* * *
Москитной сеткой забрано окно.
Дрозды пируют среди спелых вишен.
Мне кажется, я здесь уже давно:
Не удивляюсь, за окном услышав
Рассветное мычание коров.
Приобретаю новые привычки
И вестником совсем иных миров
Воспринимаю голос электрички.
Макушка лета. Силы ветерка
Едва хватает, чтобы тлеть закату.
Дымятся над закатом облака,
Печально безутешные цикады
Оплакивают выкошенный луг.
Им вторят мне неведомые птицы.
Босой ноге приятно на полу,
Особенно – от скрипа половицы.
В сельпо на чёрный день припасено
По фунту расфасованное лихо,
Но в ясный день становится темно
От пчёл над полем, где цветёт гречиха.
А почтальон, неся благую весть,
Засмотрится на ивы над рекою…
И я пойму, что мне сейчас и здесь
Достаточно и света, и покоя.
Про шарик
Мы просто держались за руки,
Пальцы переплетая,
И Земля была для нас шариком,
А мы на нём улетали
Сначала – на небо чистое,
После – к воротам рая.
И Пётр, подобно таксисту
Связкой ключей играя,
Смеялся: «Эй, сладкая парочка,
Здесь-то о чём мечтаем?»
– Да просто держаться за руки,
Пальцы переплетая…
Прощание
Ладошки пряча в рукава плаща,
Лишая ветер осени улова,
Ты на прощанье выдохнешь: «Прощай» –
Косым дождём пропитанное слово.
Кивнёшь едва заметно головой,
И между нами разольются годы.
Так дерево прощается с листвой,
Даруя ей минутную свободу.
А мне через года приснится вдруг:
Осенний вечер, листья на дорожке,
И будто я пытаюсь на ветру
Согреть в своих руках твои ладошки…
На Берегу
Это – берег твоей реки. Обветшалый лёд
Старым платьем трещит и ползёт по швам,
Ты впервые с осени видишь – река течёт,
А лоскутные льдины уходят по рукавам
И протокам реки туда, где горит закат,
Но река заливает жар – без её воды
Небо выгорело б дотла много лет назад,
Так же вечером. Зеленоватый дым
Лёг на кроны деревьев, зыбкий, как этот мрак,
Что с трудом скрывает вешние небеса,
И растёт тишина, сквозь которую слышишь, как
Прорастают травы, и кажется, что ты сам
Прорастаешь корнями в суглинок речных террас,
Неподвижен и нем, забывая, что есть слова,
Наблюдаешь, как время движется мимо нас,
И лоскутные льдины уходят по рукавам.
Рождество
Проснись до света оттого, что печь
Остыла, и тебе приснилось лето:
Поляны трын-травы зовут прилечь,
И много света.
Проснись, гляди в морозное стекло,
Жди с неба новостей – их мало, впрочем,
И оттого совсем не тяжело
Хвостам сорочьим.
Жди снега, что не выпал в Новый год
И к Рождеству, пожалуй, не поспеет,
Но до Крещенья точно занесёт
Твои Помпеи.
Затеплив печь, смотри в своё окно.
Помпеи просыпаются. Незримо
Приметами до крыш занесено
Паденье Рима:
Невынесенный сор в печах горит,
Уходит к небу дым тревогой древней –
Считая твой, зимой их ровно три
Во всей деревне –
Достаточно для лабиринта, где
Смог заблудиться век позавчерашний
И бродит под гармошку – по воде,
лугам и пашням.
Про отшельника
Рак по гороскопу, он и живёт отшельником
Где-то неподалеку от Сергиева Посада.
Его дом огорожен с тыла замшелым ельником
И березняком со стороны фасада.
А когда поют соловьи, благодать в природе
Такова, что другой бы спился, да он не таковский!
Вечерами он ждёт гостей, и они приходят:
Чаще это Есенин, хотя порой Маяковский.
