Игорь Храмовник

Игорь Храмовник

Все стихи Игоря Храмовника

ашдвао

 

Оставь Неве неведенье воды,

Пусть город смоет буквы пошлых шуток

С кирпичных стен, оставив промежуток

Для голосов чужих и молодых,

Тех, что читают с чистого листа

Раскосых крыш предвестные хоралы,

А дальше дело, как всегда, за малым –

Понять значенье слова «пустота».

 

Пока по облакам танцует ночь,

Не различая тверк и макарену,

Сквозь мёртвый гул потерянной вселенной

Расслышать текст и записать в блокнот.

И слово с мягким знаком на конце,

Что означает секс или безумье,

Не пользуясь евангелием гугла,

Перевести, как попаданье в цель.

 

Начни с нуля, нет – с минус тридцати,

Пока мороз не прихватил на месте.

Пусть кажется – лишь ледяные вести

Приносят сети, да и ветер стих.

Вергилий со второго этажа

Кричит: «Пожар!», но Архимед на третьем

Опять Марата в ванной не заметил

И затопил все наши пыль и жар.

 

Ведь с образным мышлением беда,

А с безобразным в вечность не напишешь.

Пока туман плотней и голос тише,

Из всех искусств важнейшее – вода.

 

белый кро

 

За кроликом белым, бегущим в конец строки,

Устроив погоню, рискуешь нырнуть в нору,

Где в дебрях спиральных закружатся огоньки,

И вдруг приземлишься на голову вместо рук.

Там лес всё темнее, и крики зверей всё злей,

Погас навигатор, и шорох в шуршанье трав

Наводит на мысли о тех, кто оставил след

На тонких тропинках, запутавшихся с утра.

И там не прикинешься, будто ослеп-оглох,

Придётся припомнить какой-нибудь нужный факт,

С какой стороны на айфон нарастает мох,

И можно ли прямо от солнца ловить вайфай.

Там ветер хрустит шоколадной фольгой луны.

Но, чтоб не пугаться всех надписей «Съешь меня!»,

С чеширской улыбкою ставленник тишины

Протянет стакан, и все ложечки зазвенят

Какой-то мотив из колоды забытых карт,

Штабных или винных, игральные просто жгут.

И тут ты проснёшься – вокруг пустота, тоска,

И лишь белый кролик печатает на снегу.

 

 

благостное

 

Потому я сегодня и благостен, что подшит,

Потому всем и верю на слово, что пустой.

Рвут карманный цвет простые карандаши,

Что который день зачем-то ношу с собой.

 

Потому и не ищем третьего, что вдвоём,

Потому мы и горе мыкаем, что немы,

Потому и зовёт на волю дверной проём

В этот мелкий снег, дырявящий тело тьмы.

 

Потому нам и путь извилистый, что наверх,

Потому вдруг и небо ближе, что гололёд.

А потом нас походу на царство венчают всех,

Если только старик Сусанин не подведёт.

 

Потому и припомнил я этот давнишний знак,

Что задача о встрече полностью решена.

Потому я сегодня и сгину ни за пятак,

Что на завтра и так по плану – весна, весна…

 

за нами

 

за нами не видно тени, за нами придёт зима,

пока фотошоп вычищает с неба последних птиц,

ещё остаётся время на лёгкий самообман,

что лето вернётся, и кто-нибудь прилетит.

 

но всех, кто следит за историей, ждёт ремейк,

собравший все пятьдесят оттенков сырого дна.

на северо-западном фронте без перемен –

война остаётся с нами, а вот весна...

 

взгляни, может там, за экраном, совсем не ты –

сплошные несоответствия с образом в зеркалах,

и только на тоненьком краешке пустоты

ещё угадаешь профиль сквозь скол стекла.

 

но кто-то бездарной тушью малюет под туш рассвет,

в котором грядущие мифы о прошлом сгорят дотла.

и вот – интернет мёртв, а мы почему-то нет,

и те, кто нас любят, никак не пристроят лайк.

 


Поэтическая викторина

книги и кофе

 

Сколько их не вернулось с далёких страниц-лабиринтов

Ариаднова нить не нова и не слишком крепка

Но закладка легка, если знаешь, как в краткости спринта

Трудно верить в победу, считая шаги до глотка

 

Ты меняешь прищур, значит, жанр недостаточно вымер

Успеваешь вдохнуть лишь немного, как требует ритм

Не сбиваясь на лепет случайного здесь херувима

Что дробит тишину и при этом нахально хандрит

 

Сколько крыльев во мглу, в расходящийся сумрак бездонный

Только уличный шорох да шёпот неплотных дверей

Кофе кончился, книги приникли к рукам посвящённых

Танец брошенных стульев – закадровый кордебалет

 

