Григорий Зингер

Григорий Зингер

Все стихи Григория Зингера

* * *

 

голос бескостный

как покрывало смят

значит зачахла заря

и залив затих

грешен – не смей заплывать за буйки

а свят – не заходи за них

 

голос бескровный

выхолощенный шаблон

рвётся что папское фото в руках О'Коннор

ранняя пенсия

поздний шаббат шалом

быстрая кармакома

 

голос бесплотный

стоический призрак пёс

песенка льётся

меня от неё тошнит

сила клеста освящает останки гнёзд

чтобы заснуть меж них

 

голос не голос как будто совсем немой

сонного царства совестный арестант

словно Улисс

непременно придёт домой

и разомкнёт уста

 

* * *

 

имеющий ухо

да слышит

что дух говорит церквам

имеющий паблик

да не устрашится

интеллектуальной кражи

мне прошлым даровано свыше

послание из ЦК

я внемлю охрипшему голосу

жизни из клумбы за эрмитажем

культура страданий на нервной почве

взывает посторонись

 

соловьи в полицейских губах

свистят безразличие многолико

за постмодернизмом следует

точно такой же постпостмодернизм

а за ним десять лет спустя

будет выпущен стрёмный приквел

в госдуме

на чаши весов возложат

наши легкие печени и носы

осмотрев которые главный врач

всем раздаст направления в жерло

и по телеку скажут

спастись возможно

мойте руки

обрейте власы

создавайте заметки

списки задач

вставляйте изображения

 

 

* * *

 

Кем я стану, когда я вырасту?

Расставлю ли всё по местам,

или снова – локти на стол,

щиколотки на стул,

предоставленная свобода

на чистоте листа?

 

Кем я стану?

Стану ли, как повелось,

поминать без прикрас

и железный вкус,

и разбитый нос,

и текло из глаз,

и тепло,

и пусть

не оставит весенний свет?

 

Кем я стану

в бесформенной стати

невидимого креста,

запечатлённый «Зорким»?

 

Жизнь человека предельно проста –

так сказал писатель –

у человека всего пять точек:

отсчёта, сборки, кипения, невозвращения

и ещё одна,

в которую все мы катимся.

 

Но я не хочу быть точка,

хочу быть катарсис,

хочу быть самым красивым облаком

и теплотой маминой шубы,

и белым шумом,

заткнувшим телепрограмму.

 

Кем же я стану, мама?

Стану ли пародировать

Рыжего? Полозкову?

Тёму из параллели?

Раскольникова?

 

Дядю, который приехал на скорой?

Тётю, меряющую давление?

Кем же я стану, дед,

если день не даёт ответа,

а ночь задаёт вопрос,

и новая мета – по столу

статикой и стаканом?

 

Кем же я стану, Постум?

Кем же я стану, Вертер?

Кем же я стану, Господи,

если тоска наскальная,

скаты и заусенцы

грязных многоэтажек,

испепеляющий ветер,

полосы мела, неона,

лажа у первых скрипок и духовых,

и порой пропускает удары сердце,

и когда остановится вовсе –

 

кем же я стану, милая,

если короткий пароль

из десяти символов и двух пробелов,

произнесённый тобой

простым, на едином выдохе,

стоит значительно больше

моих десяти миллионов

и бесконечности пустоты?

 

* * *

 

кидая камни в грязный Неман

топча пятой культурный пласт

я видел смерть

она имела

одно лицо на восемь глаз

 

я видел смерть

бегущим зайцем

реки за гранями стекла

мне ужасающим казался

её естественный уклад

 

но месяц

выливший белила

на поседевший постамент

напоминал неумолимо

что в сердце смерти места нет

 

бросая волосы на ветер

касаясь пальцами лица

в угоду нерождённым детям

на зависть милым мертвецам

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Ларёк «Цветы», ментовский пост, фасад столовой.

Цвет суеты, перетекающий в лиловый.

На пару с кем-то сверху вниз, на пару с кем-то здесь

умирал максималист (воскресший скептик) –

 

под сопли Йорка, тремор века, юмор ветра

неодиноко погибал, не знав об этом.

И в ледяных руках, под брошенное «Fuck it»,

закат растаял, как мороженое «Факел».

 

Из фонаря безвольно вытек символ ГОСТа,

и, говорят, на третий день пришёл апостол

с бутылкой сидра, и под перебранку чью-то

он зафиксировал антоним слова «чудо».