Попивают заморское зелье из кукурузы,
Неуют табурета смягчая подушкой-думкой.
Иногда Есенин приводит с собою музу,
И тогда он идёт к буфету за чистой рюмкой.
Маяковский всегда в жёлтой кофте и чёрных брюках –
Яркий, будто огромный шершень.
А Есенин любит себя отыскать в Фэйсбуке –
И тогда смеётся, как сумасшедший.
Гости любят беседы – о видах на урожаи,
О собаках Качалова, что сидят в Совете.
Говорить о поэзии гости не уважают,
Говорят – хватило ещё на этом свете.
И расходятся за полночь – чуть хмельными,
Обещая быть завтра снова – разве не чудо?
Если ж муза была в этот вечер с ними,
То она остаётся помочь с посудой.
Позапрошлый век
Если ясно – смотреть, как займётся заря
В тонких ветках рябины.
Поделиться зерном, чтобы без словаря
Изучать воробьиный,
От пьянящего воздуха навеселе,
Вдруг, не чувствуя веса,
Улететь на льняные просторы полей,
Отороченных лесом,
И услышать, домой торопясь от грозы,
Задыхаясь от бега,
Звонкий лай пролетающих мимо борзых
Позапрошлого века.
Если дождь – затопить в доме печь. У окна,
Занавески раздвинув,
Наблюдать, как растёт под дождем тишина
До размеров былинных,
В тишине полу-бодрствовать, полу-дремать
В отстраненности некой,
Окунувшись в классически-толстый роман
Позапрошлого века.
Если ветрено… Впрочем, ну что тебе до
всех превратностей неба,
если добрая печь согревает твой дом
И достаточно хлеба,
Если есть кому доброе слово сказать,
И для птиц – вдоволь крошек?
Заплутавшим во времени вечность назад
Каждый век – позапрошлый.
Туман
За столом из палисандра, в неплохом, но обветшалом
кабачке (пустая зала, купол церкви за окном),
постаревшая Кассандра – тусклый взгляд поверх бокала –
мне о будущем вещала: «Все мы спим последним сном,
Годы весом в девять граммов к нам летят пчелиным роем,
прочь века уходят строем, завершая времена –
восстанавливая храмы, кабаки мы просто строим,
чтоб народ, сойдясь по трое, видел купол из окна».
«Ну какая Троя, что ты! Недосуг героям древним:
латы сброшены в передней, молоко течёт в окно,
лошадь греческой породы лижет треснутый поребрик,
и Улисс из шлема с гребнем у парадной пьёт вино».
«Не откроются ворота, ждёт за городом напрасно
и берёзы белой братство, и ольховый чёрный род,
и сосны штрафная рота, из которой так прекрасно
строить лодку с ростром красным, лошадь или эшафот.
Липа в летнем камуфляже остаётся лишь причиной
сдвига в музыке пчелиной с ноты си до ноты ля…
Новый век на землю ляжет тенью цвета капучино».
Тучи рваная овчина грела марсовы поля,
отдыхали поколенья, освящённые веками,
по расколотому камню проходил за родом род.
Я спешил к своей Елене, и броня была легка мне.
Вдалеке перекликалась третья стража у ворот.
Путешествие
Бывает так, что сердце застучит,
Как шпильки старшеклассниц в переулке
Или трещотка флюгера в метель, –
И вот уже знакомые врачи
Рекомендуют пешие прогулки,
Скрывая эротическую цель.
А для тебя ходьба – как мир иной,
(Так от Печоры далека Онега),
Но, выполняя дружеский совет,
Ты движешься в ближайший обувной
И выбираешь тапочки для бега,
Сурово отвергая белый цвет.