И никто не заметил, как воздух стал тёмным и тихим

Оттолкнув в пустоту отпечатки случившихся слов

А в прокуренном небе бесцельно летал Талалихин

Ожидая ударного слога в расплавленный лоб

 

комната

 

на самом деле комната пуста

в ней ночь густа, как старое варенье

считай шаги от тишины до ста

пока под лампой не столкнёшься с тенью

 

на самом деле в комнате лишь ты

не выходи, ошибка в вычитанье

сиди, читай пространные посты

пока экран меняет очертанья

 

на самом деле в комнате лишь ты

и может быть – она, но это вряд ли

не привыкай, под ником пустоты

опять распяты памятные пятна

 

на самом деле комната – ты сам

а что внутри – кому какие окна

стекло течёт, куда там небесам

свет не погас, но разве он помог нам?

 

поезда

 

поезда отправляются каждые полчаса

голоса объявляют, торопят – скорей, скорей

и визжит под колёсами утренняя роса

и штампует подряд прощания трафарет

 

поезда уезжают, нам будет их не хватать

в направленье заката, где чёрной дырою ночь

в горизонт, что размыла жгучая пустота

и горит расписанье, как титры в немом кино

 

поездам, видно, лучше где-то там, далеко

в голубых и прекрасных сказочных городах

о которых мы все снарядами в молоко

вроде пели-читали, но не были никогда

 

поездов не останется вскоре, пустой вокзал

металлическим эхом ответит один в один

а потом вдруг попросят бесстрастные голоса

провожающих выйти и больше не приходить

 

скифское

 

И в храмах – запах шаурмы,

По над крестами – хохот, гогот,

Татарский мат немытой тьмы

Невинной жертве режет горло.

 

Их лица красит гарь костров,

Смуглеет плоть, язык гортанней.

Сверкая золотом зубов

И тайно выкованной сталью,

 

Идёт-бредёт табунный бунт,

Ползёт вокзальным переходом.

Из дыма в полымя бегут

Разноимённые народы.

 

Но мы – не щит, ищи-свищи.

По нам – что гоблины, что гунны.

И без Давидовой пращи

Филолог Голиаф загублен.

 

Ведь сфинкс для скифа – не указ,

Загадки – хит не для пожара,

Здесь важен голос без прикрас

И сила каждого удара.

 

Раз внятен только в мясо хлыст,

Не нам в потоке совпадений

Понять индийский острый смысл

И сумрачный китайский гений.

 

«Придите к нам» – зовёт плакат

Без первых букв и без последней.

С набитым ртом бубнит набат –

Весёлый, пагубный, весенний.

 

трамвайное

 

лети, трамвай, пустой шестой маршрут,

твой нотный стан, сработанный из стали,

так многих эти утром здесь достанет,

но нефиг спать, когда так сладок труд.

 

и дворники кричат «гипс-гипс-ура!»

и лупят ломом по остывшим рельсам.

весь этот лёд, что наморозил цельсий,

тебе не страшен, рельсы – лишь игра.

 

лети, трамвай, не тормози разгон,

твой пассажир, уткнувшийся в окошко,

не замечает, как роскошен космос,

заполнивший расхристанный вагон.

 

он лишь перебирает чётки слов,

и пусть улов – каких-то пара строчек,

он, улыбаясь, знак даёт всем прочим

там, за стеклом, что новый день готов.

 

и искры в честь него дают салют,

и верхний свет продрал глазницы улиц.

пока полки небес не разминулись,

лети, трамвай, простой шестой маршрут.

 

 

чужим

 

Чужим ключом свою откроешь дверь,

И верь – не верь, но в темноте дрожащей

Сверкнёт крыло, и тени – ровно две –

Метнутся врозь, и – мир тебе, входящий.

 

Из коридора – в комнатный предел,

Дверной косяк с тебя снимает мерки,

К пятирожковой люстровой звезде,

И книгам, тихим жертвам этажерки.

 

Вот выгнутый от старости экран,

Где мир твой прежний, мутно-чёрно-белый,

Давно не вторит серым вечерам –

Забытый, пыльный, неживой, но целый.

 

Вот старый шкаф, что раньше был большим,

Раскособочил высохшие плечи,

Храня внутри и тайны детских игр,

И пустоту оставленных отечеств.

 

В последний раз присев на чемодан,

Закуришь, оглядишься – всё на месте.

Шагнёшь к дверям, тем самым, навсегда,

Прощальный взгляд запутав в занавеске.

 

Щелчок замка. И больше не вернуть

До слёз знакомый несравненный запах.

Тебе теперь пора в иную суть.

Ты изгнан в рай, чтоб там по аду плакать.