте.
Шагнёшь к дверям, тем самым, навсегда,
Прощальный взгляд запутав в занавеске.
Щелчок замка. И больше не вернуть
До слёз знакомый несравненный запах.
Тебе теперь пора в иную суть.
Ты изгнан в рай, чтоб там по аду плакать.