А после – обживаешь ближний сквер,
Как ближний свет. Приобретаешь карту,
Изобретаешь правила игры,
Шаги считаешь, лодырям в пример,
И, офисну подобен Бонапарту,
Воюешь виртуальные миры,
Начав, конечно, с Польши. Учишь польский,
«Пшепрашем, пани». Путь, бесспорно, скользкий –
По берегам не столь пустынных волн:
Не помогает древнеримский опыт,
Когда идёшь по краешку Европы,
Оставив одесную Корнуолл.
Ты продолжаешь двигаться, и твой
Сурок свистит Take five, глотая такты –
То птичья трель, то колокольный звон.
И ты, шурша осеннею листвой,
Свернёшь за край ракушечного тракта,
Чтоб наконец увидеть Лиссабон.
Тебя встречает море, чаек крики.
Что ты Энрике, что тебе Энрике?
Луна – скорей эскудо, а не грош,
И ты целуешь на прощанье польку,
«Пшепрашем, пани». Пред тобою только
Атлантика, и ты по ней идёшь.
Оформив атлантическую визу,
Уходишь вверх, по незаметной снизу
тропинке узкой в небе голубом,
И смотришь вниз – немного умилённо –
на тех, кто не дошёл до Лиссабона
И даже не слыхал про Лиссабон.
О дыре в кармане
В кармане вновь дыра, и некогда заштопать.
А за окном вчера убили старый тополь.
Пролаяла пила – и кроной о поребрик.
В нём не было дупла, но был он очень древним.
Звон ангельской трубы и радостен и ясен.
Пожалуй, тополь был действительно опасен,
В осенний час огня казался небу ровней…
А крона у меня сейчас ещё огромней.
И мне моя страна не слишком мягко стелет.
В небесных письменах осенних свиристелей –
Все прошлые века. А в небе – вот обидно –
Такие облака, что ангелов не видно,
И дней – наперечёт, и время в бездну канет…
Вселенная течёт через дыру в кармане,
Туда, где есть земля – ей грежу наяву я –
Где вечны тополя, и пил не существует…
Провинциальный романс
Забытый Богом город, лес и речка,
Гостиницы высокое крылечко –
Пейзаж, в который просится овечка.
Свершив свои великие дела,
Ты был бы рад проститься с краем света,
Но не добыл обратного билета, –
Ни лошади, ни лодки, ни весла.
Вотще – аллегорические жесты,
Рассказы про Хабаровск. В ритме presto
Здесь не живут. Ну что ж, подобно местным,
Гляди, как, выпив солнце из ручья
И ни к кому особенно не ластясь,
Гуляет псина шариковой масти –
С ошейником, но, видимо, ничья.
На вес наживки ценящие слово,
Беседуют три верных рыболова,
Чья жизнь вполне прекрасна и без клёва:
Их диспут о размерах поплавка
Основан сплошь на прецедентном праве.
Шуршит под каблуком нездешний гравий.
Дворняжий взгляд опаслив, но лукав.
Замешанный на чистом перламутре,
Водоворот свои бормочет сутры.
Восточное улыбчивое утро
Торгует апельсинами с колёс,
В живой реке горит вода живая,
И луковица солнца вызывает
Поток немотивированных слёз.
Глядишь на дивный свет в девичьих лицах.
Захочешь вдруг остаться и жениться.
Подумаешь: ну что тебе столица?
Скажи, на кой тебе всё это чёрт,
За сколько тетрадрахм ты бьёшься насмерть?
Подумаешь… Вздохнёшь, проверишь паспорт
И вызовешь такси в аэропорт.
Принцесса
Она была принцессой-недотрогой,
И, получив Вселенную в наследство,
Решила, что далёкая дорога –
И цель, и оправдание, и средство,
А встречная улыбка – милость Бога,
Чтоб путнику в дороге обогреться.
И мы дружили. Но на самом деле
Я был её шутом и менестрелем.
Она была раскованной и дерзкой,
Для дальних странствий запрягала ветер,
Мечтала не о платьях и подвесках,
А – бурным морем мчаться на корвете,
Но кубики, разбросанные в детской,
Считала лучшим зрелищем на свете.