 

* * *

 

Постылый класс пропах за год

побелкой, потом и духами.

Звенит звонок, и педагог

неторопливо выдыхает,

воображая точки А

внеклассных, памятных поэтик,

где нет ЕГЭ и нет ГИА.

Куда он точно не поедет.

 

Звенит звонок, и школьник рад

забыть про Фета с Пифагором

и ртом ловить нежданный град,

пока его звенящий город

на высоте своих промзон

и пустоте своих перронов

звонок преображает в звон

небесный, взрослый, похоронный.

 

Звенит звонок – баллон в руке

инерционного стрит-арта,

эстрадной труппой в кабаке

звенит allegro ma non tanto,

литература обречё-

нно дожидается поблажки,

и корифею на плечо

садится, словно первоклашка.

 

Звенит, пока не от штыка

погиб Фидель, загнулся Чавес,

пока колода винных карт

гипотетически скончалась,

и боль становится тупой,

эмаль – чернеющей и хрупкой...

Звенит, и это за тобой.

Снимай же трубку.

 

* * *

 

прислушайся

слушай

ещё и ещё

мгновение

на руках

прислушайся

крак

прислушайся

щёлк

прислушайся

кап

кап

 

прислушайся

снизу сверло

прислушайся

сверху светло

прислушайся

справа и слева

мерцание ледника

и месяц спускается с ледника

и поступь его крепка

 

прислушайся

тёплый свет

шорох счетов и смет

шорох, с которым вослед

живущим шагает смерть

 

прислушайся

и впитай в себя диссонанс

сточных масс рвотных масс

громкий соседский бас

корявый соседский бит

 

прислушайся

как скрипит

хрипит

корёжится

рвётся

плещется

 

как рычат эти хищные вещи

за ширмой вещего

прислушайся

не раскрывая глаз

прислушайся

к этой трещине

что разделяет нас

 

прислушайся

и прочувствуй

раскалываясь

крича

в порезах и ссадинах

весь звукоряд отчаяния

 

всё это

даже не малая часть

даже не малая толика

боли

которую

ты причиняешь

своим

неприкаянным

чистым

молчанием

 

* * *

 

слышишь

так тихо

вроде бы

волны всё дальше

глуше

рокот по горлу катится

роторами

гитарами

слышишь

тут родина

родина смотрит мне прямо в душу

пешками старшеклассницы

вышедшей из абортария

 

так тихо

слышишь как вешают

рекламу на кольцевую

слышишь количество воздуха

вдыхаемого негласно

слышишь

как самыми нежными

пронзительными поцелуями

закат бороздит океаны слёз

на кругах спасительных глаз

 

слышишь

во всём этом больше

выбора места для ящика

больше чем эта земная тяга

к наклону вектора

больше разбитого прошлого

немыслимого настоящего

пока ни один сигнал

не останется без ответа

 

* * *

 

улица частота прочерка синей пачки

дом трёхэтажный глитч

девушка нежный скрэтч

то, что для них rich

для меня too much,

а то, что для них кач

для меня

речь

 

пока я качаю права

качу несмазанную телегу

негры с гитарами даром

гибнут за чёрный тренчтаун

мусорный ветер

на месте дыма гарь полиэтилена

амбулатория «будущее»

пансионат «мечта»

 

штиль в ожидании шторма

под лапой пристава

песней без голоса

книжной фарцой

неукоснительный сон

когда они примутся сечь

вместо пены получатся искры

и цепкое пламя насытится парусом

и дворцом

 

 

* * *

 

харви плывёт в динамике

умка плывёт на льдине

тянется в холодильник

батя за третьей маленькой

батя взывает к дине

диня бежит по лестнице

диню ужасно бесят

пьянство, декабрь, песни,

батина околесица

эрика смотрит

10

эрика смотрит

9

эрика смотрит

8

город бежит от осени

спрячься, не то заденет

батя считает проседи

батя взывает к господу

диня считает деньги

спряталась даниэлла

барсик накормлен досыта

город похож на госпиталь

город ужасно белый

диня скользит и падает

батя со стула падает

диня лежит и видит

реки, леса, моря ли

звуки

слова

парадами

всеми цветами радуги

весь горизонт реалий

числами фибоначчи

выложен перед диней

батя лежит и плачет

батя скулит и плачет

город замёрзший падает

эрика повторяет