И я из этих кубиков беспечно
Всё собирал простое слово «вечность».
Какая вечность, если на пороге
Шальной апрель – смеющийся мальчишка?
И слишком много рыцарей в дороге,
А их улыбки лучезарны слишком.
И если у тебя устали ноги,
То замки обещают передышку…
И не нужны шуты и менестрели
Двоим, остановившимся в апреле.
Янтарь
Когда на серебристые осколки
Раскалывает тишь над головой
Далёкий вой игрушечного волка
(Тебе на миг покажется, что твой),
И звёзды бьют дуплетом с тех позиций,
Откуда невозможно отразиться,
Когда в забытом тридевятом царстве
Не жалит юных дев веретено –
Считай своих овец, мой бодрый пастырь!
Пусть будет их количество равно
Числу шагов от дома до работы,
Когда рассвет собьёт твои расчёты.
К утру ты спрячешь голову в ладони,
Разняв головоломку кулака.
Увидишь – гаснет ветер в тёмной кроне,
А в лужицах растаявших зеркал –
Совсем немного неба с облаками,
Бумагой накрывающими камень.
Потерянного времени река
Смывает с неба огненные знаки.
За тем окном, что смотрит на декабрь,
Ты прячешься в уютном полумраке,
И застываешь в этом декабре
Травинкой в прибалтийском янтаре.
Мой мир
Лохматый рок-н-ролльный год, где лет мне было несколько,
И я – с такой же мелюзгой, ириски на развес в кульках, –
Летал по ржавым гаражам за голубями сизыми,
А мир меня не окружал, а попросту пронизывал.
И было вдоволь на земле большого и хорошего.
Когда ж я грезил о тепле или боялся прошлого,
Тот мир добра и красоты своим дыханьем грел меня,
И объяснял в словах простых, как быть на «ты» со временем.
А сам был хрупок и раним. Пожарами да войнами.
Как часто я сидел над ним ночами беспокойными,
Не чуя тяжести в ногах – добро ли тяжело нести? –
Менял прохладные снега на воспаленной совести,
На свежих северных ветрах развеивая вымысел,
Варил отвар из горьких правд на антикварном примусе,
Дыханием отогревал, как мехом горностаевым,
И мир – чуть-чуть, едва-едва –
В руках моих оттаивал…
Апрель
Чернильны окна (вид снаружи) – от света солнечных лучей,
И в созерцательные лужи многоглаголевый ручей
Несёт оттаявшие вести, ещё неведомые мне,
Поскольку я уже лет двести веду вдоль трещины в стене
Судьбу печального героя – ровесника своей души,
Что жить торопится порою, порою – чувствовать спешит.
Из-за конторки полинялой, чернил украшенной пятном,
Гляжу, как мало поменялось здесь, между вымыслом и сном:
Иные лица на прохожих, иная скорость суеты…
Но в целом, друг, всё то же, то же, всё те же милые черты:
И лёд ломается без треска, и чёрных окон глубина
Хранит надёжней занавески все тайны вымысла и сна
От разговорчивой капели. Всё, как обычно. И меня
Стенные трещины и щели весны дорогами манят,
Река распахивает бездны, курлычет синий небосклон…
Надень крылатку, друг любезный! Весной обманчиво тепло.
Поэт и смерть
Маленькая поэма
Поэт:
«…В этих местах уже много смертей подряд
Ни утомлённая мысль, ни усталый взгляд
Не достигают и первых кругов небесных:
Здесь облака, чьи сплетения так хитры,
Словно густые сети для мелких рыб,
Оберегают все тайны высокой бездны.
Вам остаётся смотреть на поля, луга,
Где вавилонскими башнями спят стога,
На поселян, что всё ищут иголки в сене,
Да попадутся порой тополей стада,
Что неизвестно откуда пришли сюда
И приросли к обочинам направлений.
Кроме полей и лугов, здесь течёт река,
Но в ней отражаются хитрые облака –
Смотрят в неё только лет до пяти от роду,
Слушая плеск – это бьёт по воде хвостом
Крупная рыба – налим, или сонный сом,
Или русалка – их множество в здешних водах».
Автор:
Он прерывается, чтоб заточить перо
(То, что в столице было слишком остро,
И потому он здесь – никакого чуда).
С кровли соломенной наземь течёт вода.
Он всё глядит сквозь небесные невода,
Мысли его парят далеко отсюда.
Мысли его – это города кровь и плоть:
Выросший вместе с ним посреди болот,
Общие кров и кровь, и благое дело:
В будни – осины выращивать для Иуд,
В праздники петь о любви – благородный труд!
Петь о любви, чтобы каждое сердце пело!
В прах рассыпаются прошлого миражи.
Видимо, можно и здесь как-нибудь прожить –
Многая лета вдали от большого света.
Будут беседы – не каждый же здесь дурак?
Будет носить армяк, как когда-то фрак,
И попытается не жалеть об этом.
Поэт:
«Денно и нощно струится с небес вода.
Кажется, дождь не закончится никогда,
Даже зимой, в снежно-ветреной круговерти.
Бедные люди здесь вечера ждут с утра
И не живут, а готовятся умирать:
Сотни пустых примет, и любая – к смерти.
Глупая птица, влетевшая к вам в окно,
Чёрная кошка, любой из неясных снов,
Ветер, открывший окно или двери настежь,
Если не к смерти – к болезни, тюрьме, суме.
Надо бы выдумать пару смешных примет,
Будто бы смерть во сне – непременно к счастью.
Очень нужны, кроме самых смешных примет,
Песни, несущие радость и чистый свет,
Чтоб у людей изменилась сама природа.
Ссылка навечно – большая величина,
Надо с чего-то немедленно начинать,
Ибо иначе сопьёшься с тоски в полгода».
Автор:
За облаками – всего-то полдня пути
(Если, конечно, знать, как туда дойти) –
Дом, что похож на волшебный сон или сказку.
По вечерам там свирель, клавесин, гобой.
Смерть – элегантна, хоть нехороша собой –
Не торопясь, примеряет за маской маску.
Пусть у поэта идеи кипят ключом –
Он обручён со смертью, он обречён,
Вычерчен путь, остаётся найти обличье.
Смерть для поэта не надо искать с нуля:
Голод, чахотка, безумие, или петля,
Или свинец, что умеет свистеть по-птичьи.
Славная смерть – обезумевшая толпа,
Что так прекрасно глупа, так смешно слепа,
Так вдохновенно свирепа – мороз по коже!
Люди, привыкшие в пятых углах дрожать,
Биться за урожай да детей рожать, –
Как они любят охоту на непохожих!
Ветер, запутавшись в струях дождя тугих,
Не заглушает медлительные шаги.
/Смерть входит в дом./
Смерть:
– Что, поэт, не скучал в разлуке?
Я не прошу приглашенья к тебе войти,
Без разрешенья встаю на любом пути –
Мне не важны прегрешения и заслуги.
Беден, как мышь, иль богаче, чем нувориш,
Мыслью паришь, удивительное творишь,
Спишь на ходу или трудишься на пределе,
Грешно ли, праведно путь свой вершишь земной,
Время придёт – всё равно поспешишь за мной
В сумрачный край, где цветут в лугах асфодели.
Жизнь – это проза, а смерть, если разобрать, –
Всё же поэзия. Хочешь, мой бедный брат,
Буду к тебе добра – одарю по-царски?
Всё, решено: сам ты выберешь смерть свою!
Хочешь – в постели, желаешь – в лихом бою,
Выдумай сам: по-монашески, по-гусарски?
Поэт:
«Здравствуй, моя безжалостная сестра.
Если приходится что-либо выбирать,
Я выбираю – жизнь. Смерти нет на свете.
Что же до выбора, как себя погубить,
Это для дураков и самоубийц.
Жизнь продолжается памятью о поэте.
По-человечески, мне тебя даже жаль:
Многие лета ты продолжаешь жать,
Косы остры, и в страде твоей вечный полдень.
Только до края дней со времён Христа
Житница у тебя навсегда пуста,
И никакого шанса её наполнить.
Нет тебе разницы – бархат или посконь,
Только давно стреножен твой бледный конь,
И над душою моей у тебя нет власти.
Пусть в этом мире я многого не успел,
Но я любил, и сражался, и песни пел,
Светлые песни о том, что возможно счастье».
Смерть:
– В море, в горах, на равнинах – в любых мирах
Имя моё на любого наводит страх,
Только тебе до меня будто дела нету!
Что за глупец! Смерть получит своё всегда!
Ты и действительно веришь, смешной чудак,
Что не найдётся достойный ответ поэту?
Слушай, как просто решится твоя судьба:
Не вострубит раньше срока моя труба,
Ты будешь жить, как живут домовые мыши:
Ибо нигде – даже в городе у реки –
Я ни одной не оставлю твоей строки.
Больше никто никогда о тебе не услышит.
Будут года над тобой пролетать, шурша –
Ты не найдёшь ни бумаги, ни карандаша.
Можешь поверить, что я обеспечу это?
Так что живи, и весёлые песни пой,
Пой о любви! Эти песни умрут с тобой.
Можешь и дальше думать, что смерти нету.
Автор:
Заводь. Речная волна в низкий берег бьёт.
На берегу свои песни поэт поёт,
Голос его негромок, движенья – жалки.
Песни текут, словно в жаркие дни вода.
Кто его слышит? Немногие: иногда
Малые дети, а по вечерам – русалки.
Песня поэта
«Опрокинута так странно и нелепо
Над русалочьей рекой
Перламутровая раковина неба.
Получился мир такой:
До небес достать рукой,
А внизу довольно музыки и хлеба.
Поселяне, просыпаясь рано утром,
Любят сон пересказать.
Улыбаясь, поднимают к перламутру
Восхищенные глаза,
В них – берилл и бирюза,
А на донышке – бесстрашие и мудрость.
Я смотрел в пустое небо – бесполезно.
Что за дали вам видны?
«Присмотрись – и ты увидишь эти бездны:
За жемчужиной Луны
Не тревожа тишины,
Пролетают сонмы ангелов небесных.
Разливается над золотым покоем
То, чего за сотню лет
Не опишешь не словами, ни рукою:
Просто музыка и свет –
На Земле такого нет,
Но в душе своей легко найдёшь такое.
Пусть покоится – не так уж и нелепо –
Над русалочьей рекой
Перламутровая раковина неба,
Охраняя мир такой:
До небес достать рукой,
А внизу довольно музыки и хлеба».
Автор:
Собственно, всё. Путешествуя в тех краях,
Я задавал вопросы, и понял я –
Памяти нет о поэте. Но люди часто
Смотрят на тучи (а кажется – в небеса),
Песни поют – у них дивные голоса! –
И слепо верят приметам, сулящим счастье.
Эти приметы и перечислять смешно:
К счастью – и птица, влетевшая к вам в окно,
И чёрный кот, что твою перешёл дорогу.
Я в этой местности пробыл лишь пару дней,
Скептик и циник, но стало казаться мне,
Будто и я в это верю. Смешно, ей-Богу!
Что же до песен – таких не поют нигде,
Вроде поётся о всяческой ерунде,
Но – подпевает душа. В них так много света!
Я их хотел записать, но, домой спеша,
Не отыскал ни бумаги, ни карандаша –
В этих краях редко встретишь и то, и это.
© Игорь Григоров, 2017.
© 45-я параллель, 2017.